— Ты ведь помнишь его. Я думал, тебе известно.
— Ты имеешь в виду того ужасного человека, который...
— Да.
— Я не верю. — Мими встала; пальцы ее подергивались. — Не верю, не верю. — Лицо ее побелело от страха, искаженный голос звучал неестественно, словно голос чревовещателя. — Я не верю.
— Ну, тогда все в порядке, — сказал я.
Мими не слушала меня. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и стояла там, не оборачиваясь. Я сказал:
— Внизу перед входом в машине сидят два, похожих на полицейских человека, которые, наверное, должны взять его, когда...
Она обернулась и резким голосом спросила;
— Ты уверен, что Розуотер — это он? — Следов страха на ее лице уже почти не было, а голос звучал, по крайней мере, по-человечески.
— Полиция уверена.
Мы смотрели друг на друга, и каждый из нас был занят своими мыслями. Мими, как мне думалось, боялась вовсе не того, что Йоргенсен убил Джулию Вулф, и даже не того, что его могут арестовать: она боялась, что единственная причина, по которой Йоргенсен женился на ней, заключалась в какой-то его игре против Уайнанта.
Когда я расхохотался — не потому, что сама эта мысль показалась мне забавной, а потому, что она пришла мне в голову так неожиданно, — Мими вздрогнула и неуверенно улыбнулась.
— Я не поверю, — на сей раз тихим, мягким голосом сказала она, — пока он сам мне не признается.
— А когда признается — что потом?
Она чуть повела плечами, нижняя губа ее задрожала.
— Он ведь мой муж.
Наверное, слова ее прозвучали забавно, однако меня они разозлили. Я сказал:
— Мими, это я, Ник. Ты помнишь меня — Ни-ик?
— Я знаю, ты всегда думаешь обо мне только плохое, — мрачно сказала она. — Ты полагаешь, я...
— Ну ладно, ладно. Оставим это. Давай вернемся к тем уликам против Уайнанта, которые ты нашла.
— Ах, это, — сказала она и отвернулась. Когда она вновь повернулась ко мне, губа ее опять дрожала. — Я солгала, Ник, я ничего не нашла. — Она приблизилась ко мне. — Клайд не имел права писать те письма Маколэю и Элис, пытаясь внушить всем подряд недоверие ко мне; я подумала, что он получит по заслугам, если я придумаю что-нибудь ему во вред, так как я и правда полагала... то есть, полагаю, что Джулию убил он, и только благодаря...
— И что же ты придумала?
— Я... я пока еще не придумала. Мне сначала хотелось узнать, что со мной сделают — ну, ты понимаешь, то, о чем я тебя спрашивала. Можно было бы, например, соврать, будто Джулия, когда я осталась с ней наедине, а остальные ушли звонить, на минутку пришла в себя и сказала мне, что это сделал Клайд.
— Ты не говорила, будто услышала что-то и промолчала, ты сказала, будто нашла что-то и спрятала.
— Но я действительно еще не решила, что именно я...
— Когда ты узнала о письме Уайнанта Маколэю?
— Сегодня днем, — сказала она, — сюда приезжал человек из полиции.
— Он ничего не спрашивал тебя о Розуотере?
— Он спросил, знаю ли я его и не знавала ли прежде, и я полагала, что говорю правду, когда ответила «нет».
— Может, ты так и полагала, — сказал я, — однако, я думаю, что ты впервые говорила правду, когда уверяла, будто нашла какое-то доказательство вины Уайнанта.
Мими широко раскрыла глаза.
— Я не понимаю.
— Я тоже, но все, вероятно, было так: ты, видимо, нашла что-нибудь и решила попридержать находку, возможно, с целью продать это Уайнанту; затем, когда из-за его писем люди начали смотреть на тебя с оглядкой, ты решила поставить крест на идее получить с него деньги и захотела одновременно отплатить Клайду и обезопасить себя, передав это доказательство полиции; теперь, в конце концов, когда ты узнала, что Йоргенсен является Розуотером, ты опять делаешь невинное лицо и утаиваешь доказательство, на сей раз не ради денег, а ради того, чтобы поставить Йоргенсена в самое тяжелое положение, какое только возможно в качестве наказания за то, что он женился на тебе обманным путем, затеяв игру против Уайнанта, а вовсе не по любви.
Она спокойно улыбнулась и спросила:
— Ты и правда думаешь, что я на все способна, верно?
— Это неважно, — сказал я. — Для тебя должно быть важным то, что ты, возможно, окончишь жизнь в какой-нибудь тюрьме.
Вопль, который она издала, был негромким, но ужасным, а страх, отразившийся на ее лице пару минут назад, не шел ни в какое сравнение с тем ужасом, что искажал ее черты сейчас. Она схватила меня за лацканы и, прильнув к ним, залепетала:
— Не говори так, пожалуйста, не надо! Скажи, что ты так не думаешь! — Мими вся дрожала, поэтому я обнял ее, чтобы она не упала.
Мы не слышали, как подошел Гилберт, пока он не кашлянул и не спросил:
— Мама, с тобой все в порядке?
Мими медленно убрала руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:
— Твоя мама — такая глупышка! — Она все еще дрожала, однако нашла в себе силы улыбнуться мне и сказать игривым голосом: — Жестокий, ты так меня напугал!
Я ответил, что сожалею об этом.
Гилберт положил пальто и шляпу на стул и с вежливым интересом смотрел то на одного из нас, то на другого. Когда стало ясно, что никто из нас не собирается ему что-либо объяснять, он опять кашлянул и сказал:
— Я страшно рад вас видеть. — Он подошел и пожал мне руку.
Я сказал, что тоже рад его видеть.
Мими произнесла:
— У тебя усталые глаза. Готова поспорить, что ты опять весь день читал без очков. — Она покачала головой и обратилась ко мне. — Он такой же неразумный, как и его отец.
— Есть какие-нибудь новости от отца? — спросил Гилберт.
— После ложной тревоги насчет его самоубийства — никаких, — сказал я. — Надо думать, ты в курсе, что это была ложная тревога.
— Да. — Он поколебался. — Мне бы хотелось поговорить с вами несколько минут, прежде чем вы уйдете.
— Конечно.
— Но ты можешь поговорить с ним сейчас, дорогой, — сказала Мими. — Разве у вас есть секреты, о которых я не должна знать? — Говорила она довольно непринужденно и уже перестала дрожать.
— Тебе это будет скучно. — Он взял шляпу и пальто, кивнул мне и вышел из комнаты.
Мими вновь покачала головой и сказала:
— Я совсем не понимаю этого ребенка. Интересно, какие выводы он сделал из нашей немой сцены. — Казалось, она была не особенно обеспокоена. Затем, уже более серьезным тоном добавила: — Почему ты сказал так, Ник?
— Насчет того, что ты окончишь жизнь в?..
— Нет, давай не будем. — Ее передернуло. — Я не хочу об этом слышать. Ты не можешь остаться на ужин? Вероятно, я буду совсем одна.
— Извини, не могу. Ну, так что там насчет улики, которую ты нашла?
— На самом деле я ничего не нашла. Это была ложь. — Стараясь меня убедить, она нахмурилась. — Не смотри на меня так. Это действительно была ложь.
— Значит, ты вызвала меня только для того, чтобы мне солгать? — спросил я. — Почему же тогда ты передумала?
Она хихикнула.
— Наверное, я и правда нравлюсь тебе, Ник, иначе бы ты не вел себя по отношению ко мне так враждебно.
Подобная логика была мне недоступна. Я сказал:
— Ну что ж, посмотрю, чего хочет Гилберт, и отправлюсь восвояси.
— Может, останешься?
— Извини, не могу, — опять сказал я. — Где мне его найти?
— Вторая дверь на... Криса действительно арестуют?
— Это зависит, — сказал я, — от объяснений, которые он даст полиции. Ему придется говорить весьма откровенно, чтобы выкрутиться.
— О, он сможет... — Она оборвала фразу, подозрительно посмотрела на меня и спросила: — Ты не водишь меня за нос? Он действительно тот самый Розуотер?
— Полиция в этом вполне уверена.
— Но полицейский, который был сегодня здесь, не задал ни единого вопроса о Крисе, — возразила она.