Вдруг что-то зазвенело в воздухе, и слева, со стороны открытого моря, пронеслась холодная сырая струя ветра. Через минуту звон перешел в густой, басовый гул, и начался шторм. Запенились, загудели волны и одна за другой застучали в борт тяжело нагруженной шхуны.
— Все ли хорошо закреплено на палубе, Илья Федорович? — раздался в темноте голос капитана.
— Все! — ответил помощник. — Будьте покойны.
— Возьми еще полрумба на ветер, — скомандовал капитан рулевому.
— Эсст пол румбу на витур, — ответил рулевой, нагибаясь под обдавшей его с ног до головы волной.
Буря разыгралась нешуточная. Ветер колотил снастями о дрожащие под напором мачты. Волны вкатывались на палубу и клокотали, ударяясь в борта, не успевая стекать в открытые полупортики. Перегруженная железом шхуна не всплывала и «не отыгрывалась от волны», как говорят моряки, а только быстро и порывисто качалась из стороны в сторону, напоминая «ваньку-встаньку».
Положение шхуны становилось критическим. Буря относила ее все ближе к опасному чеченскому берегу.
Василий Степанович повернул судно против ветра и правил в открытое море.
Шхуну заливало волнами. Каждую минуту боялись, что они сорвут крышки грузовых люков, проникнут в трюм и затопят несчастное судно вместе с тяжелым и непосильным грузом.
Если бы часть груза была на палубе, его можно было бы, пожалуй, как-нибудь сбросить за борт и облегчить шхуну, но открывать люки и выгружать груз из трюма нечего было и думать.
Вдруг огромная волна перекатилась через всю палубу. Раздался страшный треск, крики… Сорванный с мостика катер грохнулся на машинный люк и разбил его вдребезги.
Волна вкатилась в кочегарку, залила топки котлов. Машина остановилась.
Теперь шхуна сделалась игрушкой волн. Ее повернуло бортом к ветру и, невыносимо качая, несло к далеко выдающимся в море чеченским мелям.
— К парусам! Бизань ставить! — раздался с исковерканного мостика надрывающийся голос Василия Степановича.
— Бизань ставить! — кричал очутившийся каким-то чудом уже на корме Илья Федорович.
— Алла, Алла! — кричали обезумевшие от страха матросы, сжавшиеся кучкой на юте, и не трогались с места, уцепившись за снасти и поручни.
Надежда повернуть шхуну носом в море при помощи кормового паруса и держаться под ним, пока снова не разведут в котлах огонь, рухнула.
В эту минуту Василий Степанович увидал с мостика яркий белый луч Чеченского маяка. Мель была близко!
Еще четверть часа, и шхуну начнет колотить волнами о дно, и тогда нет спасенья!..
— К якорям, отдавай якоря! — закричал в отчаянии капитан и побежал на нос.
За ним бросились помощник, боцман и два кочегара.
Рискуя каждую минуту быть смытыми за борт или убитыми ударом волны о палубу и борта, они все-таки добрались до якорей и отдали их один за другим. О том, чтобы достать на палубу и приготовить цепи, не могло быть и речи.
Двести саженей тяжелых железных цепей с грохотом и искрами ринулись из трюма вслед за отданными якорями.
— Лопнут или нет? — пронеслось в головах капитана и помощника.
Но цепи не лопнули, и скобы, которыми концы их были прикреплены к корпусу судна, выдержали.
Со страшной силой ударили волны в борт остановленной шхуны и повернули ее против ветра.
Теперь она стояла на двух якорях, носом против бешеных волн и ветра, и порывистая боковая качка сменилась продольной. Острый пологий нос то высоко поднимался на волнах, то опускался вниз, весь зарываясь в клокочущую пену. Каждая волна что-нибудь смывала и уносила в море.
Через час на «Каме» не осталось ни шлюпок, ни вентиляторов, ни фальшбортов.
Еще полчаса, и исковерканный, изломанный мостик полетел в море, увлекая за собой трубу и бизань-мачту. Полуживые люди, ежеминутно окатываемые с ног до головы холодной водой, толпились на юте, кое-как привязавшись к торчащему обломку.
Василий Степанович, исполняя последний долг моряка, сошел в каюту, вырвал из переплета шканечный журнал, достал из ящика несколько сот рублей казенных денег и положил все это в боковой карман тужурки вместе с маленьким образом Николая Чудотворца, висевшим в головах его койки. Затем он туго подпоясался ремнем и вышел на ют. Начинало светать.
Вдруг общий крик ужаса огласил палубу…
Огромная волна сорвала крышку переднего люка и залила трюм. Следующая сломала грот-мачту, штаги и ванты которой давно уже беспомощно болтались с кусками поломанных бортов на концах.
Отталкивая и давя друг друга, люди бросились к уцелевшей фок-мачте и полезли по вантам наверх, но маленький салинг мачты был слишком тесен для восемнадцати обезумевших от страха человек. Единственно, где можно было еще разместиться, это на брифок-рее, но на него забралось только четверо, сообразивших, что этой высоты было за глаза достаточно на четырехсаженной глубине, где тонула шхуна.
И вот, в то время как «Кама» медленно погружалась на дно рассвирепевшего моря, на салинге шел ожесточенный бой за место, за маленькую, призрачную надежду на спасение.
Кулаки, зубы, матросские ножи — все пошло в ход. Двое несчастных с отрубленными пальцами сорвались и пошли ко дну.
Василий Степанович стоял на вантах ниже всех и кричал изо всех сил, успокаивая матросов и приказывая им лезть на брифок-рей. Его никто не слушал.
Вот волны сомкнулись уже над палубой. Шхуна закачалась, накренилась на правый борт и пошла ко дну, но, ударившись о грунт своим плоским и тяжелым днищем, выпрямилась, оставив над водой верхушку фок-мачты с брифок-реем и салингом.
— На дне, на дне стоим! — кричал во все горло забравшийся наконец на рей Василий Степанович. — Идите сюда, всем места хватит!
Действительно, драться было уже не из-за чего.
Когда наконец все немного пришли в себя и осмотрелись, то недосчитались десяти человек. Погибли лихой помощник командира Илья Федорович, оба механика, приказчик, два кочегара, повар и три матроса. Оставшиеся в живых командир, три кочегара и боцман-тюрк с семью земляками-матросами облепили салинг и брифок-рей, стараясь держаться ближе к мачте и вантам.
Ветер заметно стихал.
Казалось, что разъяренное море, получив свою жертву, успокаивалось.
Грозные бурые тучи разорвались и унеслись к западу. Взошедшее солнце сияло с яркого синего неба, и только большие светло-зеленые волны перекатывались от края до края горизонта, на западной стороне которого виднелся маленькой красной черточкой страшный Чеченский маяк.
Положение сидевшей на мачте команды «Камы» было тяжелое и опасное.
Волны хотя не достигали обессилевших от борьбы, страха и холода людей, но так сильно били в дрожавшую под их ударами мачту, что она могла сломаться ежеминутно.
Заметить их могли только чеченские рыбаки, лодки которых теперь все были укрыты от бури в небольшой гавани за мелями.
На то, что их заметят с маяка и пришлют шлюпку, надежды было мало. Пароходы же, особенно в это время года, держатся гораздо мористее и пройдут, не заметив несчастных.
Василий Степанович не терял, однако, надежды.
Отрезав ножом большой кусок закрепленного вдоль мачты триселя, он с помощью боцмана поднял его горденем на самый верх стеньги, думая обратить этим внимание проходящих судов или маячных служителей.
Скоро в восточной стороне горизонта показался дымок и затем верхушка мачт парохода, но он шел так далеко, что с него, конечно, не могли заметить погибающих.
Другой пароход прошел часа через два несколько ближе, но тоже не видел их.
Мокрые, выбившиеся из последних сил люди застыли и окоченели в своих неудобных позах и полными отчаяния и ужаса глазами смотрели то на горизонт, где едва заметной полосой стлался дымок прошедшего парохода, то на маяк, одиноко торчавший на невидимой с мачты песчаной косе.
Вдруг рядом с маяком показались два белых пятнышка.
— Паруса! — закричал с салинга боцман. — Рыбаки в море выходят!
Все приободрились.
Начались разговоры, движения, шум. Нервы Василия Степановича окончательно сдали: он плакал.
Лодки приближались, лавируя против довольно свежего еще ветра.
Вот у передней уже можно различить острый черный нос с намалеванным рыбьим глазом, пестрые рубахи рыбаков. Один из них приложил руки ко рту и что-то кричит, но слов пока еще нельзя разобрать.
Наконец первая лодка подошла.
— Бросайтесь в воду! — закричал с кормы высокий чернобородый парень в красной рубахе. — Не робьте, всех вытащим, а ближе подойти нам нельзя: либо лодку о мачту пробьет, либо мачту лодкой сшибет!
Сидевшие на мачте переглянулись в нерешительности…
— Братцы! — обратился Василий Степанович прерывающимся голосом к матросам. — Я вам покажу пример, хоть ни сил у меня нет больше, ни плавать я хорошо не умею… своя жизнь мне не дорога… только вот у меня журнал и казенные деньги — возьмите кто-нибудь, кто хорошо плавать умеет, там, коли бог даст, спасетесь, доставите в контору — награда вам будет.
И Василий Степанович вынул из-за пазухи тетрадку журнала и толстый пакет с ассигнациями. Боцман спустился с салинга.
— Давай, Василь Стипанич! Мы хорошо плаваим, давай! — И он почти вырвал оба пакета из рук командира.
— Возьми, — ответил совершенно изнеможенный Василий Степанович и скорее свалился, чем прыгнул, в воду…
Он сразу же пошел ко дну. Один из рыбаков бросился его спасать. С минуту оба были под водой. Наконец рыбак показался на поверхности, держа сзади за воротник едва живого Василия Степановича.
— Примай! — крикнул он, подплывая к качавшейся на волнах лодке, и трое дюжих товарищей вытащили обоих из воды.
Чья-то услужливая рука поднесла к губам несчастного командира бутылку с водкой.
— Хлебни!
Василий Степанович сделал глоток и закашлялся, но водка придала ему сил и согрела. Он сел на дно лодки и прислонился спиной к борту.
Вслед за командиром бросились в воду один за другим кочегары и благополучно доплыли до лодки.
Остальные продолжали сидеть на мачте.
— Прыгайте, штоль, — орал рулевой в красной рубахе, — а то ведь не будут ждать! Вот снова туча находит, гляди, опять погода разыграется!
Но матросы не думали прыгать. Они спустились на рей и, обступив боцмана, о чем-то оживленно спорили.
— Ах, анафемы, — выругался, выведенный из терпения рулевой, — еще прохлаждаются!
— Прыгай! — заорал он во все горло и прибавил крепкое ругательство.
— Не ругайся, — ответил ему боцман, — поезжай себе с богом. Нас другая лодка возьмет.
— Петька, Микифор, брось весла, подымай паруса! — заорал разозленный рыбак и налег могучей рукой на румпель, поворачивая лодку в полветра.
Василий Степанович понял, что было причиной нежелания матросов спасаться на одной с ним лодке, и ему стало ясно, какую страшную ошибку он совершил, передав боцману казенные деньги. Напрасно он упрашивал рыбаков подождать и уговорить оставшихся.
Другая лодка еще была далеко, а ветер действительно начинал снова свежеть и крепнуть.
Быстро летела к берегу подгоняемая попутным ветром лодка, и скоро на месте, где затонула «Кама», едва вырисовывалась на вновь потемневшем горизонте тонкая мачта с перекрещивающимся реем, точно странный могильный крест, воздвигнутый неведомо как и кем в открытом море.