Так что Кирилл был в относительной безопасности. Но, забившись гусеницей под дерево, довольно проблематично вести ответный огонь, а между тем кольцо бандитов сжималось. Не переставая палить, они подходили к завалу все ближе и ближе.
Пока не приблизились вплотную.
— Все, парни, хорош! — скомандовал Шайтаныч. — Этот удод, если и жив еще, вряд ли сможет отстреливаться. Теперь пора пацана поискать.
Вот, кажется, и все. Совсем скоро они обнаружат, что мальчика здесь действительно нет. И начнут искать.
А может, не начнут? Увидят то, что у трупа вместо лица, вспомнят его слова и поверят, что чудище и на самом деле сожрало пацана?
Странно, но он совершенно спокойно думал сейчас о себе как о трупе, беспокоясь лишь за ребенка.
Неужели все было напрасным?
— Слушай, Шайтаныч, а давай подожжем эту кучу, а? Стремно туда соваться, если честно, — предложил кто‑то из бандитов. — Если пацан живой, он наружу сам полезет или хотя бы голос подаст. Да и та хрень, что вокруг бродит и рычит, к огню не сунется.
— А что, это идея! — оживился главарь. — Молодец, Сивый, соображаешь. У кого зажигалка есть?
— У меня.
— Давай.
Но воспользоваться зажигалкой помешала та самая хрень из леса.
Кирилл услышал хриплое злобное рычанье, затем — странный хлюпающий звук и рев Шайтаныча:
— Стреляйте в него…, чего встали!..…, дайте что‑нибудь руку перевязать! Эта тварь мне все вены на… вырвала, я сейчас кровью истеку!
Воспользовавшись суматохой вокруг главаря, забывшего обо всем на свете, кроме собственной изгрызенной руки, Кирилл начал медленно и осторожно выбираться из‑под дерева в противоположную от столпившихся вокруг босса бандитов сторону.
Он уже почти выбрался, когда Шайтаныч заметил все же движение в завале и заорал:
— Уходит, уходит, стреляйте!
И в этот момент сверху послышался шум вертолетных лопастей.
Прибыл Тарасов.
Глава 24
— Шайтаныч, шухер! — завопил кто‑то из работников ножа и кастета. — Папаша у пацана борзый, я слышал, его люди сначала валят, потом разбираются, кто тут свой, кто чужой.
— …!..! — следовало отметить, матерился пухлик однообразно, никакой фантазии и изящных словесных конструкций. — Ладно, пока вертолет сядет, мы успеем устроить барбекю. У кого водяра с собой — лейте все, что осталось, причем на разные места завала. Я сказал — на разные, какого… столпились? Замкните кольцо, чтобы ни крыса, ни крысеныш не выскочили!
— Ага, а нас потом Тарасов за сына из‑под земли достанет и кишки выпустит! — проворчал кто‑то из бандитов.
— А я сейчас кишки выпущу.
— Да пошел ты…! — похоже, соратники не желали разделять с главарем выбранную им точку зрения, очень уж опасная точка. Смертельно опасная. — Ты все равно сдохнешь скоро, вон…, кровища как хлещет! И зверюга эта хозяина охраняет покруче тарасовских. Видишь, пока мы его не трогаем, зверюга нас не трогает. Короче, ты, Шайтаныч, как хочешь, а мы пошли. Ах, ты…! — послышался звук удара, сопровождаемый дружным обоюдным матом. — Стрелять он по мне собрался, козззел! Сдохни тут, гнида! Пацаны, заберите его пушку и сваливаем по‑быстрому, пока нас не покоцали!
Через мгновение голоса исчезли. И не только потому, что рев вертолетных двигателей заглушал все менее мускулистые звуки — доблестные воины Шайтаныча мудро слиняли.
Возможно, их босс и последовал бы за ними, но он не смог.
Убедившись, что бандиты действительно сбежали, оставив гнилой сгусток бессильной злобы и усиливающегося ужаса, Кирилл выбрался из завала.
И увидел, что ужас Шайтаныча был вызван не столько приближением разъяренного Тарасова, сколько нависшими над головой оскаленными клыками гигантского зверя. Переполненный гневом, алабай глухо клокотал.
Следовало поторопиться. Вертолет нашел наконец подходящее место для посадки на дне гигантской карьерной воронки, и из него, не дожидаясь, пока остановятся лопасти, посыпались люди в черном камуфляже, вооруженные, прямо скажем, получше Кирилла. Они грамотно рассредоточились вокруг невысокого крепкого мужчины средних лет, выбравшегося из вертолета последним.
А в следующую секунду из‑под корней сосны вылетела маленькая худенькая фигурка и бросилась навстречу мужчине. Но склон карьера был слишком крутым, мальчик не удержался на ногах и покатился вниз.
К счастью, по маршруту следования оказался сплошной песок, без каких‑либо вкраплений камня и корней, поэтому никаких дополнительных повреждений, судя по всему, парнишка не получил. Только перепачкался еще больше, превратившись в запанированную песком котлетку.
Которая благополучно вкатилась прямо на руки к подоспевшему отцу.
Слава богу! Кирилл облегченно выдохнул и склонился над вжавшимся в кучу веток Шайтанычем:
— Ну, что? Закончим твое никчемное существование?
— Только не говори, что съешь меня, — криво улыбнулся тот, изображая героя‑партизана на допросе. Вот только его страх вонял все сильнее. — Откуда ты вообще взялся, сволочь? Чего тебе надо?
— А как ты сам думаешь? — Кирилл приблизил лицо вплотную к перепачканной кровью физиономии бандита и резким движением сорвал балаклаву.
И нервы Шайтаныча не выдержали. Они, нервишки, и так уже звенели от боли, злобы, отчаяния и ужаса, но там хоть причины эмоций были понятны. Но ЭТО?!
В черных узких глазах лениво пошевелилось, просыпаясь, безумие. А когда Кирилл, ущипнув толстую щеку, восхитился упитанностью добычи, к воплям и стонам раненых присоединился тонкий, бьющий по нервам, вой.
Палата номер шесть была почти укомплектована.
Теперь пора. Встречаться с Тарасовым и его людьми Кирилл не собирался. Мальчик… А что мальчик? Он скоро забудет странного человека в черной шапке‑маске, детская память избирательна и очень быстро избавляется от болезненных, травмирующих воспоминаний.
Главное — малыш теперь вне опасности.
Кирилл свистнул алабаю и почти бегом направился в глубь леса, стремясь побыстрее скрыться за деревьями.
Вовремя. Буквально через пять минут возле завала появились люди Тарасова. Они бегло осмотрели поле боя и остановились, озадаченно разглядывая троих раненых бандитов, один из которых, судя по поведению, где‑то потерял адекватность.
— Ну, что тут у нас? — подошел Тарасов, бережно прижимая к себе сына.
— Да вот, Владимир Семенович, сами полюбуйтесь, — широкоплечий верзила, убрав за спину автомат, легонько пнул съежившегося в комок узкоглазого пухлого мужика, сосредоточенно слизывавшего кровь, обильно струившуюся из жуткой рваной раны на предплечье. — Этот — явный псих, те двое вроде соображают слегонца, но несут какую‑то чушь про лесного монстра и его зверя.
— Дядя Кирилл? — встрепенулся сомлевший на плече отца мальчик. — Он здесь? Он живой? А я думал… Тут стреляли, потом кто‑то страшно кричал, потом опять стреляли…
— Тише, сынок, тише, — Тарасов ласково погладил парнишку по голове. — Посмотри на них — тут есть твой дядя Кирилл?
— Нет, его нету. Только этот, — ребенок побледнел, снова вспомнив пережитое, — толстый, грязный, а еще вон тот, с ногой простреленной — они меня украли. Там еще один был, и они хотели… А потом пришел дядя Кирилл… И Тимка… Дядя Кирилл! Тимка!
Долго еще звенел в ушах жалобный зов мальчика. Даже когда звук, запутавшись в листве и хвое, увяз в лесу, не дотягиваясь больше до удалявшихся в быстром темпе человека и собаки, Кирилл продолжал слышать его внутри, ощущая переполнявшую ребенка горечь потери.
— Ничего, Тимыч, — криво улыбнулся он поскуливавшему псу, — все будет хорошо, малыш скоро успокоится. Да пойми же ты! — недоумевающе‑растерянный взгляд алабая резонировал с собственными ощущениями Кирилла, вызывая душевную боль. — Нельзя нам туда! Мне нельзя! Ты представляешь, что будет с пацаненком, когда он разглядит мою физиономию? На болоте он с перепугу ничего толком не видел. Пусть лучше так. В конце концов, ты, если хочешь, можешь вернуться, я же вижу, как ты привязался к малышу. Иди, еще не поздно.
Вот теперь алабай обиделся всерьез.
И до самого возвращения домой, растянувшегося почти на два дня, с хозяином «не разговаривал». Он держался неподалеку, обычно в радиусе метров трех‑четырех, в развеселые разведки не отлучался, во время ночевки теплым боком не прижимался, улегшись неподалеку. Игнорировал, в общем. И на все попытки пообщаться не откликался.
Особо переживать по этому поводу Кирилл не стал, сосредоточившись на дороге. Ведь мало того, что они никогда еще не уходили так далеко от дома, так ведь и побегать пришлось по незнакомым местам.
Но умение ориентироваться в лесу, а также фотографическая память не подвели их обладателя и на этот раз. И благодаря тому, что обратно они шагали без задержек на рыбалку и охоту, к своей избушке путешественники вышли поздним вечером следующего дня.
Измотанные до предела, голодные, дующиеся друг на друга, но в то же время — довольные и даже счастливые.
Впервые за долгие два года Кирилл смог ощутить, что его существование вовсе не бессмысленно, что он живет не зря. И что старец Никодим оказался прав.
В избушке на столе лежали пакеты с хлебом и крупой, под чистыми холщовыми тряпицами прятались в керамических мисках давно остывшие картошка в мундире и каша. Огород был полит, сорняки выполоты.
Все ясно, дед Тихон навещал и, увидев чахнущие посадки, понял, что обитатели избушки снова ушли в поход. Еды вон наготовил, славный старикан.
Чему и Кирилл, и особенно Тимка были несказанно рады. Готовить сил не было, а вот есть хотелось жутко. Казалось, что желудок, разозлившись на нечуткого владельца, мстительно присох к позвоночнику.
Поэтому, прежде чем рухнуть на кровать и отключиться, Кирилл разделил еду на две равные части, накормил себя и пса. И только потом позволил себе рухнуть.
А утром они с Тимкой помирились, и жизнь снова размеренно пошагала дальше по привычному маршруту.
Навестившему их в следующий раз деду Тихону Кирилл ничего о происшедшем рассказывать не стал. А зачем? Хвастаться, что ли? Было и было. И ушло. Навсегда.
Первые дни сентября выдались на редкость противными: серыми, сырыми, слякотными. Сутками моросил мелкий холодный дождик, небо безнадежно затянулось сплошным, без прорех, облачным одеялом. И хотя было еще не так уж и холодно, но влага, казалось, пропитала не только стены, но и мебель, одежду и воздух, не добавляя бытию комфортности.
— Тимус! — Вернувшийся после утренней пробежки Кирилл потрепал жмущегося к печке пса по холке. — С такой погодой нам с тобой скоро придется жабры отращивать, правда?
Алабай уныло фыркнул и многозначительно посмотрел на холодную печь.
— Да понял, понял уже, дай только одеться. Сейчас затоплю, действительно пора, пусть просохнет все. Только учти, сухих дров маловато, как бы не пришлось нам с тобой к поленнице идти, на двор.
Энтузиазма по поводу прогулки в сырость пес почему‑то не проявил.
— Ладно, не куксись, те все равно отсырели, дымить будут. Думаю, обойдемся стратегическим запасом. Да и к приходу деда Тихона подготовиться надо, чайку заварить, кашу в печь посадить. Помнишь, как он нам помог тогда с хозяйством? Сегодня наша очередь старика побаловать. Откуда знаю, что он придет? Не смеши меня, Тимыч, я же всегда это чувствую…