— Мало мне было Джека, — раздражённо сказал я, — с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.
— Джек очень умный парень, — заметил Йенс.
— Ты слышал наш разговор с Вадимом? — напрямую спросил я. Йенс кивнул:
— Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.
— Меня?! — искренне и неприятно поразился я. Йенс пожал плечами:
— Нет. Будущего. Для него будущее — вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.
— Он мой друг, — отрезал я.
— И тем не менее, — Йенс вдруг ответил мне мушкетёрский поклон. — И тем не менее, мой князь.
* * *
Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за её механическими движениями, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.
— Порежешься, — сказал я, не удержав ответной улыбки.
— Не-а, — с озорной ноткой ответила она. — Смотри!
Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бабрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперёд, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полёте, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду — подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! — перебросила её рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.
Потом — показала мне язык и ловко щёлкнула в нос со словами:
— Вот так!
— Ты знаешь, что про тебя песня есть? — любуясь её движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:
— Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? — она посмотрела на кроны деревьев, затянула:
— Над Волховым зимние бури вились,
Рушил припай прибой,
Когда его кочевая жизнь
Наконец привела домой…
После первой же строчки я удивлённо поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…
— Лунная ночь воздвигала сугроб
И в сумрак швыряла снег,
Когда к своим друзьям в городок
Пришёл наконец князь Олег.
Ребята сбежались с разных сторон
И вслед валили толпой,
А он шёл, как призрак прошедших времён,
С поднятой головой.
Он сел к огню и смотрел вокруг,
И странен был его взгляд.
Он видел столько горьких разлук
И вот — вернулся назад.
И в доме тёплом сквозь гул голосов
Поскрипывали слегка
Стропила из кряжистых дубов,
Помнивших века.
Олег поднял чашу из бука в честь
Павших в давних боях.
«За тех, кто лежит на юге — не здесь!
Помните те края?
Тела мертвецов с собой унося,
Шумела морская вода…
Из нас на каждого по пятьдесят
Негров было тогда!
Люди со скал падали вниз,
Шпаги ломались в руках,
Но только яростней мы дрались,
И прочь отступал страх!
Ревела багровая круговерть…
И новый рассвет вставал…
И сотни клинков приносили смерть…
Помните — Север пал?
Каждому с ним наступит пора
Чашу испить одну…
Так пусть же хватит отваги и нам
С честью уйти во тьму!»
Костёр отражался в его глазах —
Рыжего пламени зыбь…
А по запястьям — рубцы на руках,
Память вражеских дыб.
«А как, — он спросил, — поживает Санёк?
Не больно-то ладил я с ним…»
«Его следов не хранит песок,
Их нет ни в лесу, ни в волне…»
«Ну что ж!.. — Олег молвил. — Конец земной —
Могильная тишина…»
А ветер свистел и бился в окно…
И позеленела луна…
Скользили по лику её облака,
Когда для друзей Олег
Неторопливо повёл рассказ —
И память ринулась в бег:
«В безбрежной земле, на чужих ветрах,
Под багровой звездой,
В Городе Света безжалостный страх
Свивает своё гнездо.
Я видел кровь, смерть и колдовство,
Которого больше нет.
Я очень близко познал его —
Оно мне оставило след.
В том городе, старом, как Смерть сама,
Живут Сатаны рабы.
Во взглядах их — безумия тьма,
Ожиданье кровавой судьбы.
Там грудами скалятся черепа
Во славу затей их.
Там крови требует толпа,
Там голос Совести стих.
Сразил я вампира, что высосал кровь
У многих людей из жил,
А после блуждал меж серых холмов,
Где Мёртвый Народ жил.
Я демонов видел в ночи полёт,
И кожистых крыльев песнь
Сперва моё сердце одела в лёд —
Потом позвала на месть.
И всё это в прошлом… Родной порог
Меня наконец манит.
Я очень устал от дальних дорог,
Мои заполнивших дни.
Мне хватит схваток и дальних стран,
Отмеренных мне судьбой…»
…А где-то в ночи ревел океан,
Припай крушил прибой.
Он пену валов швырял в снега,
Пытаясь достать до звёзд —
В ответ океану выла пурга,
Как бешеный гончий пёс.
Олег услыхал тот призрачный зов,
Тот бестелесный стон,
И в глубине опустевших зрачков
Зажёгся холодный огонь.
Олег оглянулся по сторонам,
Как будто бы в первый раз,
И вышел за дверь, где свистела пурга,
С неба на землю мчась.
И все за ним поспешили вслед…
…Чей голос их всех позвал?…
…И только победную песню пел
Над Волховым яростный шквал…
…— Ну и ну, — сказал я. — Это что за народное творчество?! Всё же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорёк что, спятил, что сочинил такое?… И вообще, — я спохватился, — почему по-немецки-то?!
— Ты ничего не понял, — ласково ответила Танюшка. — Басс не сочинял этой песни. Я их слышала в Германии — помнишь, когда мы недавно гостили на Рейне у Андерса?
— Да-а? — я потёр висок. — Эй, погоди, Тань, а что значит — «слышала»?! Это ещё не всё?!
Вместо ответа Танюшка вновь запела, и я обалдело замер:
— Туман стелился под луной,
Клубясь, перетекал.
Один в лесу, во тьме ночной,
Князь Олег спал.
Его друг Север встал над ним
В каких-то двух шагах:
«Олег, Олег! Скорей проснись
И встреть клинком врага!»
Вскочил Олег и испытал
Лишь радость, не испуг:
Его в ночи остерегал
Давно погибший друг!
Сказал Олег: «Ого! Ты здесь?!
Но чёрт! Как всё понять?!
Мой друг, я видел твою смерть,
Но ты со мной опять!
Как вышло, что из пустоты
Вернулся ты в наш мир?!»
«Постой, Олег! Дрожат листы,
Грядёт кровавый пир!»
Сюда несутся дикари —
По голову твою!
И каждый клялся до зари
Предать тебя копью!
Убийства жаждает толпа —
И в бегстве смысла нет!
От их шагов гудит тропа,
Где ты оставил след!
Едва Олег успел вскочить,
Стряхнув последний сон —
А в масках жутких палачи
Бегут со всех сторон!
Но клич «Россь!» грянул, будто гром!
«Нет, твари — я не ваш!»
И под луною серебром
Сверкнул в руке палаш!
И с каждой вспышкой серебра
Багровый пламень гас
В зрачках не ведавших добра
Дикарских злобных глаз!
А рядом с ним другой боец
Разил в полночной мгле,
И с каждый выпадом мертвец
Пластался на земле!
Добычи неграм не видать —
Поют, звенят клинки…
…И прочь отхлынула орда
И сгинула в ночи.
И вновь утих шумливый лес,
И ночь молчит опять,
И к другу бросился Олег,
Спеша его обнять,
Спеша прижать его к груди:
«Откуда же ты здесь?!.»
И что ж? Он снова был один
Под куполом небес.
— Вот и всё, — обречённо сказал я. — Угодил в историю. Попал в легенду. С ручками… Уже и мои собственные поступки мне не принадлежат…
— Не расстраивайся, — лукаво заметила Танюшка. — Я же не протестовала, когда из меня в песне сделали деву-воительницу-мстящую-за-погибшего-парня? И, между прочим, ты мне в этих песнях нравишься. Такой мужественный… загадочный, решительный, неприступный… А ещё прими к сведению, что песни есть и про Джека, и про Серёжку Земцова. И ещё, наверное, есть — просто я не слышала. А песни Игоря поют в разных местах, даже не зная, кто их автор.
Я фыркнул, потом рассмеялся. Танюшка удивлённо посмотрела на меня, толкнула локтем:
— Ты чего?
— Да вспомнил… — и я процитировал, как стихи, кусочек из той самой песни, про которую упоминала Танюшка. Как раз то место, где Басс «возвышенным штилем» повествовал об очередном подвиге Таньки-амазонки, а сама амазонка то и дело его перебивала весьма прозаически:
— Хватит горя и муки, беспомощных слёз!
Зажился он на свете, подлюга!
И по просьбе страдальцев им ветер принёс
Очистительных молний подругу!
Справедливое солнце горит на клинке,
Разрубающем чёрные узы…
— Мы, порыскав, прижали его на скале,
Возле края. И датого в зюзю!..
— Дева-воин не пятится перед врагом,
Наступает с решимостью храброй…
— Я влепила ему между ног сапогом
И по рылу добавила гардой!..
— Выпад! Выпад! Поёт несравненный булат
О желанной и близкой победе…
— Кто же знал, что он спьяну качнётся назад
И башкою о камни заедет?!.
— Так настала погибель источнику зол!
— Мы девчонку нашли на дорожке:
«Был твой парень, подруга, изрядный козёл!
Там лежат его рожки и ножки…»
… Там лежат его рожки и ножки, — с удовольствием повторил я. — Это ведь правда, Тань?
— Ты об истории с Йонасом? — буркнула моя амазонка. — Правда. А остальное — чушь. Он просто пристал ко мне и правда был пьяный. Я знать не знала, что он такая сволочь и что его вся округа ненавидит! И я его честно предупредила, что следом идут наши. А он руки распускать… Мы даже не фехтовали. Я его отпихнула, а он себе башку о пенёк раскроил. А из меня в Полесье героиню сделали. Национальную… Олег, — безо всякого перехода продолжала она, — знаешь, что поразительно? Ты читаешь стихи. Ты такой вежливый. Ты умеешь интересно рассказывать. Ты весёлый. Ты горой стоишь за друзей. Ты умный. Ты умелый воин. Ты меня любишь и можешь быть таким нежным… А ещё ты пытаешь пленных. И это, кстати, никого не удивляет, Олег.
— Больше того, — спокойно сказал я, — мне нравитсяпытать пленных. Но всё, что я делал с неграми, померкнет в сравнении с тем, что я сделаю с обитателями Города Света. За всех, кого они убили своими и чужими руками. Таня, ты понимаешь — вот пока мы сидит здесь и дышим воздухом, тампо-прежнему мучаются мальчишки и девчонки. И большинству из них не хватит везения… или мужества, чтобы вырваться из ада. Когда я думаю об этом — у меня мозги вскипают, Тань. Я готов идти тудапрямо сейчас. Но я не пойду. Отложу на год. На два, может — больше. И когда у меня окончательно поедет крыша — тогда пойду мстить… — я положил ладонь на щёку девчонки. — А знаешь, почему? Потому что никто из ушедших со мной обратно не вернётся . Я и не надеюсь на это. Просто мне не хочется ждать, пока смерть найдёт меня. Я найду её сам и схвачусь с нею, а потом — умру с клинками в руках. Это и будет финал, Танюш.