– Почему-то на душе вдруг стало абсолютно спокойно, – сказала Соня, подняв брови. – Обидно даже. Ты ничего такого не чувствуешь?
– Нет, – сказал он. – Обидно даже… И оба прыснули.
– Куда теперь? – спросил он.
– На вокзал. Положим сумку в камеру хранения, вдруг пригодится еще…
– А потом – ко мне? – спросил он с деланной небрежностью, хотя внутри все так и кипело.
Соня лукаво покосилась на него:
– Вообще-то, можно и ко мне, предки скоро сматываются. А я, коварное создание, хочу тебя использовать – чтобы уверились, будто я до сих пор гранит грызу… За преподавателя сойти сможешь?
– Это мы запросто, – засмеялся он. – Бывший интеллигент как-никак, могу и доцента сыграть…
Остановился, повернул ее к себе, запустив руки под куртку, обхватил тонкую талию, притянул. Поцеловал так, что она задохнулась. Жизнь была прекрасна.
Глава восемнадцатая
Крещение
Лихой шантарский гангстер, только что провернувший на пару с верной подругой Бонни серьезное по любым меркам дело, сидел в тесной кухоньке и откровенно маялся.
Угнетала и меблировка квартиры – десять лет назад вполне приличная, а ныне производившая впечатление откровенной убогости, – и Сонины родители. Насколько Родион помнил из ее рассказов, папаша был старше него всего на восемь годочков, а маменька и того меньше, на шесть, но оба казались гораздо старше своих лет и выглядели какими-то тусклыми, словно легонькие алюминиевые пфенниги бывшей ГДР. Люди, у которых не было впереди ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего будущее, – замурованные в янтаре времени две сереньких мышки, безвозвратно ушибленные реформами интеллигенты, не способные вырваться из нынешнего подвешенного состояния, да и не прилагавшие к тому ни малейших усилий.
Приняли его, надо признаться, невероятно радушно – поставили чай и накормили дешевым китайским печеньем, честно поведав, что зарплату – ну вы же прекрасно понимаете, Родион Петрович? – вновь маринуют в какой-то «черной дыре» который месяц, хорошо еще, дочка сумела устроиться где-то продавщицей и старается, бедненькая, совмещая учебу с работой, осунулась вся. Слава богу, хозяин достался приличный, а то они, знаете ли, наслушались всяких ужасов про разгульные нравы и скверные привычки «новых русских»…
Бедненькая дочка, вовсе не казавшаяся осунувшейся, сидела здесь же, стоически ухитряясь не морщиться и не прыскать в кулак после особенно глупых (для того, кто знал истинное положение дел) реплик родителей. Переодевшись в скромное, синее с белой каймой платьице, подол которого не доставал до колен всего-то на ширину мужской ладони, Соня выглядела сущей весталкой, благонравнейшей и непорочнейшей. Родиону приходилось делать некоторое усилие, чтобы идентифицировать это потупившее глазки создание с разнузданной юной женщиной, в мгновение ока пробуждавшей в нем зверя и супермена.
Он старался разевать рот как можно реже и отделываться фразами покороче. Хорошо еще, Сонины родители принимали его потаенное отвращение к ним за скромность истинного интеллигента, впервые оказавшегося с визитом в незнакомом доме, и оттого не особенно и мучили расспросами. Все скользкие местечки и подводные камни ему удалось миновать благополучно – как-никак он не особенно и притворялся, скорее, стал на время прежним. Их затурканным собратом, которому не понаслышке знакомы и задержанная зарплата, и липкий страх перед непонятным будущим. Изобразить преподавателя литературы оказалось нисколечко не трудно – благо старые учебники литературы канули в Лету, а новые если и были, то серым мышкам в руки не попали…
Довольно быстро он сделал беспроигрышный ход – умело направил беседу в нужное русло убогого интеллигентского трепа, якобы «интеллектуального общения». После чего самому и не пришлось утруждать голосовые связки – папаша с мамашей, не сознавая того, исполняли дуэт, бросая за гостя нужные реплики. То же словоблудие, что и лет семь назад: не рассуждения и выводы, а готовые словесные блоки, поток штампов, мистической веры в «реформы» и патологической ненависти ко всем, кто имел несчастье оказаться по другую сторону баррикад. Разве что поменялись имена кумиров, канувших в безвестность. Нуйкиных, Коротичей и прочих Войновичей сменили Явлинский, Хакамада и, в качестве местного колорита, Мустафьев с его эпохальным романом «Клятые и битые», где на протяжении полутысячи страниц весьма косноязычно излагалась история бравого солдатика, рядового Ванятки, вместо боевых подвигов увлеченно воровавшего со склада казенную тушенку, а в свободное время отстреливавшего из-за угла особистов и регулярно обличавшего Сталина в неумении планировать стратегические операции. В финале романа возмущенный произволом комиссаров Ванятка совсем было собрался побрататься с культурным, пахнущим одеколоном и часто чистившим зубы фельдфебелем Гансом, дабы совместно бороться против кремлевского тоталитаризма, но реакция в лице недостреленного Ваняткой по недосмотру особиста Кацмана подкралась по иссеченному осколками березнячку и срезала из именного, от Берии, нагана обоих пацифистов…
Оторопело слушая всю эту чушь – о-о, Явлинский! о-о, Джеффри Сакс, непонятый и неоцененный лапотной Русью! – Родион не сразу и вспомнил, что пару лет назад был в точности таким же, а вспомнив, испугался даже, что проснется и обнаружит себя где-нибудь на заседании «Демократического союза» Шантарска…
Не проснулся, слава богу Вокруг была явь. Серая парочка показалась настолько жалкой, что превосходства над ней и не чувствовалось вовсе. Не хотелось унижать себя настоящими эмоциями, направленными против них. И он сидел чурбаном, в нужных местах взмыкивая, кивая, поддакивая.
Маялся несказанно. Судя по Сониному личику, ее обуревали те же чувства. Оба вертелись, как на иголках. Но разгадка таилась не в томлении тел, а в том, что они так и не потрогали руками добычу, не развернули пакеты, не сосчитали денежки, не окинули сытым взором доставшийся так легко клад… На стенку лезть хотелось.
Их тоскующие взгляды сталкивались все чаще – и казалось уже, что они, подобно скрестившимся мечам, разбрасывают снопы искр, распространяют волны чистого стального звона… В конце концов напряжение перешло пределы, за коими его ощутили и родители. Честное слово, Родион понимал теперь, отчего нынешняя молодежь именует предков «шнурками» и «дубами»… Постепенно серые мышки сбились с ритма и темпа, стали заговариваться – но еще минут десять, по лицам видно, придумывали, как бы деликатнее и непринужденнее исхитриться уйти, оставив дочку и гостя одних в квартире.
Улетучились наконец, косноязычно бормоча что-то про живущих в соседнем подъезде друзей, которых давным-давно пора навестить. Гора с плеч упала, право слово. От облегчения Соня издала громкий вздох, переходящий в вой. Полезла в сумку, вытащила купленный по дороге коньяк, налила полстакана и ахнула от души, не закусывая. Закурила, вытянула ноги, положив их на колени Родиону, пуская дым в потолок, пояснила:
– Ты не думай, что я всегда такая вульгарная, стоит им за дверь юркнуть. Просто достали до последней степени… Глаза б мои не смотрели, уши не слышали… – сузила она серые умные глаза. – Как по-твоему, можно из этакой берлоги уйти в…
– Можно, – сказал он, нисколечко не покривив душой. – И не туда еще уйти можно, тут и повеситься недолго… Интересно, что они обо мне-то подумали?
– Да то и подумали, – хмыкнула она, торопливо закуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – «Кажется, наконец появился на горизонте приличный, интеллигентный человек с серьезными намерениями…» Именно так, за точность цитаты ручаюсь. А потом будут долго обсуждать, спала я с тобой уже или еще нет. И сойдутся на простом, как мычание, тезисе – лишь бы замуж взял… Хорошие у меня динозаврики? Рехнуться можно… Поди докажи, что в буквальном смысле слова я с тобой еще и не спала ни единого разика, дитятко нетронутое… Пошли?
Гангстеры неторопливо, предвкушая шейлоко-плюшкинский оргазм, прошествовали через большую проходную комнату – Соня, держа двумя пальцами за горлышко бутылку коньяка, колыхала бедрами с немыслимой амплитудой, старательно и с чувством выводя мелодию из «Крестного отца»:
– Там-па-па-райра-там-па-райра-та-ра-па…
Родион, как писали в старинных театральных программках, был «без речей» – шагал следом, не размениваясь на детские восторги, как и подобало суровому атаману, но в глубине души умирал от любопытства, чем-то предстоящее напоминало лотерею, хоть и давно стало ясно, что вытянули не пустышку, неподсчитанный клад – словно бы и не клад вовсе…
Сонина комнатка была крохотная, меблированная столь же спартански: узкая девичья кровать, книжная полка, стол и шкафик. Несколько цветных плакатов на стене – две картины Константина Васильева, рекламная афиша «Урги», портрет Ирины Аллегровой, пара стульев. Самая обыкновенная комната средней студентки из небогатой семьи. Правда, на полу лежал недурной ковер, а на столе размещался маленький телевизор «Шарп».
– Это я, понятное дело, сама купила, – мимоходом заметила Соня, энергичным жестом прочертив воображаемую прямую меж ковром и телевизором. – Хочешь страшную тайну? – лукаво покосилась через плечо. – В этой девичьей светелке ни разу еще не бывали в гостях мужики. Пацаны, правда, захаживали – еще до наступления половой зрелости.
Блюли предки чадушко… Подожди, я девичий трепет испытаю быстренько… Кстати, нам для работы гранаты нужны?
– Вообще-то, в хозяйстве все пригодится, – задумчиво ответил он.
– Вот и я так подумала. Твоя будущая супруга – баба хозяйственная, милый…
Она поставила бутылку на стол, присела к шкафику, покопалась там, старательно заслоняя спиной от Родиона рядок ящиков, обернулась, улыбаясь во весь рот.
У него невольно встали дыбом волосы. Приняв позу античной статуи, Соня, прижав локти к телу и отставив ладони, держала две гранаты Ф-1 – знаменитые «лимонки», чьим прототипом некогда послужила английская граната Миллса, зеленые рубчатые сгустки смерти. Запалы были вставлены…
– Стой, не шевелись… – прошептал он пересохшим мгновенно ртом. Медленно, словно двигаясь под тяжестью толстого слоя воды, приблизился к ней на цыпочках, забрал гранаты, первым делом вывинтил запалы, потом тщательно осмотрел.
Обе гранаты были не учебные, боевые. Хорошо еще, чеки сидели прочно, усики отогнуты надлежащим образом…
– Дура, – сказал он, ощущая ватную расслабленность в коленках. – Сопля. Ты что же это делаешь…
– А что? – спросила она невинно. – Что-нибудь не так? Я в армии как-то не служила…
Не углубляясь в теоретические объяснения, он осторожно отложил верную смерть на угол стола, а запалы – на подоконник, отер пот со лба:
– Ты ж подорваться могла…
– А их так и продавали, в таком вот виде… – пожала плечиками боевая подруга. – Спросила знакомых, у них нашлось…
Для успокоения нервов он глотнул немного из горлышка – ничего, выветрится запашок, если не налегать особенно… Сердито спросил:
– Бонни, ты пулемета не купила?
– Он тяжелый, как черт-те что, тащить его… И испорченный, затвора, ребята говорили, нет или чего-то вроде… И потом, зачем нам пулемет? – ответила она вполне серьезно.
Родион покрутил головой:
– Серьезно ты к делу подходишь…