Фараон не собирался терять время на пустые празднования в честь сего знаменательного события, он решил двинуться с египетской армией на север, через долину Шарона к Кармельскому хребту. Здесь Тутмос собрал совет из своих опытных офицеров, внимательно их выслушал и дал клятву, что пойдет на врагов кратчайшей дорогой.
– Можете следовать за мной, если вам угодно, – заявил он. – Или возвращаться домой. Я лично стану впереди колонны, дабы возбудить храбрость в моих воинах, и укажу им путь моими собственными шагами.
Вскоре Тутмос достиг главной азиатской крепости... На рассвете началась осада. Фараон занял место в центре войска. Величественный и прекрасный на своей блестящей колеснице, он понесся вперед, подобный Богу. «Царь сам вел свою армию, мощный во главе ее, подобный языку пламени, царь, работающий мечом. Он наступал, ни с кем не сравнимый, убивая варваров... уводя их князей живыми в плен, их колесницы, обитые золотом, вместе с их лошадьми. Они бежали сломя голову в страхе...»
Одерживая победу за победой, Тутмос III возобновляет военные действия в Нубии и присоединяет ее к Египту, идет на восток, в Палестину, поднимается к северу и захватывает Библ, совершает несколько походов и переходит Евфрат. Он лично переправляется через реку и ставит свою пограничную плиту на восточном берегу, никто из его предшественников не мог похвалиться тем же. Фараон покоряет земли и государства с неукротимой энергией и осуществляет ряд молниеносных военных операций, лучше которых не мог бы задумать и воплотить ни один современный стратег.
«Его величество прибыл к городу Кадешу, разрушил его, вырубил его леса, сжал его посевы». Мелкие царьки один за другим несли богатую дань, изъявляя покорность. Даже дальний Вавилон стремится теперь заручиться расположением фараона.
Совершив подвиги небывалые в летописи египетских завоеваний, Тутмос, довольный собой, устраивает большую охоту на слонов. Он во главе своего отряда атакует стадо в сотню животных, бесстрашно сражается с огромным свирепым зверем и чудом побеждает. Ему будто бы покровительствует и дарует победы сам бог Амон-Ра!
На стенах храмов в Фивах и Гелиополе вырубают бесконечный перечень взятых фараоном городов и добычи. Несметные богатства текут в Египет: золото, серебро, рабы, скот, слоновая кость, черное дерево и зерно. К пристаням Верхнего Нила подходят финикийские галеры, выгружают груды тончайших тканей, драгоценные сосуды, изысканные украшения, инкрустированные золотом и серебром колесницы, бронзовое оружие, лошадей, редкие сорта деревьев и животных, незнакомых египетским охотникам. Ликующая фиванская толпа очень скоро забыла, что их могучий, непобедимый царь был некогда скромным жрецом в том самом храме, где возвышаются теперь его величественные обелиски.
Абсолютное господство Тутмоса III простиралось на всю его империю. Таким напором, такой волей и безграничной энергией не обладал ни один фараон ни до, ни после. Память о его неотвратимой и мощной деснице жила в течение нескольких поколений среди покоренных народов, от Малой Азии до оазисов Сахары.
«Его величество был тем, кто знает, что происходит, – говорится в летописи. – Не было ничего, о чем бы он не был осведомлен; он был Тотом – богом мудрости – во всем; не было ни одной вещи, которой бы он не выполнил».
Его имя служило заклинанием, и спустя века, как созданная им империя распалась на части, оно изображалось на амулетах как магическое слово.
Ева открыла глаза... и обнаружила себя в вагоне метро. Неужели она задремала и проехала свою станцию? Вот так начитаешься древнеегипетской истории, проникнешься ею, а потом фараоны мерещатся. Как Хромову. «Может, ему монах все-таки приснился? – подумала Ева. – Нет, так я ничего не пойму».
Она вышла из подземки и попала в непроглядную метель. Ветер усилился, вокруг мело, бледные огни фонарей едва проступали сквозь зернистую молочную муть.
– Где же Славка? – тоскливо вздохнула Ева. – Почему не звонит?
Прохожие торопливо шагали, опустив головы и пряча лица. Им не нужно было думать, что связывает восемнадцатую династию египетских фараонов с убийствами в современной Москве, магазином «Азор» и...
Вот и он, сияет красной вывеской, витринами, вырос, будто из-под земли, вернее, из-под снега. Ева хихикнула, оборвала мысль на излете. Пора действовать! Она водрузила на нос черные очки и решительно толкнула тяжелую дверь.
– Как мне пройти к директору? – спросила она у расстроенной продавщицы с красными глазами.
– Туда, – показала девушка. – Только она сейчас не в духе! Такой нагоняй нам устроила.
Ева обратила внимание на прелестные фрески, особенно ее поразил астролог, колдующий над толстенным фолиантом. Вблизи он показался скорее алхимиком, нежели звездочетом, – кроме подзорной трубы для наблюдения за ночным небом, его окружали колбы, человеческий череп и тигель.
Ева подошла к двери директорского кабинета, на секунду закрыла глаза, глубоко вдохнула и... повернула ручку. Вера Петровна просматривала какие-то бумаги, она даже не подняла головы. В ярком свете лампы ее взбитые крашеные волосы казались прозрачной копной, дурацким колпаком.
– Гм-мм... – кашлянула гостья. – Здравствуйте.
– Выйдите, – отрывисто произнесла директорша. – Я занята.
Ева спокойно прошла вперед и уселась на стул, прямо напротив пышного бюста, обтянутого нежно-розовым крепдешином. Вера Петровна подняла глаза, в которых горело возмущение.
– Я что, непонятно выразилась?
– Он открылся! – повысила голос Ева.
Полная дама дернулась, как будто ее ударили, пошла красными пятнами.
– К-как вы... сколько можно? Вы что, повадились сюда ходить каждый день?
– Он открылся! – многозначительно повторила Ева.
Вера Петровна с трудом взяла себя в руки, ее лицо окаменело, щеки пылали жаром.
– Вы что-то перепутали, – заявила она, стараясь казаться спокойной. – Магазин давно открылся, но... сегодня у нас короткий день. Приходите завтра.
– Человек, которому вы передали письмо, очень недоволен! Вы не должны были открывать конверт! Он звонил господину Хромову и требовал наказать виновных.
– Как вы... смеете? – сорвалась на визг директорша. – Кто вы такая?
Ева уставилась на нее холодным, недобрым взглядом, который та ощутила даже через стекла черных очков.
– Теперь вы знаете тайну! – Она наклонилась, перегнулась через стол поближе к хозяйке кабинета и перешла на шепот: – За которую Яна Арнольдовна поплатилась жизнью.
Вера Петровна отпрянула, краска медленно сползала с ее лица, подбородок затрясся. Ева поняла, что действует правильно, надо продолжать.
– Вы прочитали письмо и тем самым подписали себе приговор, – угрожающе произнесла она. – Ваша репутация погибла! Впрочем... не бойтесь, вас не уволят. Вас убьют! Если вы доживете до завтра, вам очень повезет. Вы составили завещание?
Пышная дама беззвучно, как рыба, хватала воздух яркими губами. Никто не знает, что она, мучимая любопытством, поддалась соблазну и вскрыла проклятый конверт. Это получилось неаккуратно, пришлось положить письмо в новый, который немного отличался от испорченного. Конверт был чистым, без адреса и каких-либо других надписей, так что замену могла обнаружить только сама Хромова. А ведь она мертва!
«Эта женщина в черных очках просто пугает меня, – подумала директорша. – Но зачем ей знать содержание письма? Какой в этом прок? Она уже третья, кто является и произносит условную фразу. Видимо, все гораздо серьезнее! И... Яну Арнольдовну зверски убили не без причины. Что, если из-за письма? Господи! Во что я вляпалась?»
– Я вызову милицию, – задыхаясь, выдавила Вера Петровна и потянулась к телефону.
– Ха-ха-ха-ха! – зло, сухо засмеялась посетительница. – Давайте, дорогуша. Расскажите им про неизвестного мужчину, которому вы что-то передали по просьбе покойной хозяйки, про монахиню и пароль. В лучшем случае вам не поверят, в худшем заподозрят в сговоре с целью убийства. Вам даже неизвестно, с кем вы связались, что поставлено на карту! Кое-кому совсем не понравится ваше обращение в милицию. Чужие тайны быстро ведут к гибели! Тому пример – страшная кончина Хромовой.
Ева говорила и говорила, сыпала угрожающие доводы, несла откровенную чушь, – как наставлял ее Смирнов, – нагнетая и без того напряженную обстановку, взвинчивая нервы растерянной, испуганной директорши. Дама попала между двух огней и потеряла способность соображать, она была близка к истерике. Бурный словесный поток, полный угрожающих намеков, поглотил ее, обезоружил; она была готова сдаться.
– Ну же, – дожимала Ева. – Вам терять нечего, уважаемая Вера Петровна. А так... я, возможно, смогу помочь вам. Что было в письме?
Директорша невнятно пискнула, ее губы дрожали. Ева налила ей воды из хрустального графина с золотым ободком, подала.
– Что было в письме?
– Д-да... я... скажу. Только... помогите мне. Я... не виновата! Женская слабость...
Глава 26
Рыбное
Холод убаюкивал. Спи... спи... спи... – шептал он. Или это шептал падающий снег? Шепот сладкой музыкой звучал в ушах. Только откуда эта боль... в затылке, в спине?
Смирнов открыл глаза и быстро зажмурился – он ничего не увидел. Пока он лежал здесь, снег успел засыпать его, укрыть белым, рыхлым покрывалом.
«Мне больно, – подумал сыщик. – Значит, я жив».
Колесики ума двигались медленно и натужно, словно замерзли, как и тело; они поворачивались со скрипом, и казалось, что голову пронизывают тонкие, острые иглы.
«Где я? – спросил Всеслав, ни к кому не обращаясь. – Что со мной?»
Он не загадывал, откуда придет ответ, просто ждал. Пытался пошевелить ногами, руками – целы ли? Похоже, целы, но едва шевелятся. Затекли, что ли? Сознание постепенно прояснялось... в памяти появлялись эпизод за эпизодом. Чей-то дом, запах березовой коры и лыка, худая женщина, закутанная в пуховый платок. О чем она говорит? Потом тряский автобус, дорога, метель...
Смирнов со стоном попробовал подняться – тщетно. Но кровь уже побежала по жилам живее, память проснулась и заработала во всю силу.
– Кудеярово дерево, – пробормотал он. – Обрыв, река... О черт! Я не удержался на узком уступе, ноги соскользнули и... Нет! Не так! Кто-то меня толкнул сзади.
С трудом поднявшись на ноги – с третьего раза, – он осмотрелся: со всех сторон его обступала непроглядная снежная чернота. Ни одного огонька, ни звездочки, ни лунного лучика... только злая ветреная ночь, плотная пелена снега и вой вьюги.
Мало-помалу сыщик сообразил, что полетел бы вниз, не задержись волей случая на скрытом в снегу уступе, – очевидно, берег здесь имел террасы. Вот так штука! Как же выбираться? На помощь никто не придет – кричи, не кричи. А до утра можно превратиться в ледышку.
– Нужно идти, – подбадривал он себя. – Рядом деревня, люди. Это же берег Волги, а не бескрайняя арктическая пустыня. Буду двигаться – согреюсь.
И он пошел наугад, повернувшись спиной к ветру, осторожно ставя ногу и нащупывая твердь. Тело плохо слушалось, каждый шаг отдавался болью в голове и позвоночнике. Смирнов не думал, кто напал на него, ему хотелось выйти наверх, на дорогу.
Минуты текли, как часы, время застыло. Всеслав потерял ориентиры и ощущение скорости своих шагов, чувствуя себя букашкой, ползущей по Великой Китайской стене. Мысли сосредоточились на простой задаче – не сорваться вниз. Интуиция бывшего десантника подсказывала, что он движется в правильном направлении: береговыми террасами на таких крутых склонах обычно пользовались как тропами, ведущими либо к воде, либо наверх. И спуск, и подъем имеют характерные признаки, которые не спутаешь даже с завязанными глазами.
– У тебя же всегда с собой фонарь, балда! – прошептал сыщик. – Молись, чтобы он не разбился при падении.
Казалось, миновала вечность, пока Смирнов достал из внутреннего кармана куртки компактный, достаточно мощный фонарь, проверил его и посветил вокруг. Всюду бушевала метель, свет фонаря выхватывал из черноты летящий, мелькающий густой снег. Ветер норовил сбросить со склона, ноги при каждом шаге проваливались, разъезжались.
– Иди вперед, не то замерзнешь, – твердил он себе, упорно пробираясь по засыпанной снегом террасе. – Наверху должно быть хоть какое-то жилье.
Подъем становился все круче, все тяжелее дышалось и сильнее пульсировала, вонзалась в виски, вкручивалась в затылок боль. Наверное, удар головой пришелся о лед или о каменный выступ, присыпанный снегом, – благодаря этому кости черепа выдержали.
Сыщик остановился передохнуть, пощупал онемевшей рукой голову: крови не было. Навалилась усталость, свинцовая тяжесть разливалась по телу, смеживала веки —сесть бы, привалиться спиной к отвесной стене, закрыть глаза и уснуть на минутку, на четверть часика.
Спи... засыпай... – пела метель. Засыпай... спи... спи... – не умолкая, шептали снежинки.
И только из дальнего далека, из потаенных глубин ледяной, мельтешащей белесой мглы донесся до него родной, тихий голос Евы: «Иди-и... не останавливайся... не спи... не спи-и...»
Он тряхнул головой, отгоняя морок, – брежу я, что ли? – вызвав резким движением приступ сверлящей боли и тошноты. Пошел вперед. Там, наверху, – жизнь, крыша над головой, тепло огня; здесь, на берегу реки, – ветер поет о смерти...
Подъем кончился, и перед Смирновым слепо блеснул свет: он добрался-таки до маленького рыбацкого домика-мазанки, приткнувшегося на краю обрыва. Кто-то находился в домике, жег свечу, пережидал непогоду. Кто? Припозднившийся любитель зимней рыбалки? Случайный бродяга, захваченный в пути метелью? Или... тот неизвестный, пытавшийся столкнуть чужака с обрыва?
Выбирать не приходилось – так или иначе надо попасть в дом, согреться, выпить чего-нибудь горячего, высушить одежду. Всеслав приник к залепленному снегом грязному окошку и ничего не увидел: окошко было задернуто ситцевой занавеской. Что же делать?
Он вспомнил о мобильном телефоне, полез в карман... пусто. Наверное, телефон выпал во время падения, подвела привычка постоянно держать его под рукой. Будь он во внутреннем кармане... Эх, досада! Ладно, нечего на себя пенять.
Новый прилив боли едва не лишил его сознания, в глазах потемнело, в груди образовалась гулкая, сосущая пустота... Ноги вмиг стали ватными, непослушными. Не хватало только свалиться здесь, у самого порога этой мазанки, за метр от долгожданного, спасительного убежища, тепла, горячего чая или хотя бы кипятка.
Борясь с дурнотой, он шагнул к двери, у которой намело сугроб, – дернул за ручку. То ли обитатель домика запер дверь, то ли мешал снег, но... Сыщик не успел додумать эту мысль – голова закружилась, сознание померкло, руки и ноги обмякли, и он медленно, вяло осел в наметенный у входа сугроб.
Его уже успело присыпать, когда дверь, жалобно скрипнув, внезапно отворилась внутрь, и багровый отблеск свечи лег на распростертое у порога тело.
* * *
Москва
Наступила ночь, а Славка так и не явился домой. Ева привыкла, что такое порой случается; она смотрела в окно, на сплошную стену снега, на желтые глаза фонарей. Их свет придавал летящим снежинкам золотистый оттенок.
Столбик термометра опустился до двадцати пяти градусов – не критическая температура, но холодно. Где же Смирнов? «Иди ко мне, – мысленно позвала его Ева, приложила ладонь к стеклу. Как будто он мог увидеть этот знак ожидания. – Хватит бродить по пустынным, промерзшим улицам Москвы ли, Старицы. Провинциальные города особенно глухи, безлюдны долгими зимними ночами. Только трещат от стужи деревья да свистит поземка. Морозная тьма поглощает все – звуки, огни, она полна холодного, отчужденного молчания. Она разлучает возлюбленных, и снег заметает их следы. Она гасит свечи, и остается единственная ниточка, единственный путь от сердца к сердцу: это путь любви».
В непроглядном мраке взвыла метель, словно отбившийся от стаи волк, – заунывно, тоскливо и страшно. Ева отошла от окна, зажгла желтый абажур.
«Не могу уснуть, значит, буду думать, – решила она. – Спрашивая людей, я не нахожу ответов. Следует обратиться к самим вещам: возможно, они заговорят».