– Для кого-то эти ворота уже открылись... без всякого ключика, – пробормотал он. – Я имею в виду убитых женщин.
Ева пропустила его выпад мимо ушей. Пусть ворчит, потом все равно благодарить будет.
– А как быть с письмом, которое Хромова оставила директорше магазина? – спросила она. – Вот ты смеялся надо мной по поводу «пароля» и «явки», но ведь я оказалась права: неизвестный мужчина пришел-таки за письмом. Я уверена, что рекламный текст размещен в Интернете с определенной целью – кому-то о чем-то сообщить. Тот, кто его прочитал и понял, отправился в магазин «Азор».
– За письмом?
– Не совсем. В магазине неизвестный должен был убедиться, что не ошибся адресом. Он... – Ева остановилась на полуслове, замерла. По ее лицу пробежали тени напряженных мыслей. – О-о! Меня осенило! Книга «Египетский крест» и служила опознавательным знаком, своеобразным сигналом, мол, письмо здесь и его можно получить. Человек произносит условную фразу, ему отдают послание – все, дело сделано. Кстати, повтори пароль, пожалуйста.
– Пароль! – фыркнул Славка. – По-моему, чушь полнейшая.
– И все же, как звучали слова, после которых Вера Петровна должна была отдать письмо?
– «Он открылся», – произнес сыщик с таким выражением недоумения и сарказма, что Ева невольно улыбнулась. – Предельно лаконично, ты не находишь?
Она кивнула: фраза короткая, простая, на первый взгляд несуразная, лишенная смысла. Но это только для неискушенного уха.
– Хромова ведь заранее предупредила директоршу о посетителе, который произнесет эти слова: «Он открылся»? Значит, так было условлено. Хромова знала пароль, но не имела понятия, кто и когда именно явится за письмом. Иначе она передала бы его сама, из рук в руки, а не через постороннее лицо. Она выполняла спланированные, тщательно рассчитанные, точно определенные действия – никакой самодеятельности. Кто-то умело подстраховался! – с жаром воскликнула Ева. – Хромова волею судьбы мертва, а письмо дошло по назначению! Здесь пахнет организацией, а не конспиративными приемами дилетантов. Неужели ты не чувствуешь этой продуманной до мелочей тонкости замысла?
– Столь безукоризненной может быть только разведка «Моссад». Хромова была ее агентом... а недвижимость в Москве она скупала на деньги, заработанные ценой подлого предательства интересов своей родины. Сидя в киоске, она подсчитывала количество военнослужащих, проходящих мимо нее за день, и передавала важные сведения резиденту. За что и поплатилась! Ее убрали недремлющие спецслужбы, стоящие на страже...
– Прекрати! – вспылила Ева. – Ты напрасно иронизируешь. То тебе Тутмосы не по душе, то ты «Моссад» сюда приплел. Разведка мелко плавает по сравнению с теми, кто стоит за Хромовой.
– А Вероника, Марина? Они тоже агенты?
– Насчет девушек я пока ничего сказать не могу, – призналась Ева. – То же и со Стасом. Они не вписываются в историю с наследством, магазином и письмом.
– Зато эта компания посещала небезызвестное общество последователей финикийского культа. Как же ты упустила «Молох»? Теперь это, полагаю, уже не гнездо «черной магии», а оплот иностранных разведок. «Алая маска» – отряд чистильщиков, замаскированный под группу психопатов. Я угадал?
– Критика принимается. «Молох» путает все карты, – согласилась она. – Давай оставим их на потом. В первую очередь меня интересует фраза «Он открылся». Эти слова содержат намек на подоплеку дела или являются случайной комбинацией? Вряд ли при столь ответственном подходе к каждой мелочи допустимы случайности. Итак, слова «Он открылся» являются частью, деталью общей картины, о которой у нас нет представления. Подумай, что могло открыться? Компьютерный файл? Театр, офис, ресторан, клуб?
– Сундук с сокровищами, – усмехнулся Смирнов. – Или гроб! Что тебе больше подходит? Погоди-ка... Хромов упоминал нечто подобное... Сегодня утром, по дороге в магазин, он рассказал мне о странном сне. Якобы сначала ему привиделся фараон, а затем монах. Этого монаха Валерий даже впустил в квартиру, – во сне, разумеется, – и тот повел разговор о каком-то склепе, где покоилось тело... возможно, речь шла о святых мощах.
– А что еще говорил монах?
– Хромов не запомнил, он чувствовал себя как в дреме, не мог воспринимать происходящее ясно. Ты же сама видела сны и понимаешь, насколько они расплывчаты, зыбки: утром их не удается восстановить в памяти полностью и последовательно, только в отрывках. Хромов спал некрепко, беспокойно... потом его разбудил стук в дверь. То пришла соседка с просьбой проверить, не перегорели ли пробки.
– У нее погас свет?
– По-видимому, да. И у Хромова тоже. Пока они обсуждали эту проблему, свет загорелся... и соседка ушла к себе. После ее ухода Хромов вспомнил, какой он видел сон.
– Почему же ты молчал? – удивилась Ева. – Почему сразу мне не сказал?
– Не принял всерьез. Хромов переживает стресс, его нервы натянуты, и неприятные сны обычно сопутствуют такому состоянию. Тем более человек находится в квартире, где недавно убили его бывшую жену. Тут у любого нервы взыграют! Ну, приснился ему фараон... меньше надо книжек читать про Древний Египет.
– А монах? Про монахов же Валерий ничего не читал? Фу-у... меня аж в жар бросило. Открой форточку.
– Холодно будет.
Смирнов все же подошел к окну и выполнил просьбу Евы. Морозной свежестью потянуло в комнату. Черноту ночи озаряли мертвенный свет фонарей, редкие желтые огни в окнах домов. Над городом в мистическом туманном ореоле взошла луна, напоминая живущим на земле людям о величии мироздания... полном неразгаданного.
Сыщик вдохнул всей грудью холодный воздух, вдруг ощутив себя не жалкой песчинкой, затерянной среди звезд, а носителем всесильного духа, которым пронизана и эта зимняя ночь, и дрожащие в вышине светящиеся точки, и эта сверхъестественно-прекрасная луна, и этот спящий город, и бескрайнее ледяное пространство космоса, и то непознанное, что за ним, – все. Все!
Он вернулся и сел напротив Евы, взял ее теплую сухую руку в свою. Сказал со спокойной уверенностью:
– Мы справимся, что бы там ни было. Нас не обманут скользящие тени иллюзий. И даже в иллюзиях есть точка отсчета.
В ее глазах горело нетерпение.
– Монах не иллюзия! Он просто существует в ином слое реальности. Но он там есть!
– Ты думаешь, Хромов не спал?
– Не в том смысле спал, как он полагает. Он находился в полубеспамятстве... что-то вроде гипноза: специфический вид воздействия. Потому он и дверь открыл! Может быть, Яна Хромова впустила в квартиру убийцу под схожим воздействием? И Вероника, и...
– Постой-ка! Ты считаешь, кто-то говорил с Валерием... под гипнозом?
– Вроде того.
– Да! Хромов еще сказал, что сразу после визита Раисы Зиновьевны, соседки, ему позвонил тот самый человек... любитель антиквариата, и спросил: «К вам приходили?» Еще он напомнил о каком-то предназначении или предопределении, – Валерий со страху плохо соображал, повторить дословно не может, – и настаивал на содействии с его стороны.
– Хромова?
– Кого же еще? – Всеслав уже не язвил, он сам увлекся смелой идеей. – Валерий утверждает, что к нему приходила только Раиса Зиновьевна! А на самом деле... звонивший имел в виду монаха? Нет... гипноз, бессознательность... это из области шарлатанских практик, ей-богу. По-моему, мы лезем в дебри, дорогая Ева, откуда нам будет не выбраться.
– Только не предлагай мне рассуждать проще, – сложила она руки в молитвенном жесте. – Не говори, что Хромова оставила директорше магазина любовное письмо, за которым пришел мужчина ее мечты. Или что в послании было предложение о продаже антикварных книг для разборчивого клиента. А ее овдовевшему супругу снятся странные сны, и звонят ему обычные покупатели, привлеченные рекламой в Интернете. Слу-у-ушай! Как давно Хромова отдала письмо Вере Петровне?
– По словам той, больше года назад.
– И с тех пор больше о нем не вспоминала? – подняла брови Ева.
– Изредка интересовалась.
Перед Смирновым возникло округлое, густо накрашенное лицо директорши. Сначала она заявила, что забыла о письме... а потом ей пришлось признать, что хозяйка изредка о нем спрашивала. И глаза бесстыжие опустила долу... Ах, плутовка! Солгала, как пить дать. А они с Валерием уши развесили. Женское любопытство непреодолимо.
Ева подтвердила его мысль.
– Сдается мне, Вера Петровна тайком, тишком конвертик вскрыла и письмецо прочитала. Ну не могла она выдержать!
– Это была бы удача, – оживился сыщик. – Хотя... если и так, содержание наверняка составлено особым образом, и понять его у непосвященного шансов нет. Надо милейшую Веру Петровну припугнуть как следует! Тогда она сознается. Иначе будет молчать, она же строит из себя интеллигентную даму, щепетильную и порядочную.
Ева уже думала не о письме, а о заветных словах «он открылся». Монах что-то говорил о склепе... хорошо бы выудить у Хромова подробности.
– А если это склеп «открылся»? – выпалила она.
– Какой еще склеп? С мумией фараона Тутмоса? У нас в Москве?
Смирнов хохотал, а Ева злилась.
– Вот не расскажу тебе больше ничего о Тутмосе, – обиженно насупилась она. – Фараонов хоронили в роскошных гробницах, а не в склепах, да будет тебе известно. И монахов в те времена не существовало, только жрецы. Еще я тебе не расскажу о том, как лучезарный Ра отправился на покой. Кстати, и мне давно пора отдыхать. Ты шевели извилинами, Смирнов, а не смейся! Ладно, все. Пойду спать.
Ева ушла в спальню, а Всеслав долго сидел на кухне, пил крепкий кофе и «шевелил извилинами», как она велела. К утру он решил ехать в Старицу.
Глава 23
Господину Войтовскому позвонила из Канады мать.
– Как там, в Москве? – с легкой ностальгией спросила она. – Мороз?
– Колокола звонят.
Неподалеку от дома, где у Войтовского была квартира, стоял храм. Колокольный звон напоминал Леонарду какую-то другую, чистую и спокойную, жизнь, о которой мечтается, но которая никогда не наступит. И от того, что она не наступит, возникало в сердце грустное и тревожное томление. Завтрашний день представлялся грубым, излишне ярким, насыщенным нужными с виду делами, а на самом деле пустыми, никчемно суетными. Встреча с Герцогиней внесла в эту суету напряжение, страстный накал, неутоленное желание и предвкушение фантастических перспектив.
Леонард Казимирович старательно избегал мыслей о провале задуманного, отгонял их прочь. Но с каждым днем эти мысли всплывали из глубин сознания, куда он поместил их, и заявляли о себе.
Да, он рисовал в своем воображении женщину, которой мог бы отдаться полностью, молиться на нее, обожать и баловать, угождать во всем, выполнять малейшие ее прихоти. Такая женщина была столь неординарна, не похожа на других, сочетала в себе столь разительные противоположности, что ее просто не могло быть в природе. Уверившись в несуществовании созданного им образа, господин Войтовский успокоился. Жизнь, однако, преподносит нам сюрпризы самые невероятные. Такая женщина появилась, завладела его сердцем и его помыслами... и вдруг он заподозрил, что она безумна.
– Или я сам безумен? – спрашивал себя Леонард, покрываясь испариной. – Мне следует вернуться к обычному бытию, свойственному людям. Я слишком высоко замахнулся! Это все дед, его проклятый дневник. Это прошлое, которое неудержимо манит меня, обещая несбыточное. Я потерял ориентиры... заблудился в выдуманных историях, поверил в трагическую, загадочную судьбу далекого предка. То, что погубило его, может погубить и меня!
– Алло! Алло! Лео, дорогой! Ты меня слышишь? – взывала в трубку пани Зося, пробуждая сына от сумрачных грез. – Ты здоров?
– Не знаю, – машинально ответил он.
Зося, как и подобает заботливой матери, прочитала ему нотацию, в заключение потребовав немедленно возвращаться под ее надежное крыло.
– Пока не получается! Мне придется еще немного побыть здесь, – сказал Войтовский.
– Обратись по крайней мере к врачу. Со здоровьем не шутят, Лео! Ты уже не молод, нельзя рисковать...
– Как там мои лошади? – прервал он ее грозивший затянуться монолог. – Не давай им толстеть.
Зося шумно задышала, сдерживая негодование. Она не любила, когда ее обрывали на полуслове.
– Жеребец Нильс приболел, – сдержанно произнесла госпожа Войтовская. – Но теперь уже все в порядке. Я лично слежу за его рационом.
Леонард Казимирович перевел разговор на тему, близкую матери, – ее любительские концерты. Он хвалил ее игру на рояле, ее изысканный, со вкусом подобранный репертуар и быстро растопил лед, который появился в голосе Зоси. Они обсудили кое-какие мелочи, касающиеся бизнеса, и тепло попрощались.
Войтовский прошел из гостиной в кабинет, достал ковчежец и залюбовался прекрасной работой неизвестного мастера. Откуда у Герцогини все эти изумительные вещи? Кто их настоящий хозяин? Если женщина всего лишь посредник... ни на что нельзя рассчитывать наверняка. А если нет?
– Вдруг она играет со мной, как кошка с мышью? – прошептал он. – Откуда мне знать, что она не лжет? Она может быть мошенницей, интриганкой, кем угодно... а я теряю рассудок из-за нее. Я хочу доверять ей, а она дает повод за поводом сомневаться в чистоте ее помыслов. Она хитрит, что-то скрывает. Она говорит, что последовала моим советам, но не предоставляет ни единого доказательства. Она дразнит меня, испытывает мое терпение. Неужели я люблю ее?
Леонард никогда не думал, что ему придется страдать от неопределенности, от прихотливой изменчивости поведения женщины, ее непредсказуемости. Герцогиня была так нестабильна, так опасно вспыльчива, так закрыта! Она заставила его переживать вечную гонку за полнотой любви, которая сама по себе недостижима. Казалось, господин Войтовский получил желаемое, но тут же убедился, что поймал тень, – его избранница не клялась в преданности и не требовала клятв от него; она отвечала на его чувства, загоралась и... остывала. Она побуждала его к близости и внезапно, в одно мгновение становилась чужой и холодной, отрешенной, как статуя. Она...
«Мы так же далеки друг от друга, как в ту самую первую встречу, – вынужден был признать Леонард. – Наши отношения хрупки и уязвимы, подвержены неизвестному мне влиянию. Я пытаюсь удержать неуловимое. Не лучше ли будет отказаться от призрачных, обманчивых посулов? В конце концов, не я ли сам утратил здравый смысл?»
К своему ужасу, он вполне осознавал, что отказаться не может! Его хваленая рассудочность спасовала перед обстоятельствами, подброшенными лукавой рукой судьбы. Надо думать, изменчивая Фортуна весело забавляется, наблюдая за ним.
– Я банкрот, или мне выпал козырный туз? – вопрошал кого-то невидимого, но всемогущего господин Войтовский. – Как отличить одно от другого?
Он услышал, как Герцогиня открывает дверь своими ключами, и поспешил навстречу. Сердце учащенно забилось, к горлу подступил комок. «Сейчас я все скажу ей, – подумал, замирая от суеверного страха, Леонард. – Я посмотрю ей в глаза и прочитаю в них свой приговор: казнь или помилование».
Она вошла, неся с собою запах снега и духов, свежесть холода, тревожное волнение, с которым он не мог справиться. Она опустила начерненные глаза, как будто ее тяжелые от краски ресницы выше не поднимались, сбросила мокрое полупальто и осталась в сапогах и коротком, откровенно обтягивающем фигуру платье, подчеркивающем все, что любая женщина на ее месте постаралась бы скрыть. Глумливая всадница, оседлавшая Зверя.
– Да здравствует двойственность! – захохотала она, что случалось крайне редко. – Ну, вот и свершилось. То, чего я боялась и чему не хотела верить, произошло. Теперь пути назад нет, он отрезан. Мосты готовы к сожжению, стоит только бросить спичку! Ха-ха!
В ее смехе проскальзывали демонические нотки. Волна ужаса поднялась в груди Войтовского, который стоял, в замешательстве глядя на Герцогиню. Она, с выражением одержимости, истовости на лице, бросилась к нему.