И рано нам трубить отбой! Бой! Бой!
* * *
— Приятели, живей разворачивай парус -
Йо-хо-хо, веселись, как чёрт!
Одни убиты пулями, других убила старость -
Йо-хо-хо, всё равно — за борт! — мурлыкал неподалёку Серёжка. Я тяжело вздохнул и, повернувшись на бок, натянул на голову одеяло. Сергей наддал:
— По морям и океанам
Злая нас ведёт звезда!
Бродим мы по разным странам
И нигде не вьём гнезда…
— Гос-по-ди-и, Сергей, — я отпихнул одеяло и сел. — Ну что за хрень собачья, ну чего ты ноешь, как больной зуб?!
— О, доброе утро, — ничуть не удивившись, поздоровался со мной оседлавший борт Земцов и от полноты чувств начал выбивать босыми пятками дробь по борту. С носа доносился деловитый шум камбуза. Большинство народу, конечно, дрыхло и собиралось дрыхнуть и дальше. — Ветер хороший, идём шесть узлов… Смотри, какой восход!
— В следующий раз лягу спать в каюте, — сказал я в пространство и, поднявшись, подошёл к борту.
Сергей был, конечно, прав. Восход оказался классным. Вровень с «Большим Секретом» шли, выскакивая из воды равномерными прыжками, почти полсотни дельфинов. Атлантика была спокойно-серебристой.
Двенадцатый день плавания начался. Последние три дня нас упорно сносило к северу, но не очень сильно. Ветер дул ровный, бело тепло и безоблачно.
— Пятнадцать человек на сундук мертвеца -
Йо-хо-хо и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведёт до конца -
Йо-хо-хо и бутылка рому! — жизнерадостно бухтел Сергей. Я покосился на него, борясь с искушением устроить ему внеплановый заплыв. Потом спросил:
— А как ты думаешь, акулы тут есть?
— А как же? — Сергей покосился на меня. — Ты меня скинуть собрался? Не надо… Есть, есть акулы. Помнишь, какую мы видели пять дней назад?
Я молча кивнул и невольно передёрнулся. Чудовищная тварь — не меньше когга длиной! — бесшумно всплыла слева по борту и часа полтора шла вровень с нами, не прилагая к этому никаких усилий. Во всём её теле — от скошенного рыла до острого огромного хвоста — была тупая, непреклонная жестокость, направленная на одно: на убийство. Мы всё это время торчали у борта в абсолютном молчании, ожидая одного: атаки, которая превратит нас в груду щепы. Но акула ушла так же бесшумно и мгновенно, как и появилась. А я навсегда запомнил её чёрный, бездумный и холодный глаз , который видел с расстояния метра в три. Дело было даже не в величине и хищности кархародона — дело было в его абсолютной чуждостимиру, в котором я жил. Негр-переросток. Такой же враждебный моему окружающему…
— Не напоминай, — повторил я. — Так, ладно. Я пойду… подумаю, а потом — с инспекцией по кораблю. Пора начинать день.
— Ну давай, — сказал мне вслед Сергей, и я услышал, как он завопил вслед:
— Ещё не бывал ты на Конго-реке…
Дёрнем, парни! Дернули!
Там жмёт лихорадка людей в кулаке…
Пёрн… ой, то есть — дёрнем, парни! Дернули!..
…Первым делом я завернул в сортир. Пардон — в гальюн, помещавшийся в корме, за-под каютой. У меня это заведение всегда вызывало отчётливое опасение. Мне так и представлялось, как я сажусь над дырой, доски подламываются — и я лечу в гостеприимные воды Атлантики. Басс напротив — уверял, что там ему приходят в голову самые лучшие идеи и именно там он сочинил песню, которую вот уже три дня распевал весь «Большой Секрет». Как там? «Если в безветрии парус повис…» И что-то ещё. Обычно я учил стихи «на раз», без напряжения, но тут что-то не то было, не успел запомнить. Ладно, успею ещё. Она недлинная и хорошая, эта песня.
Игорь Басаргин
Если в безветрии парус повис,
А это тебя не трогает,
И если ты равнодушен и тих
Перед дальней дорогою,
И если ты перед шквалом дрожишь,
Кто за это в ответе?
Ты сам!
Ты не понял,
что жить
Тем лучше,
чем крепче ветер!
По столу качка таскала бортжурнал, который я вчера забыл закрыть. Как ни странно, но рундуках сидели Ленка Власенкова и Ленка Чередниченко. Наша завхоз зачитывала что-то по блокноту, девчонка Сергея писала обломком угля прямо на столе. На меня они нагло внимания не обратили.
— Вы, может, спать бы пошли? — почти робко предложил я. — Поздно… то есть, рано уже.
Ленка Власенкова снизошла до ответа:
— Мясо плесневеет, — угрожающе, как о конце света, заявила она. — Из той партии, где… которую, то есть, перед самым отплытием коптили. И лук подгнивать начал. Витаминов лишимся, надо перебрать лук, а мясо почистить и подсушить на ветерке…
— Бери, кого надо, — отрезал я, — и работай, — после чего поспешил ретироваться.
На кормовом весле с хладнокровным лицом полувисел Йенс. Немец в деле мореплаваний был новичком, но курс вполне мог держать. Меня он поприветствовал взмахом руки и поинтересовался:
— Завтрак скоро?
— Как только — так сразу, — пояснил я. — Ты увидишь — как бросятся все на нос, значит — завтрак и есть… На мачте кто?
— Вильма, но, по-моему, она спит, — Йенс поднял голову к «вороньему гнезду», над которым и правда не было видно ничьей головы. — Пользуется тем, что ты туда не полезешь.
— Поговори… — лениво заметил я. Впрочем, Йенс был прав. На мачту я не лазил ни разу и не собирался, не скрывая, что боюсь такой — да ещё раскачивающейся — высоты (Раде по этому поводу иронизировал, что не ожидал от меня боязни вообще чего-то. Я ответил тогда, что боюсь ещё и пауков). — Вильма, ты не спи! — неоригинально, но громко заорал я. Белокурая голова немки тут же появилась над краем.
— Я задумалась, — объяснила она…
…На носу Линде и Лидка готовили завтрак. Одновременно Лидка учила Линде произносить русские слова и фразы как можно правильней, и обе смеялись.
— Люк.
— Лук, Лиин.
— Лу-ук. Люк. Шеснок. Или это — чест-нок?
— Чесн-нок. «Люкин брат», знаешь анекдот?
— Я не до такой степени плохо знаю русский…
Девчонки обернулись ко мне. Лидка помрачнела, замкнулась. Она до сих пор шугалась от парней, если исключить брата, хотя Колька, пользуясь моими советами, в самом деле ненавязчиво о ней заботился. У них должно было «свариться» рано или поздно. А я иногда подумывал, что сделал бы с теми сволочами, которые держали её с братом в публичном доме. Ну, сразу они бы у меня не умерли — это точно. Я поймал себя на мысли, что хочу улыбнуться Лидке и остановил это побуждение. К ней надо было относиться без «сю-сю ля-ля», просто как ко всем — самое лучшее лекарство…
— Чем кормим? — я присел на скамейку у борта.
— Горох со свининой и луком, — Лидка поболтала черпаком в котле, болтавшемся над разожжённым на глиняном круге огнём. — Ещё чай… Послушай, Олег, а там картошка есть? В Америке?
— Есть, — зевнул я, прикрывая рот. — Я тоже соскучился.
— Ещё там есть помидорки, перец… — мечтательно сказала Линде.
— Помидоры, — поправила её Лидка. — Ты будешь есть, Олег? Готово.
— Клади, — лениво махнул я рукой, — попробуем… На обед сделайте что-нибудь… — я щёлкнул пальцами. — Короче, ясно.
— Рыбу пожарим, — решительно ответила Линде. — Вчера рыбы много поймали… Олег, а Видов спит?
— Спит. Почти все ещё спят, — я взял из рук Лидки котелок и вспрыгнул на перильца фальшборта, обвив ногами прочные столбики. Здесь мне всегда сиделось хорошо, и высота не пугала. Я знал, что «Большой Секрет» идёт всего лишь со скоростью быстро бегущего человека, но отсюда казалось, что скорость очень высокая, и выглядело это красиво. Кстати, я никогда не задумывался, что на парусниках флаг развевается по ходусудна, а не против , как я рисовал в своё время — ветер-то дует в корму… И кухня — ну, камбуз — по этой же причине на носу, иначе дым, чад и запахи несло бы на палубу…
…— Олег, ты здесь? — Джек всунулся за загородку. — Доброе утро, девчонки, — и он движением бровей позвал меня за собой.
Я неспешно доел завтрак и, взяв кружку с чаем, пошёл следом за Джеком…
…Корабль лениво просыпался. Я решил, что не буду особенно гонять ребят, пока мы здесь, и они быстро разленились — по крайней мере, по утрам их стало не поднять. Джек стоял по правому борту, скрестив руки на груди, и я, подойдя, толкнул его плечом:
— Привет, Нельсон. Чего надо?
— Не шути так, — Джек вздрогнул. Я вспомнил, что английский адмирал был одноглазым и одноруким…
— Извини… Так что ты хотел?
— Ты сегодня восходом любовался? — тихо спросил он. Я кивнул:
— Ну да, был… — и осекся, всматриваясь в небо: — О ёлки.
— Увидел? — Джек поднял палец.
— Красный рассвет, облака плавают, эти, как их — перистые… — медленно заговорил я. — И несёт их с запада, и вон как коверкает…
— А ещё посмотри, какой кружочек возле солнца нарисовался, — Джек вытянул руку.
— Короче, будет ненастье, — заключил я и выругался: — Ну как всё было хорошо!
— А ты думал махнуть через Атлантику без единого шторма? — удивился Джек. — Да ладно. Тут не восточные моря, внезапный тайфун не налетит. Покидает и перестанет.
— «Покидает», — я поёжился. — В прошлый раз вон их как покидало — изо всей команды два человека осталось…
— Это в Средиземке, — возразил Джек. — В море бури всегда опасней. Да и тогда — помнишь? — с коггом ничего не случилось. Даже о камни не разбило… Не бери в голову! — он хлопнул меня по плечу. — Я больше боюсь, как бы нас с курса не снесло… Не дай бог, закинет за Ньюфаундленд, а там в этом мире месиво из островов, протоки все перепутаны… Да и лёд там уже наступает — август не июль.
— Тебе легко говорить, — сказал я. — А я терпеть не могу все эти штормы и морских жителей. Мне сразу разная ересь про морских чудовищ начинает в голову лезть.
— Да, они тут есть, — спокойно подтвердил Джек. — И не только акулы… Но не думаю, что они нападут, они редко поднимаются со дна.
— Вот спасибо тебе, — поблагодарил я. — Ладно, что делать?
— Готовить судно к шторму, — вздохнул Джек. — Давай, поднимай всех к чёртовой матерее, пусть быстро жрут и занимаются делом…
Юрий Кукин
Ни боли, ни досады,
Прощаться мне не надо, —
Я — вот он весь.
Да дело и не в этом,
Идём по всем приметам
В последний рейс.
Маяк кровавым глазом
Мигнул; забезобразил,
Завыл норд-вест. Качаются постели,
Дешёвый крест на теле
И Южный Крест.
Когда рукой усталой
Я струны у гитары
Перебирал,
Я понял: в жизни прошлой
Поверь, что не нарочно,
Переиграл.
И счастье моё ветер
Унёс и не заметил,
Как жёлтый лист.
Теперь без всяких правил
Я сам с собой играю
Под ветра свист…
…ни боли, ни досады,
Прощаться мне не надо, —
Я — вот он весь.
Качаются постели,
Дешёвый крест на теле
И Южный Крест.
* * *
После полудня в тучах, в которые превратились идущие с запада лёгкие красивые облака, не осталось ни одного просвета. Ветер усиливался — и тут, внизу, он дул пока в нужном нам направлении. Паруса убрали уже два часа как, но нас всё равно несло с приличной скоростью. Я приказал всем уйти в трюм и кормовую надстройку, убрал дежурного из «вороньего гнезда». На кормовом весле, заранее привязавшись верёвками, стояли Раде и Вадим (Вадим вызвался сам, сказав, что в закрытом помещении его мутит совсем уж беспредельно). На носу устроился, тоже привязавшись, Басс — вперёдсмотрящий. Джек, впрочем, тоже никуда не ушёл. Когда я в последний раз тщательно осмотрел весь груз и поднялся наверх, он торчал около мачты.