Штурманном был наш Франц Винер, у него была не только такая фамилия, но и на самом деле его так звали (Винер — (нем.) венец). На гражданке он был успешным экспедитором. Что может быть лучше, чем этому испытайному резервисту поручить обустройство автомобильного парка, для начала хотя бы штабной роты батальона, с ближайшей целью сделать его в дальнейшем батальонным техником. Когда он для этого внезапно сделал большой шаг от штурманна до унтершарфюрера, то это произошло вполне по его понятиям. Но от этого он окончательно свихнулся.
Получив галуны, он стал подсиживать своих товарищей, прослуживших гораздо больше его, карабкаться наверх и топтать тех, кто внизу, чтобы поскорее сделать еще один шаг вперед по карьерной лестнице. Так как по прошествии некоторого времени он в себя не пришел, мы перешли к делу.
У Винера была одна слабость: он брезговал сидеть с другими в сортире. Поэтому он обычно справлял нужду на рассвете. Что может быть проще, чем по обычаю Первой мировой войны подпилить лаги под полом сортира? Прошло немного времени, как появился наш надутый суперпруссак в полном обмундировании в мягком блеске своих новых галунов у «жертвенной ямы». Спустил штаны, нежно присел на белое бревно, и как раз в момент, когда он уже хотел начать извергать вчерашнее, выпучив глаза и довольно урча, беспомощно выбросил вверх руки и исчез с поверхности.
Однако изменить нам его не удалось. Он еще отпустил себе усики, чтобы и под носом походить на своего Верховного главнокомандующего. У нас появился прилежный техник, но мы потеряли хорошего товарища.
Через пару дней как из ведра полил дождь. Все, что было на колесах, оказалось привязанным к дорогам с покрытием. Через заболоченный лес к нашим позициям не было ни шоссе, ни гати. Боеприпасы и продовольствие, убитых и раненых приходилось тащить по бездонному болоту. Этим болотом отвратительно воняло повсюду, и оно постоянно засасывало в себя все ему чужеродное: танки и машины, которые могли заехать в него, но выбраться уже были неспособны, разорванные тела солдат и трупы лошадей. Запах падали смешивался с сырым запахом леса, пороховых газов, снарядной начинки, всепроникающей гари соломенных крыш — таким был сентябрь 1941 г. в Северной России.
Поскольку при такой погоде с моим «Адлером» я остался совершенно без работы, командование назначило меня старшим команды носильщиков. Во главе со мной колонна ковыляла по лесу. Хотя мы давно проторили тропинку, нам все время приходилось проявлять осторожность, чтобы не сойти с нее и не оказаться у хорошо замаскированных позиций противника. Так мы и прыгали с одного корня дерева на другой, по возможности стараясь не наступать на обманчивый ковер мха в заболоченном лесу. Местами едва различимая тропа терялась в стоячей воде. Это были те места, куда сталинские оргбны швырнули свой грозный груз.
У «мертвого русского», оставшегося непогребенным погибшего солдата, мы всегда останавливались, чтобы передохнуть. Это было как раз на полдороги. Труп ивана давно уже был ориентиром в бесконечном лесу и совершенно нам не мешал. Три раза мы пытались заложить его мхом, так как запах его разлагающегося тела в непосредственной близости от тропы стал совершенно невыносимым. И три раза артиллерийские орудия Красной Армии снова выбрасывали его из грязи. Время личинок и червей прошло, и безжизненное тело целыми днями лежало, медленно разлагаясь, на тропе. Тысячи раз через него переступали сапоги, прежде чем оно окончательно не разложилось на солнце и не провалилось само в себя.
Сегодня мы опять в старом составе, а вчера среди нас был батальонный врач, гауптштурмфюрер. От гауптштурмфюрера Кнёхляйна я получил приказ доставить его на командный пункт для вручения Железного креста 1-го класса. Врач прихорошился, для торжественного случая надел лучшую форму и начищенные сапоги, приготовившись идти с нами. Хочу сказать наперед, что мы заранее договорились так протащить его через болото, чтобы полностью испортить ему праздник награждения. Мы без предупреждения заставляли его прыгать на обманчивые кочки, плававшие в бурой болотной жиже над старыми воронками от бомб и снарядов. Он погружался в них до глубины орденских планок, а мы с ухмылкой смотрели, как он при каждом завывании снаряда плюхался в болотную жижу. Нам этот человек не нравился. Со своим швабским диалектом, вечно бледным испитым лицом, он действовал на нас как чуждый элемент. Было общеизвестно, что в критической обстановке на его помощь можно было не рассчитывать, особенно тогда, когда он думал, что его жизнь находится в опасности. За него должны были подставляться другие, чтобы за их решительность и храбрость он символично получил награду за храбрость. Настроение солдат соответствовало этим обстоятельствам. Наши люди после невыносимых мучений и демонстрации неслыханной и ставшей уже само собой разумеющейся храбрости отправлялись безо всяких Железных крестов в могилу, а этот хлыщ через пару дней в блеске своей награды будет фланировать по Курфюрстендамм.
Когда мы, нагруженные тяжелыми канистрами и ящиками с боеприпасами, пришли на командный пункт батальона, нас уже с нетерпением ждали с пустыми котелками и флягами. Через час появился наш доктор при полном параде и полагающимся по случаю запахом шампанского, с явным ожиданием поздравлений, удивления и восхищения. Поскольку никто и не подумал их выражать, это подействовало на него несколько отрезвляюще. Мы освободились от тяжелого груза боеприпасов и продовольствия, а вместо него собрали пустые пулеметные ленты, чтобы дать работу обозникам с их зарядными машинками. Я собрал письма товарищей со всего батальона. Они отправятся кратчайшим путем на родину авиапочтой. Один способный ходить тяжело раненный пойдет с нами в полевой госпиталь, а трех погибших придется донести на импровизированных носилках до разрастающегося кладбища у главного перевязочного пункта. Вчера убили одного, а завтра, может быть, их не будет вообще, а так — кто его знает.
На самом деле мы уже замыслили произвести над доктором повторный обряд крещения. Но проделать такую шутку в присутствии сопровождаемых нами убитых показалось нам фривольным. Однако нашу роль приняли на себя сталинские оргбны, дождь и болото.
Если мы думали, что обратная дорога с пустыми канистрами и термосами для еды будет легче, то мы жестоко обманывались. Две пары человек несли убитых, уже освобожденных нами от тяжеленных сапог и привязанных ремнями от противогазных коробок к примитивным носилкам. Нам постоянно приходилось отмахиваться от роя мух, гнездившихся на их ранах. Еще шесть человек несли канистры, термосы, ящики с пустыми пулеметными лентами и «отдыхали», потому что через четверть часа наступала их очередь нести убитых. Я шел во главе с автоматом, обеспечивая охранение. В качестве груза я нес сломанный пулемет и пытался оказать носильщикам помощь тем, что отыскивал в окружающей трясине кочки понадежнее. Однако предотвратить неоднократное падение носилок с убитыми в наполненные водой воронки не удалось, потому что носильщики теряли равновесие на краю воронок и на время исчезали в бурой жиже. Единственным, нагруженным Железным крестом 1-го класса, оставался доктор.
Снова отправились в Горшковичи: осенний дождь, начинающийся в этих краях уже в августе, на некоторое время прекратился, и чувствительные к дорожным условиям обозы смогли переместиться в примитивные дома окрестных деревень. Там, где это было возможно, главная линия обороны была отведена из заболоченного леса, потому что наладить там бесперебойное снабжение частей было невозможно. При этом были заняты все высоты, обеспечивавшие круговой обзор, все населенные пункты в этом районе и соединяющие их дороги.
Теперь мы ночевали в тех хатах, которые летом считали непригодными для постоя. Наши первые землянки, построенные без опыта и надлежащего руководства, для житья оказались совершенно неприспособленными. После первых сильных дождей мы должны были покидать их бегом, чтобы не утонуть.
Теперь я квартировал вместе с длинным Клееманом, водителем Кнёхляйна, настоящим берлинцем, и ординарцем командира в одной бедной и грязной хате с ее хозяевами-крестьянами. Пол был загажен и много лет не мылся. Покрытый шелухой семечек подсолнечника, он был похож на часть огородной земли. Под столом и скамейками, хрюкая, бегал маленький поросенок, каждый раз распугивая кур. На столе стоял только что научившийся ходить годовалый ребенок без штанов, сверху замотанный в грязные тряпки. Поросенок и ребенок писали, куры — гадили: животные — на пол, а человеческое дитя — на грязный стол, попадая при этом в картофельное пюре, приготовленное к обеду. «Приятного аппетита!» — вырвалось у меня. Однако Виггерль Вольварт из Юденбурга в Штайермарке заметил:
— Ну, мы же тоже несколько дней пили кофе и варили суп из воды, взятой из пруда, в котором утонул целый эскадрон казаков со своими жеребцами.
Гауптштурмфюрер Кнёхляйн, новый офицер для поручений и получивший должность батальонного адъютанта мой доктор Грютте расположились в каменном доме неподалеку. Самый большой и важнейший комфорт у них состоял в колодце, расположенном рядом с домом, и в отличной изразцовой печи, отапливавшей четыре комнаты. Когда-то этот дом принадлежал помещику, а наш — его слугам. Мы повесили одеяла и отгородились им от русских, поросенка и кур переселили в хлев.
Целыми днями противник атаковал наши позиции, пытаясь найти в них слабое звено. Доставлять в войска снабжение на автомобиле с каждым днем становилось все труднее. Круглосуточно минометы и артиллерия противника вели огонь по опорным пунктам и дорогам. Иногда под обстрел попадали и обозы.
Однако то, что разразилось над нашей дивизией на рассвете 24 сентября 1941 года, до сих пор не имело примеров. Отдельных разрывов было уже не разобрать. Над фронтом стоял сплошной грохот. Давно ожидавшееся нами наступление противника началось. Впервые мы перешли к позиционной обороне. Хотя из допросов пленных мы знали, что готовится наступление, однако о его силе мы не имели никакого представления.
Как только открыла огонь артиллерия, я выскочил из избы и бросился в окоп под стоявший в нем укрытый от осколков «Адлер». Машина стояла под брезентом, надежно защищавшим ее от дождя. Но сейчас разрывы снарядов русской артиллерии обрушили на него тонны грязи. Если я и уцелел под этим градом снарядов, то это было просто чудо.
Но вскоре мне не захотелось, чтобы надо мной был автомобиль. Если в него угодит снаряд, то он загорится, и меня просто зажарит. Черт возьми! Выбираться мне надо из этой ловушки! Я выбрался из окопа и укрылся за защитным валом за машиной. Но когда на меня обрушились камни и земля, я снова спрятался в окопе под машиной. Убьет осколками, камнями или сгоришь — не все ли равно? Чему быть, того не миновать.
Наша артиллерия все еще молчала. То ли связь с ней прервалась, то ли она пала жертвой русских тяжелых снарядов?
И тут позади меня и надо мной завыло и протянуло по небу в направлении противника густое огненное и дымное покрывало. А потом снова завыло таким звуком, от которого кровь стынет в жилах. На широком фронте взлетели смертоносные реактивные снаряды, оставляя за собой дымный след. Их разрывы добавились к грохоту битвы. Это было оружие, тщательно замаскированное и сохраненное в глубокой тайне, размещенное на позициях позади нас и полностью отгороженное от окружающих.
А вот, наконец, бабахнуло далеко позади нас: наша тяжелая артиллерия начала обстрел выявленных огневых позиций русских. Теперь над нашими головами с гулом понеслись 105-мм снаряды наших полевых гаубиц навстречу наступающему противнику.