А мы, медики, все время таскали раненых. Волокуш тогда не было, приходилось на себе их вытаскивать. А у меня была только полевая сумка да две руки, больше ничего. Солдат плачет, кричит. Иной солдат просит: «Сестричка, пить, пить!» У меня, конечно, была фляжка с водой. Но у меня было пять человек таких, которые просили пить. Одному дашь попить, второму, третьему. Нужно было на всех этой воды вытянуть. Вот как тяжело приходилось! Но как-то хватало силы, воли, здоровья. Наверное, это было потому, что я до войны была хорошая спортсменка. Помню, когда училась в институте, была там первая бегунья: за 15 секунд стометровку сдавала, на канате три метра лазила. Другими видами спорта не занималась, а этими — да. В институте говорили: «А кто Харенко? А первая бегунья у нас». Благодаря этому я легко вытаскивала раненых с поля боя. Кстати, под Сталинградом я и сама пострадала. Как дало взрывной волной, так мне ключицу поломало: я не могли ни туда, ни сюда повернуть. Раненые кричат мне: «Доктор, доктор! Помогите!» А доктор, я то есть, и сама руки не может поднять.
Так что были у нас бомбежки, мы все время в подвалах сидели, потому что сами дома были разрушены. А еще, бывало, как пойдет дождь, так подвалы все мокрыми становились. А нам, девчатам, негде было помыться, вот что для нас самое страшное было. Однажды, помню, выхожу на улицу, бомба как даст, — так хочешь не хочешь, — а вся мокрая будешь. Так со мной и случилось, тогда у меня колени все вымокли. Смотрю, рядом лежит старшина и стонет. Спрашиваю его: «Что такое?» «Ой, — говорит старшина, доктор, ой доктор, помоги мне». «Что?» — не понимаю его. «Мокрый, тут, и туда». Оказывается, он, раненый, опорожнился. И нужно как-то было помочь ему. Ведь он ранен, сам этого сделать не может. А как вытереть у него? Нигде нет ни бумаги, ни тряпки, чтобы вытрусить все у него, выгрузить, подтереть, а потом штаны обратно надеть. А ведь он, кроме того, еще такой взрослый, большой. А мне было 22 года всего! И как мне было с этим справляться? Но справилась… Одно могу сказать: страх только был. Я не знаю, кто что говорил и что думал, а я дурочка была: боялась, да и все. Думала, не знаю, что дальше и будет.
Голод был. Это была такая страсть, что был ужас один. Единственное, что если в солдатской большой кухне что-нибудь наварят и привезут, то, конечно, давали котелок каши. А так что еще мы могли поесть? Больше ничего. Я, например, даже перекрещусь, что это правда была, ходила к немецким убитым солдатам. У них у каждого обязательно была шоколадка. Так я, бывало, залезу ему в карман, вытяну шоколадку и своим друзьям по маленьким таким вот кусочкам все это разделю. Я тогда была из таких девочек, которые не боялись убитых. И поэтому меня все время за шоколадом посылали. Я была такая бесстрашная, быстрая, послушная. Да и немецкий язык еще знала, так что в случае чего могла выкрутиться. Мне говорили: «Сходи! Ты так быстренько ходишь». А у меня это хорошо получалось: прыг-скок, я перелезаю и уже у немца в карманах шарюсь. Но ничего, кроме шоколада, я тогда не брала. Помню, когда я уходила на фронт, бабушка сказала: «Чужого не бери, чужое брать грешно!» И я никогда не брала чужого. У немцев были часы, были кольца, наши солдаты всегда часы их брали. А я — нет. Чаще всего брали солдаты часы, шоколад, папиросы. Тогда много солдат курило, а табака часто не хватало. Ведь как получалось? Шофер везет на машине табак. Начинается бомбежка. Потом машина оказывалась разбомбленной. Шофер оставлял машину, приходил и говорил: «Я пришел. Что хотите — то и делайте со мной».
Когда немцев разбили, мы уже думали, что, наверное, скоро кончится война, что все домой поедем. Но война вон как надолго затянулась.
К нам в запасной полк приехал представитель Сталинградского танкового училища капитан Огородников. Всех, имеющих среднее образование, вызвали для беседы с ним. Я зашел, он видит — медаль. Спрашивает: «За что получил?» Я рассказал. Он говорит: «Мы вас приглашаем в Сталинградское танковое училище». Так и сказал «приглашаем».
Я отвечаю:
— Не хочу я в ваше училище. Я и так танкист, скоро танк получим, и вперед, на фронт.
— Есть приказ Сталина, всех, таких, как вы, отправлять учиться.
Тут не поспоришь. Набрал он нас полсотни человек. Учили денно и нощно. Но и мы ведь не с азов начинали, успели на танках послужить. Кормили в училище хорошо. Главное, была железная дисциплина. Командир отделения, помкомвзвода, старшина для нас были большие начальники, авторитеты. Да и сами мы учились на совесть. Понимали, что от этого жизнь зависит. Наконец-то «пощупали» танки. Были вождение, стрельба. Изучали танк Т-34, его пушку Ф-34, потом на них зисовскую стали устанавливать. Прицел ТМФД, не очень удобный был. С ним работать сложно. До войны ведь у нас на легких танках прицелы стояли классные, они опережали свое время. Его можно было контролировать и прибором наведения. ПТ-4—7 стоял у командира, и ТМФД у него же — как наводчика. Он мог и тем и другим работать синхронно. Расстояние до цели можно замечательно считывать. Потом их упростили и на Т-34 уже не ставили. Во всяком случае, готовили нас хорошо. Я по одной цели два раза редко стрелял. Меня называли снайпером. Мы, курсанты, нередко участвовали в сборке танков на СТЗ. Мастера-рабочие говорили, что нужно сделать, мы выполняли. Работа на конвейере тоже здорово помогала в изучении материальной части танка.
За учебой и работой прошла зима. Наступило лето 1942-го. Училище перевели в летние лагеря, за город, поближе к полигону. Когда стало известно, что немцы форсировали Дон и перешли в наступление, училище срочно погрузили в эшелоны и эвакуировали в Курган. Здесь отобрали пятьдесят лучших курсантов, я тоже вошел в это число. Нас освободили от любых работ и нарядов и в спешном порядке, без выходных стали готовить к выпуску.
Скажу без преувеличения, после всех этих занятий танк Т-34 я знал до болтика. Для примера расскажу про один случай на практических занятиях. Мой танк остановился. Механик-водитель кричит:
— Стоим, командир, давления нет, манометр показывает, что масло не идет. Можем двигатель запороть.
Я курсант, но механик у меня штатный, опытный. Говорю ему:
— Отворачивай этот колоколообразный колпак, там нажми клапан, если масло брызнет, все нормально, поедем.
— Откуда ты знаешь?
— Делай, что говорю, я же командир танка.
Он отвернул, нажал, ему как брызнуло маслом прямо в лицо.
— Видишь, говорю, — давление есть, система работает, просто манометр из строя вышел.
Начальнику потом доложили об этом случае, он мое решение одобрил:
— Командир поступил правильно, танк исправен, чего стоять?
Это — опыт, который стоит дорого.
В августе нас построили и зачитали приказ о присвоении званий. В зависимости от успехов в училище, давали звания младшего лейтенанта и лейтенанта. Я получил лейтенанта и за отличную подготовку 500 рублей премии. Тут же перед строем вручили погоны и деньги. Затем поехали в Нижний Тагил за танками. Там был запасной полк. Сентябрь и начало октября провели в Тагиле, помогали собирать танки, сколачивали экипажи. Мне тоже назначили экипаж. Механик-водитель Леша Орлов, отличный механик. Радист-пулеметчик Скудный Степан Петрович, кузнец с Кузбасса, пожилой уже человек, но исключительно шустрый и пронырливый. Заряжающий Федоров Иван Федотович, белгородский парень. С экипажем мне повезло, ребята потом дрались хорошо.
14 октября нас погрузили в эшелон и привезли в Татищевские лагеря под Саратовом. Вот где душа пела, когда мы туда приехали. Формировались 17-й и 18-й танковые корпуса. 18-м корпусом в свое время командовал Черняховский, а тут, к нашему приезду уже был Бахарев. 18-й корпус и наша 170-я танковая бригада к тому времени хорошо повоевали, остановили немцев под Воронежем. Многих ребят я встречал и после войны — хорошие, умные, толковые боевые офицеры и солдаты. Так вот, когда глянули, какое количество техники в этом лагере, сразу почувствовали, что готовится какая-то серьезная, хорошая работа. Только в конце ноября нас погрузили и перебросили в Урюпинск.
Нас с экипажем поставили на квартиру к местным жителям. Соседские пацаны часто вертелись около танкистов, интересовались танками, оружием. Мы их не гнали, наоборот, рассказывали, что могли. Среди них был такой Сашка Бурцев. Ходил за мной по пятам: «Дяденька, возьмите на фронт». А в 44-ом, когда я уже был комбатом, ко мне в батальон с пополнением прибыл из танкового училища младший лейтенант Александр Бурцев. Он же. Такое интересное совпадение. Сейчас Александр жив, мы дружим, подполковником он закончил службу.
Из Урюпинска вышли мы к Нижнему Мамону, в излучину среднего Дона. Холода стояли жуткие. Зимой в танке холодней, чем на улице. Броня ведь. А у нас одеяние не меховое, шинель. Позже, в боях уже стали формой пренебрегать. Найдешь шубу, в ней и греешься. Водку давали, но я пил очень редко. После боя, только если стресс нужно снять, выпьешь рюмку. А в бой нужно трезвому идти. Пьяный пошел — считай, покойник. Когда на отдыхе были, я свою водку экипажу отдавал. У отца нас пять сыновей было, я самый младший. И никто дома не смел ни выпить, ни закурить, ни сквернословить. Это было исключено.
Бригада без боя переправилась через Дон и вошла в прорыв. На том берегу уже наши дрались с румынами на высотках. Потом мы вышли на равнину. Такого зрелища, такого количества танков я никогда не видел. Куда ни посмотришь, сколько глаз хватает — все поле в «тридцатьчетверках»! Первая, освобожденная нашей бригадой, деревня была Вербяковка. Перед атакой ко мне в танк прыгнул ротный комиссар, лейтенант.
— Давай, я у тебя заряжающим поеду?!
— Ну, умеешь, так заряжай.
Хорошо заряжал. Наш взвод атаковал высотку, на которой располагалась половина села, остальные танки побежали дальше, мимо высоты, по долине. Там, за небольшой речушкой, стояла церковь и другая часть села. Я говорю комиссару: «Надо десант ссадить, чтоб за танком шел». Он: «Да нет, вперед!» Начали по нам стрелять, кого-то из десанта побили. Я высунулся, крикнул: «Прыгайте сейчас же с танка, долой!» А они сидят, в башню вцепились. В деревню влетаем, там румынская пехота. Не побежали румыны, отстреливались из-за домов. Нашему десанту пришлось тяжело, румыны били из винтовок по ним в упор, с расстояния 10–15 метров. Слышу крики, мат — наша пехота подошла. Перестреляли румынов, гусеницами передавили, но и наш десант понес потери. Я сам успел подбить Т-3 и раздавить противотанковую пушку. Мой танк тоже подбили. Снаряд попал выше бортовой передачи, разбило левый тормозной барабан и тормозную ленту. Мы сначала не почувствовали, уже потом механику говорю влево поворачивать, а танк не слушается.
Танки, что атаковали через реку, тоже освободили другую часть села сходу, но речушка оказалась коварная и глубокая. Пять или шесть танков въехали в нее неудачно и потонули.
Было потом комсомольское собрание. Разбирали бой. Я тоже выступил, сказал, что танк имеет огневую мощь, которую нужно использовать. Сблизился с противником, подавил огневые точки и двигай дальше. Там надо мной посмеялись некоторые, мол, знаток выискался.