— Да вы что, Николай Николаевич, какая профилактика, когда «Палкин» и Н. настроены только на «посадку», когда уже и Председателю материалы доложили. Не утвердят они рапорт.
— Ты делай, что говорю. Да, наболтали они в последнее время много, да ведь не сделали-то ничего. Надо в рапорте подчеркнуть, что и история с рукописью, из-за которой все началось, — липа. «Доцент» похвастался перед какой-то дамой, что готовит рукопись для передачи на Запад, да мы-то ведь знаем, что кроме трепа ничего нет. Вот и отрази — сам знаешь как. Я тут недавно на совещании у Ф. Д. был, так он полчаса твердил нам: профилактика и профилактика. Не доводите разработки до драматических концов, говорит, когда есть возможность остановить какого-нибудь «активиста», используйте ее для профилактики. А ты со своей тянучкой доиграешься, вот возьмет Доцент, да и напишет, да и передаст, да и подорвет устои советской философской школы…
— Это у меня-то тянучка? Да я все эти три года…
— Вот-вот. Три года.
Мы оба уже улыбались. Курс определился. Начиналась тонкая игра — на чье имя писать рапорт, кто из начальников пойдет в отпуск, кого нужно обойти, а к кому надо идти напрямую за поддержкой.
Я вовсе не хочу сказать, что нами двигали какие-то благородные побуждения или что таким образом мы вносили свой вклад в строительство демократии в разнесчастной России. Но ведь мы действительно не могли предъявить «Доценту» и K° ничего путного, хотя и имели массу интереснейших (для нас, не для суда) материалов! Самое время было остановиться.
Я полдня прокорпел над рапортом, аккуратно его отпечатал и пошел к Ник. Нику. Он внимательно прочитал мою писанину.
— Ишь какой ты у нас писатель, когда получишь по зубам-то. Ну, давай пройдемся еще разок, с карандашиком.
Рапорт действительно получился недурственный. Нарочито сухо и бесстрастно там излагалось, что, по имеющимся данным, такой-то намеревался, планировал, имеет родственников в Америке, настроен, высказывается, общается, встречается, выступает в беседах с друзьями с позиций…
Дальше так же бесстрастно рассказывалось, что с помощью таких-то мероприятий и по данным агентов все это — чушь и болтовня. Вместе с тем считали бы целесообразным такого-то строго предупредить, напугать, разогнать и пр. Предлагались довольно хитрые меры по «размыву» окружения «Доцента» и обещался строгий контроль за его поведением после профилактических мероприятий. Ник. Ник. прочитал еще раз, подписал в положенном ему месте и задумчиво поглядел на левый верхний угол документа, где под надписью «Утверждаю» были прописаны должность, звание и фамилия «Палкина».
— Сегодня Гостеву доложу, посоветуюсь, а потом к «Палкину», и прикинем, что дальше делать. «Палкин» точно оставит бумагу у себя, будет копить контраргументы. Мы в это время придумаем, как бы сделать, чтобы Ф. Д. узнал о рапорте…
Мне не хотелось бы создавать впечатление о Бобкове как о вселенском благодетеле, гуманисте и «умеренном либерале», да он и не нуждается ни в чьем заступничестве. Я просто считаю, что, даже перейдя из ВГУ в 5-е Управление, Ф. Д. оставался главным контрразведчиком страны и фигурой государственного масштаба. Он обладал, с одной стороны, способностью мыслить ретроспективно, анализируя огромный опыт, накопленный за долгие годы службы, а с другой — необычным даром предвидения. Он, например, предсказал наступление США по фронту «прав человека», «народную дипломатию» и многое, многое другое. Он давно разгадал сущность наших нынешних «демократов» и хорошо понимал, что они принесут стране.
Да и опасность грозила нашему государству скорее всего не «по линии» ВГУ, а именно по нашей, «пятой линии». Зарубежные спецслужбисты тоже просчитывали варианты политического развития СССР и больших ошибок, как видно, не допустили. Правильно была ими выбрана и агентура влияния — скорее всего, они вербовали ее давно, «на вырост», и дождались, когда она заняла достаточно высокое положение для реализации их планов по разрушению СССР, существовавшего строя, ограблению населения страны в невиданных масштабах, сталкиванию нас на узкие тропинки, по которым плетутся так называемые «развивающиеся страны».
А что творилось вокруг, как шли дела в Управлении? В военной да еще секретной организации о том, что творится вокруг, люди знают немного и в самых общих чертах. Даже в комнате 574, где я уже был самым старшим и по опыту, и по возрасту, и по званию, и по должности, мы знали о делах друг друга лишь то, что вольно или невольно слышали из телефонных разговоров или когда обращались друг к другу за советом, помощью в конкретных ситуациях. Я знал, например, что Женя К. вел сложнейшее дело по разработке какого-то «ревизиониста», проводил по нему хитрейшие комбинации, в которых по очереди участвовали некоторые сотрудники отделения и я в том числе, однако до сих пор я не знаю, кто этот ученый и в чем заключалась его вина. А ведь во время одной из операций я даже сидел в соседней квартире с оружием и имел приказ в случае специального сигнала стрелять в замок (не в людей, конечно) на двери «ревизиониста» (ключей от нее добыть не удалось), врываться в квартиру и «класть всех лицом на пол».
В разработке вольнодумцев использовалась и иностранная агентура, что всегда казалось некоторым из нас малоэтичным, а иногда сотрудники Управления выступали в роли иностранцев.
Количество людей, занимавшихся разработкой «объектов» из числа наших соотечественников, все возрастало, возрастало, наверное, и количество этих «объектов», они требовали все больше и больше «оперативного внимания», техники, работы вспомогательных служб и пр.
Тем, кто занимался иностранцами, становилось все труднее выпрашивать «наружку», «подслушку» и прочие оперативные прелести. Часто начальство просто отмахивалось от нас — считало, видимо, что угроза строю, обществу и благополучию некоторых исходит именно от соплеменников, недовольных строем, обществом и благополучием некоторых. Замечу, что многим из этих недовольных явно хотелось вместе с изменившимся строем и измененным обществом обрести и собственное благополучие. Сейчас весьма заметно, как они им наслаждаются.
А в массе своей, если можно говорить о массе диссидентов, это были люди неустроенных или разрушенных государством судеб, как правило — бессребреники, беспомощные в быту и повседневной жизни. Помню, как Владимир Иванович, вернувшись с обыска, долго сидел, подперев голову руками, а потом сказал: «Господи, Женя, какая же это нищета… Ну ничего же, кроме самиздатовских рукописей да пишущей машинки, в доме нет. А ведь двое детей, ни он, ни она нигде не работают — то есть их нигде по нашей наводке не берут на работу. Живут случайными заработками, переводами. В квартире грязь, тараканы, жучки какие-то везде…»
«Знаем, знаем мы эту нищету, — немедленно встрял в разговор «Черный», зыцвыкал зубом, зачесался сразу во всех местах. — Как-то живут, значит кто-то помогает, может, и из-за границы подбрасывают чего. А хочут работать — пусть ведут как следует…» Это он так нас воспитывал, поддерживал в нас чистоту убеждений, бессменный наш член партбюро. Он так и говорил — «хочут, хочем», этот офицер центрального аппарата, сотрудник советской контрразведки.
Как-то он договаривался по телефону о встрече с известной тогда и покойной ныне кинорежиссером (встречи «Черный» часто назначал в скверах, на площадях, «у фонтана» независимо от возраста и ранга собеседника).
— Понимаете, мы хочем с вами проконсультироваться…
Когда он закончил разговор, я не выдержал и попытался поднять уровень грамотности товарища по работе, не ранив при этом его тонкие чувства.
— А что? Правильно говорю: я хочу, он хочет, мы хочем, они хочут, — под хохот соседей по комнате разъяснил мне «Черный». Он был абсолютно уверен, что смеются надо мной…
****
А еще были розыскники. Все большее распространение получали «подметные» письма разного рода — листовки, обращения к руководству различных рангов. Наиболее «злых» переправлялись в КГБ с целью поиска авторов. В таких случаях иногда ориентировали оперсостав — не называя при этом адресата, конечно. Но по-настоящему могли решать эти (и многие другие) проблемы только розыскники, они специально этому учились — почерковедение и уйма других наук. Они были также неплохими стилистами — кстати, в составе лингвистической комиссии КГБ (была и такая) числился один из выдающихся советских лингвистов, автор словарей и трудов по русскому языку.
Сначала по стилю документа, потом по почерку (если письмо было написано от руки) они пытались найти — и находили! — автора «злого» письмеца, а то и серьезного преступника, разыскать которого было не под силу МВД или другим управлениям КГБ. Знаю точно, что они раскрыли несколько невероятных по сложности поиска дел с жестокими убийствами. Насколько мне известно, участие их в раскрытии преступлений почти никогда не становилось достоянием средств массовой информации — упоминались лишь сотрудники МВД. То ли это была присущая всем спецслужбистам сдержанность, то ли руководство не хотело афишировать наличие в системе КГБ этого небольшого, но мощного подразделения.
Один из начальников этого подразделения, Евгений Дмитриевич З. жил по соседству со мной на улице Лавочкина — мягкий, интеллигентный человек, говорили, лучший розыскник. Из разговоров с ним я сделал вывод — не знаю, правильный ли, — что огромные залежи всевозможных сочинений и изложений, хранящиеся в наших школах и вузах, хранятся там для того, чтобы розыскники могли вести поиски анонимов по почеркам писавших эти сочинения и изложения…
Кстати, о школах и вузах… Контрразведчики из 3-го отдела — в основном молодые, энергичные трудяги — «опекали» и советских, и иностранных студентов, так же, как опекают наших студентов, скажем, в американских университетах. Там, учится сейчас много детишек наших новых вождей — прекрасный материал для вербовок «на вырост», перспективные кадры будущей агентуры влияния.
Дело «Доцента» действительно зависло у «Палкина» надолго — не хотел он ограничиваться профилактикой. Мы с Николаем Николаевичем это время не упустили: лоббировали Гостева и убеждали его в правильности нашей точки зрения, особенно тщательно анализировали вновь поступавшие материалы.
****
Надо заметить, что наличествовал в нашей жизни и работе еще один, сначала не учитывавшийся руководством фактор. Разработчики, а иногда и мы все время получали разными путями огромное количество самиздатовских материалов. Они не считались секретными, и доступ к ним никем не ограничивался, за исключением каких-то особых случаев. Мы имели возможность читать все это — начальство считало, что нужно «знать противника», и многие из нас по-новому начинали смотреть на разные события и факты.
Были и другие «отдушины». В первые годы существования Управления один из наших сотрудников, Сережа Х. по прозвищу «Хлемансо», курировавший кино, устраивал в кинозале «Дома» просмотры лучших зарубежных фильмов из фондов Госкино. Для совершенствования языков фильмы были без титров и доставляли нам массу удовольствий. В зале сидели мы, сотрудники разведки, пограничники. Если фильм был на языке, не известном большинству — скажем, на итальянском, — всегда находился знаток такого языка и любезно переводил залу особенно важные моменты.