– Простите, вы, кажется, ошиблись, – произнес Леонард, когда она подошла к нему в условленном месте, у Исторического музея.
Вокруг было полно туристов и прогуливающихся москвичей, звучал разноязыкий говор, щелкали фотоаппараты. В Москве стояло лето – солнце в зените, на небе ни облачка, от брусчатки шел жар.
* * *
Ева стояла перед зеркалом уже одетая, когда зазвонил телефон.
– Славка! – крикнула она. – Возьми трубку, я опаздываю на занятия.
Она все еще давала уроки иностранного языка. Один-два клиента, желающие научиться говорить и читать по-испански, развлекали Еву, не давали потерять форму, попутно пополняя ее бюджет.
Сыщик сидел за кухонным столом в мрачных раздумьях. Поиски Марины Комлевой зашли в тупик – в принципе, нормальный ход событий. Он же сам отвергал легкие дела, где было заранее понятно, что к чему. Ему подавай интригу! Сложную загадку для недюжинного интеллекта! А кто ищет, тот, как поется в известной песенке, всегда найдет.
– Ты слышишь? – крикнула из прихожей Ева. – Телефон звонит!
Он нехотя поднялся, стряхнул оцепенение.
– Всеслав, это вы? – взволнованно спросил мужской голос.
– Стас? Что-то случилось?
Господин Киселев со свистом вдохнул в себя воздух.
– Ужас... кошмар! – выдохнул он. – Мы должны немедленно встретиться. Немедленно! Куда мне ехать?
– Погодите...
– Нет! – взвизгнул молодой человек. – Я не могу ждать! Это невозможно. Я вам звоню из машины.
– Где вы сейчас? – сдался Смирнов.
– На Шаболовской... я плохо соображаю. Веронику убили! Понимаете, что это значит? Следующий – я!
– Ка-ак? – опешил сыщик. – Не паникуйте, говорите спокойно. Кого убили?
– Вы что, оглохли? Грушину! Веронику! Ве-ро-ни-ку! Зарезали...
– Ева! – крикнул Всеслав, надеясь остановить ее. Но в ответ раздался хлопок двери. – Черт! Не успел. Это я не вам...
– Я... не знаю, куда мне бежать! – завопил Стас. – Сделайте же что-нибудь!
– Хорошо. Успокойтесь, остановите машину и посмотрите вокруг. Что вы видите?
В трубке раздавался шум, прерывистое дыхание.
– Светофор... – хрипло произнес Киселев.
– Отлично. Сверните с дороги в какой-нибудь переулок и ждите меня. Алло!
– Да... я понял.
Через минуту Киселев доложил, где он находится.
– Я выезжаю, – сказал сыщик. – Если не попаду в пробку...
– Лучше на метро, – умоляюще прошептал молодой человек. – Я просто... умираю от страха. Мне даже не стыдно признаваться в этом.
– Ладно.
Смирнов в мгновение ока оделся и выскочил из квартиры. Белое небо сливалось со снегом, которым замело город. В холодном воздухе клубились облака пара. По пути к метро сыщик позвонил Еве.
– Когда ты освободишься?
– Часа в три. Потом перекушу в кафе и поеду на «Щелковскую», надо расспросить, кто арендовал помещение. Это тепличное хозяйство не дает мне покоя, – сказала она.
– Будь осторожнее.
Он не стал сообщать Еве о смерти Вероники. Сначала следует самому выяснить, что произошло. Может быть, Киселев поднял ложную тревогу?
Но Киселев ничего не придумал. Он сидел в машине ни жив ни мертв – бледный, с трясущимися руками.
– Не знал, что у вас есть автомобиль, – улыбнулся Всеслав, наклоняясь к приоткрытому окошку.
Молодой человек вздрогнул, повернулся.
– Это папин. У вас есть сигареты? Дайте...
Смирнов сел на переднее сиденье, они закурили. Стас рассказал, как он узнал о смерти Вероники.
– Я ей вчера вечером звонил – поболтали о том о сем. Чувствую, Вероника никакая: вялая, безучастная, отвечает только из вежливости. А сегодня рано утром отец собрался уезжать на соревнования по плаванию, в Венгрию... там у них какой-то турнир, – и попросил проводить его. Это у нас вроде доброй приметы: если я везу отца в аэропорт, его пловцы обязательно вернутся с наградами. Я в банке заранее предупредил, что приду позже, и мы поехали.
– Когда отца нет в Москве, машиной пользуетесь вы?
– Да, – кивнул Киселев. – По доверенности. Я его в аэропорт доставил, попрощались... еду на работу, а Вероника из головы не выходит. Как она там? – думаю. Решил позвонить: набираю ее номер... длинные гудки. И так раз за разом. У меня, честно, сердце екнуло. Не дай бог, случилось что-нибудь! Мысли плохие забегали, все из рук валится. И понимаю, что она могла выйти в магазин, например, или прогуляться... а тревога не унимается. Едва дотерпел до одиннадцати, плюнул на все, оставил дела – меня будто магнитом потянуло туда, к ее общежитию. Забежал по дороге в аптеку, купил успокоительного, потом в супермаркет, за продуктами, – и к ней. Приехал часам к двенадцати, а там уже... милиция, «Скорая»... в общем, у меня волосы на голове зашевелились. Я сразу догадался: что-то с Вероникой. Увидел ее соседку... она бросилась ко мне, рыдает, трясется вся... «Веронику убили!» – бормочет.
Стас замолчал, сделал несколько глубоких затяжек – дым сизоватым облачком потянулся в приоткрытое окно.
– Кто вызвал милицию? – спросил сыщик.
– Соседка и вызвала. Она иногда заходила, хлеб приносила, молоко. Знаете, Марина и Вероника были очень друг к другу привязаны, больше, чем родные сестры. Они выросли в детском доме, а там люди умеют ценить родство – кровное или душевное, – потому что жизнь их лишила этого с самого детства. Когда Марина однажды не вернулась домой, Вероника восприняла ее исчезновение как глубокую личную трагедию, которая повергла ее в депрессию. К горю прибавился страх, ужасная смесь. Вероника затворилась в комнате, никого не хотела видеть... Нам с вами не понять.
– Ну почему же? – не согласился Смирнов. – Значит, соседка проведывала Грушину и носила ей продукты?
Стас выбросил окурок на улицу и повернулся к сыщику:
– Да. Кто-то должен был разговаривать с Вероникой, покупать ей лекарства, еду. Она почти перестала выходить из комнаты, а дверь постоянно запирала изнутри. Соседка – ее зовут Люба – заботилась о Веронике по моей просьбе. Она работает швеей, посменно, сегодня у нее выходной. Люба говорит, что долго стучала, пока не забеспокоилась. Она знала о снотворном, которое принимает Вероника... испугалась передозировки. Сама войти не решилась, побежала к дежурному, тот открыл дверь... а она... ну, Вероника... лежит... вся в крови, лицо изрезано...
Стаса передернуло.
– Как ее убили? Ножом?
– По всей видимости, да. Я не смотрел... не смог. Милиция считает, убийство совершено «Алой маской»... похоже на их почерк: нападение наглое, рискованное, удар нанесен колющим орудием в грудь, лицо изуродовано. Я закурю?
Молодой человек взял очередную сигарету, его руки дрожали. Смирнов щелкнул зажигалкой.
– Вы давали показания? – спросил он, дождавшись, когда Стас чуть расслабился.
– Угу. Назвался приятелем, в подробности не вдавался. Спросили, где я был с девяти до начала одиннадцатого утра. Я сказал, что провожал отца в аэропорт, потом поехал на работу в банк. Это можно проверить. Уже в половине десятого я был на рабочем месте.
– В принципе, могли успеть, – усмехнулся Всеслав. – Заскочить по дороге из аэропорта в общежитие, убить Веронику и поехать в банк. Судя по всему, на полчаса, с девяти до девяти тридцати, алиби у вас нет. Вы ехали в машине один?
Господин Киселев опешил. Он забыл о сигарете и уставился выпученными глазами на сыщика.
– Вы... что?! Меня подозреваете? – севшим голосом вымолвил он. – Какая чушь! Зачем мне было ее убивать?
– Причины далеко не всегда лежат на поверхности, – прищурился Смирнов. – А копнешь поглубже, и...
– Чепуха! – перебил Стас. – Там же дежурный внизу сидит, а вход один, он бы меня увидел. В такой дорогой, модной одежде я бы ему сразу в глаза бросился.
Сыщик отметил, что на Киселеве – длинное светлое пальто, шарф «от Армани», кожаные сапоги в тон. Да он щеголь! Немудрено, если девчонки влюбились.
– Как тогда дежурный целую банду проглядел?
Парень окончательно растерялся.
– Их же не десять человек было, а два-три... наверное, – неуверенно возразил он. – Дежурный мог отлучиться. Он же не привязан?
– Вот-вот, – Всеслав с ехидной улыбочкой продолжал его дразнить. – Сами себе противоречите, господин Киселев. Дежурный отлучился, вы и проскользнули.
У Стаса был такой несчастный вид, что сыщик сжалился.
– Ладно, перейдем к следующему вопросу. Мариной оперативники интересовались?
– Конечно, – обрадовался Киселев. – Мы с Вероникой решили в общаге особо не распространяться насчет Комлевой – придумали, что она якобы уехала со своим ухажером. Пока временно, а там посмотрит... оставаться ей с ним или вернуться. Все так и думали. И сотруднику милиции я то же самое сказал. Люба подтвердила мои слова.
– Вам поверили?
– Не знаю, – пожал плечами Стас. – Наверное. Про «Молох» я, разумеется, не упоминал. Не хватало еще, чтобы меня приняли за идиота!
Он очень волновался, много курил и повторял одно и то же. Смирнов выбился из сил, пытаясь выудить у него какой-нибудь новый факт. Потрясенный ужасной смертью Вероники, молодой человек запаниковал.
– Из нас троих остался только я! – восклицал он. – Вероника мертва, Марина... скорее всего, тоже. А я еще жив. Это проклятие! Оно действует! Куда мне теперь деваться, по-вашему?
– Чего вы боитесь, Стас?
– Смерти... как это ни банально. Я молод, у меня все впереди: карьера, любовь, жизнь. Я не желаю быть принесенным в жертву барашком!
– Полагаете, Марина и Вероника стали жертвами Молоха?
– А что же еще с ними произошло?! – он судорожно вздохнул, потянулся за очередной сигаретой. – Я хочу услышать ваше мнение.
– Но... никто ведь не видел мертвого тела Марины Комлевой, – невозмутимо произнес Всеслав. – С чего вы взяли, будто ее нет в живых?
– Ха-ха-ха! С чего я взял?! Пойдите и полюбуйтесь телом Вероники, – истерически захохотал Киселев. – Зрелище впечатляющее, смею вас уверить! Дежурный посмотрел, и его полчаса выворачивало в туалете. А Любе пришлось делать укол.
– И все же... это не является подтверждением смерти Марины.
Стас скомкал недокуренную сигарету, с нервным смешком придвинулся к сыщику.
– Что вы думаете о моей дальнейшей судьбе, господин детектив? Вы гарантируете мне жизнь?
– Здесь гарантии раздает только господь Бог. Возьмите себя в руки, господин Киселев, вы же не чувствительная барышня!
Молодой человек покраснел, надулся и замолчал. В его груди кипел вулкан страха и возмущения.
– Поезжайте домой, выпейте водки, – сочувственно сказал Смирнов. – Постарайтесь уснуть. А мне надо съездить в общежитие, побеседовать с очевидцами. Я вам позвоню.
Он вышел из машины и зашагал к автобусной остановке.
Господин Киселев остался сидеть, не в силах пошевелить пальцем. Страх парализовал не только его ум, но и тело.
Глава 11
Старица
Зимние виды на Волгу были по-своему поэтичны – обрывистые белые берега, между которыми величаво, плавными изгибами текли неторопливые воды. По берегу стояли словно написанные художником белокаменные церкви, окруженные заснеженными деревьями, – картина, сотворенная нежнейшими акварельными красками природы: слегка голубоватыми, серыми, жемчужными, матово-желтыми, бледно-розовыми с налетом тусклого серебра. На небе, за белой морозной дымкой, проглядывал золотой шар солнца.
У Хромова дух захватило от красоты родных мест. Московские события показались далекими, незначительными и пустыми по сравнению с этими искрящимися вековыми снегами, размытыми очертаниями храмов и колоколен, пологими холмами и зубчатой полосой леса вдали, над которыми простиралось холодное вечное небо.
Он долго бродил вдоль берега, по скрипучим, проложенным в снегу тропинкам, вдыхал колкий, студеный воздух, думал...
В детстве мать частенько развлекала его «преданиями русской старины» – она преподавала в школе русский язык, литературу и, по совместительству, историю. Вместо сказок она рассказывала ему на ночь про Успенский монастырь, разрушенный татарами и заново возведенный из белого старицкого камня; про разбойника Кудеяра; про грозного царя Ивана Васильевича; про таинственного «невидимку» Григория, якобы рожденного насильно постриженной в монахини царицей Соломонией; про нападение польско-литовских войск; про Минина и Пожарского. Позже, когда построили в Старице большую пристань, шли по Волге в Петербург пароходы и баржи с хлебом и мясом, а по дорогам тянулись на Тверь и Торжок купеческие обозы. Начали строиться вокруг Старицы «дворянские гнезда», одно за другим. Александр Сергеевич Пушкин приезжал сюда погостить в поместье Вульфов.
Зинаида Васильевна водила своих учеников на экскурсии по музеям и заповедным местам живописного городка, показывала монашеские кельи, соборы, церкви, старинные кузницы, изделия золотошвейных мастерских, основанных еще боярыней Ефросинией Старицкой, уникальные книги, картины русских художников и всюду таскала за собой сына. Маленький Валера возненавидел древние развалины, пыльные музейные экспонаты, затхлый воздух бывших дворянских усадеб и бесконечные разговоры об Иване Грозном, набегах Орды, Ливонской войне, первом российском патриархе Иове и праведной Блаженной Пелагее. Религия казалась ему мрачным наследием смутных времен, когда любой инакомыслящий объявлялся еретиком или, того хуже, антихристом, подвергался гонениям, а то и мученической смерти. Мать так и не смогла привить мальчику любовь к классической литературе и вообще к искусству. Он предпочитал пейзажам на холстах естественные краски природы, свежесть воды, березы на склонах холмов, плывущие над Волгой облака. А музыке – плеск волн, гудки теплоходов, натужный голос буксиров, шелест камышей, шум ветра в прибрежном ивняке.