Устроившись в гостинице, помывшись после пыльной дороги и переодевшись, я вышел на главную артерию города — Светланскую улицу, или «Светланку», как ее называли владивостокцы. Она была названа так в честь старого фрегата «Светлана».
На другой день посетил Александра Яковлевича Максимова.
— Ну, а как Энегельм? — спросил я Максимова.
— Начинается то, что я ожидал. Бесконечные придирки. А впрочем, ну его к черту, не будем лучше говорить…
Через три дня на пароходе «Байкал» я направился к месту назначения.
В Японии
Я смотрел на высокие, обрывистые острова с одиноко растущими криптомериями.
— Вот Папенберг, — показывал мне рукой капитан «Байкала» Лемешевский, — а рядом с ним другой островок — Каменосима. С Папенберга японцы когда-то сбросили католических миссионеров, оттого голландцы так его и прозвали. По-японски он как-то иначе называется. А вон, подальше, маленький островок, видите? Это Крысий остров, на нем японцы перебили когда-то испанцев и сожгли испанские корабли.
Впереди открывался вход в окруженную со всех сторон горами, глубокую, напоминавшую мешок Нагасакскую бухту.
Все горы, насколько мог видеть глаз, разделены широкими уступами и засеяны. На верхушках маячат все те же криптомерии.
Нагасаки — весь серый от некрашеных, потемневших домов, крытых серой же черепицей. Город расположен амфитеатром и ползет вверх на гору, по правую сторону от входа в бухту. Слева — угольные склады, судостроительный завод и док «Мицубиси». Дальше, в глубине бухты, — так называемая «русская деревня» Иноса и русское кладбище, на котором похоронены сотни русских военных моряков, окончивших жизнь в далеких водах Тихого океана. На рейде красуется с десяток иностранных военных судов разных рангов: японский корвет, французский почтовый пароход компании «Мессажери маритим», английский почтовый пароход компании «Пи энд О», английский парусный клипер…
Воды рейда бороздятся во всех направлениях белыми паровыми катерами и серыми шлюпками с военных судов. Шныряют японские остроносые фунэ, на которых стоя голанят одним веслом почти голые японцы.
«Байкал», сбавив ход, медленно продвигался к своему обычному якорному месту, салютуя флагом военным судам, мимо которых проходил. К нему приблизились белый паровой катер с желтой трубой и десятки японских фунэ.
Вот зазвенел последний раз телеграф в машину. «Байкал» затрясся на заднем ходу, и раздалась знакомая команда:
— Отдать якорь!
После непродолжительных таможенных формальностей и поверхностного осмотра моего немногочисленного багажа, я съехал на берег на одной из фунэ и очутился на каменной набережной. Со всех сторон ко мне бросились рикши.
О рикшах стоят сказать несколько слов. В то время это был единственный способ передвижения в японских городах.
Рикши, или джинерикши, — легкие двухколесные коляски на резиновом ходу, возимые человеком. «Джин» — по-японски значит «человек», «рикисю», в европейском выговоре «рикша», означает «тележка». Экипаж сбалансирован таким образом, что если отпустить оглобли с сидящим в колясочке пассажиром, то он с размаху грохнется затылком о землю. Этот перевес кузова назад сделан для того, чтобы оглобли приподнимали вверх впрягшегося в них человека и облегчали ему бег.
Прокатить раз-другой колясочку с сидящим в ней человеком по гладкой как пол, хорошо асфальтированной японской улице не составляет большого труда, но бегать в запряжке с утра до поздней ночи, изображая собой лошадь, и пробегать ежедневно несколько десятков километров, конечно, невыносимо тяжелый труд. Рикши редко живут больше сорока лет, большинство их гибнет от туберкулеза.
Зарабатывали рикши гроши: малый конец в пределах города стоит 10 сен (по курсу того времени 9 копеек), большой, через весь город, — 20 сен, час езды — 25 сен. При этом девять десятых рикш работают не самостоятельно, а от хозяина — содержателя своеобразного извозчичьего двора, где лошадью служит человек. Спрашивается: что же после 12-14-часовой работы остается на долю самого «джина», человека-лошади?
Рикши так распространены в Японии и Китае, их такая масса, что приезжие европейцы принимают их за местное и притом старинное изобретение. Ничего подобного. Рикши введены сравнительно недавно и являются чисто европейским изобретением. Они придуманы в конце шестидесятых годов минувшего столетия каким-то тучным миссионером, которому трудно было ходить пешком и для ношения которого в паланкине надо было нанимать четырех носильщиков. Для того же чтобы двигать легкую колясочку с этим миссионером, достаточно было и одного человека. Экономное, «человеколюбивое» и достойное христианского миссионера изобретение!
Единственная в Нагасаки европейская гостиница «Бель вю» («Прелестный вид») находилась на невысоком холме, в нескольких шагах от места, где я высадился. Положив свои вещички на рикшу, я двинулся туда пешком.
В вестибюле гостиницы на меня бросились головами вперед два японца, точно желая забодать. Остановившись в полушаге, они почтительно согнулись пополам и, громко втянув в себя воздух, чтобы не смешивать своего «презренного» дыхания с «почтенным» дыханием высокого гостя, как мне объяснили потом, спросили — один на ломаном русском, а другой на ломаном английском языке, — что мне будет угодно приказать.
С хозяином мы сговорились в пару минут: большой номер со всеми удобствами и полным продовольствием стоил четыре иены в сутки. Это было дешевле, что называется, пареной репы.
Раньше чем начинать какое-нибудь дело, следовало сделать несколько визитов, и прежде всего к русскому консулу. Он должен был познакомить меня с представителями местных фирм, которые могли быть полезны для моей миссии. Но в день приезда я решил никуда не ходить, а побродить по городу и ознакомиться хотя бы самым поверхностным образом с тем окружением, в котором мне предстояло жить и работать.
Я пошел вдоль набережной. На рейд медленно входил серый французский броненосец. Вот он остановился, загрохотал якорь. На грот-мачте развернулся японский флаг, на борту вспыхнул язык пламени, вылетело облако дыма, и раздался гром пушечного выстрела. Через несколько секунд второй выстрел, затем третий, четвертый, пятый… Языки пламени и клубы дыма вырывались попеременно то с одного борта, то с другого. Гром стоял над гаванью и подхватывался горами. Это был салют наций. С последним выстрелом японский флаг пополз с мачты вниз, а с берега начался ответный салют. В дыму выстрелов можно было разглядеть трепетавший на мачте крепостного бастиона трехцветный французский флаг.
Не успело смолкнуть эхо от последнего выстрела с берега, как на «французе» взвился английский флаг и корабль начал салютовать английскому контр-адмиралу, державшему флаг на красивом и легком белом крейсере. «Англичанин» немедленно ответил «французу». Горы гудели от эха. По рейду тихо ползли пронизанные солнцем и постепенно тающие облака порохового дыма. Но вот эхо от последнего выстрела, прокатясь постепенно слабевшими раскатами, смолкло, и дым рассеялся. К «французу» полетели с других судов вельботы и гички, чтобы поздравить с благополучным прибытием. Таков международный военно-морской обычай.
На правом берегу тянулся ряд европейских домов. В них помещались: нагасакский европейский клуб, консульства всех наций, конторы торговых фирм и агентства пароходных обществ.
По улицам двигалась толпа в национальных японских костюмах, которые в общем одинаковы у мужчин и женщин, кроме пояса. Костюм этот состоит из своеобразного халата, сшитого из прямых полотнищ и называемого кимоно. Сверху мужчины подпоясывают кимоно нешироким кушаком, за который в старину японские дворяне и воины затыкали сабли. Теперь за пояс затыкают только кисеты с табаком и кошельки, а также трубки и веера. Веер — непременная принадлежность каждого японца и японки. Женские пояса, оби, — это целое сооружение, на которое идет четыре-шесть метров довольно широкой, специально вытканной, иногда драгоценной материи. Оби подпоясывают высоко, под самую грудь, и сзади завязывают очень хитрым большим бантом. Более состоятельные японцы и японки сверх обыкновенного кимоно надевают на улице вместо пальто второе, более короткое кимоно без пояса, завязываемое на груди шнурками. Эти верхние кимоно летом делаются из очень тонкой, полупрозрачной и как бы подкрахмаленной материи. Зимой их носят из толстого, тяжелого шелка, иногда на легкой вате и всегда на красивой, художественно разрисованной подкладке.
Бедный люд носит кимоно из хлопчатобумажной материи. Но из чего бы ни было сшито кимоно, оно всегда окрашено в цвета: летом более светлые, зимой более темные. В большом употреблении желтовато-серые тона. Яркие, расшитые шелками и золотом кимоно носят только артистки, танцовщицы, музыкантши и певицы, так называемые «гейши», и дети. Молодые женщины носят оби довольно ярких цветов, пожилые — черные, но на цветной подкладке. Очень затейливы и сложны женские прически. Они имитируют то бабочек, то птиц, то целые храмы. Мужчины или прикрывают головы веерами, или носят обыкновенные европейские котелки, что совершенно не идет к национальному костюму, но эта мода крепко укоренилась в Японии. Японские рабочие обыкновенно ходят с непокрытой головой, а крестьяне и рикши надевают соломенные шляпы вроде большой шляпки гриба. Иногда их обтягивают материей. Такая шляпа очень просторна и поэтому имеет внутри ободок, внутренний околыш, охватывающий голову.
На ногах и мужчины и женщины носят сшитые из белой материи и застегивающиеся крючками носки, с отдельным большим пальцем, как наши варежки. Между большим пальцем и остальными пропускается шнур от сандалий. Сандалии простой народ носит из рисовой соломы, а более состоятельные люди — из дерева, красиво выделанного, отлакированного, с мягкими стельками. В дождь и в грязь надевают деревянные сандалии на высоких подставках спереди и сзади. Эта деревянная обувь производит на асфальтированных и бетонированных мостовых непрерывный своеобразный стук.
По обе стороны улиц нескончаемой вереницей тянулись двухэтажные деревянные домики с лавками в нижнем и жильем в верхнем этажах. Все стенки домов раздвижные, состоящие из рам с мелким деревянным переплетом, заклеенным особой полупрозрачной бумагой. Обыкновенно рамы, выходящие на улицу, раздвинуты целый день, и все содержимое лавки видно проходящему. Полы приподняты над землей до вышины колена и устланы так называемыми тат а ми — тонкими матрацами, размером около двух метров на один, обтянутыми чистыми, очень красивыми циновками. Говорят — комната в шесть, восемь, двенадцать и так далее татами.
Хозяева лавок и продавцы сидят на этих матрацах, поджав под себя ноги, а покупатели останавливаются перед лавкой, под навесом далеко выступающей за дом крыши, и так производится торг. Теперь в больших японских городах все по-другому, но в 1895 году было так, как я описываю.
На главной торговой улице меня поразили вывески. Они были на японском и на русском языках, и только кое-где встречались английские. Русские вывески поражали своей наивностью, вроде «Благонадежный сапожник», «Скорый портной» или «Мастер из черепашьих и слоновых костей». Надобность в русских вывесках мне скоро стала понятна. В толпе, в которой я двигался, встречалось немало европейцев, и эти последние почти все говорили между собой по-русски. Это объяснялось тем, что в Нагасаки в то время была большая русская колония, преимущественно из семей морских офицеров. На зиму сюда собиралась вся русская дальневосточная эскадра. Владивостокский рейд замерзал, мощных ледоколов, поддерживающих, как теперь, круглый год навигацию, еще не было, и русская эскадра ремонтировалась и зимовала в Нагасаки. Японское и русское правительства считались в традиционной «дружбе». Эта «дружба» не помешала японской военщине уже в то время начать подготовку к войне с Россией. Усилилась эта подготовка сразу же после Симоносекского мира, когда Россия помешала Японии воспользоваться плодами ее грабежа в Китае.