- Ой, спасибо, Дживс.
Что ж, пока неплохо. Начало удачное. Но как вести повествование дальше, просто не знаю. Не представляю себе, как писать новую главу Истории Бертрама Вустера - а именно на это я собираюсь замахнуться, - не углубляясь в прошлое, не упоминая событий, случившихся в предыдущих главах и не объясняя, кто есть кто и что, где, когда и почему произошло; но начни я объяснять все это. что скажут те читатели, которые идут со мной рука об руку с самого начала? Они закричат: "Старье!" или, как говорят французы: "Deja vu" [Букв. "уже виденное" (фр.).]
С другой стороны, я не должен забывать и о новичках. Нельзя допустить, чтобы бедолаги бились над решением ребусов. А то между нами может состояться примерно следующий обмен репликами:
Новичок. Что это, Тотли-Тауэрс?
Новичок. Кто это Мадлен?
Новичок. Кто это Гасси Финк-Ноттл?
Новичок. Кто это Спод?
Сами видите, положение безнадежное. Бестолковщина, одним словом. Я вижу единственный выход: попросить читателей со стажем отвлечься ненадолго, есть множество дел, которыми они могли бы заняться - помыть машину, разгадать кроссворд, выгулять собаку, - пока я введу в курс дела начинающих.
Короче говоря, в силу обстоятельств, о которых здесь нет нужды распространяться, Мадлен Бассет, дочь сэра Уоткина Бассета из Тотли-Тауэрс, графство Глостершир, долгое время полагала, что я безнадежно в нее влюблен, и уведомила меня, что если ей когда-нибудь представится случай дать своему нареченному Гасси Финк-Ноттлу от ворот поворот, она выйдет за меня замуж. Такой поворот нисколько меня не устраивал, ведь хотя я и сознавал, что она писаная красавица, она отвращала меня тем, что была сладко-слезливой барышней, звезды на небе считала божьими цветочками и верила, будто всякий раз, как высморкается фея, на свет появится младенец. А это, как вы сами понимаете, последнее, что захочешь иметь у себя в доме.
Так вот, когда Гасси неожиданно сбежал с кухаркой, казалось, что Бертраму уже недолго осталось гулять на свободе. Если девушка думает, что вы в нее влюблены, и выражает желание выйти за вас замуж, не скажете же вы ей, что с большей радостью сдохнете в канаве. Конечно, это при условии, что вы, как говорится, истый preux chevalier [Истинный рыцарь (фр.).], а быть таковым я всегда стремлюсь.
Но в тот момент, когда я уже был готов надеть терновый венец, вдруг, как я сказал, появился Спод, теперь живущий под именем лорда Сидкапа. Он давно любил ее за одухотворенность, но все не мог собраться об этом сказать, и теперь, когда он объяснился, они тут же спелись. Возможно, сознание того, что она нашла себе пару и больше не представляет угрозы, было важнейшей составляющей моей теперешней эйфории.
Надеюсь, после этих разъяснений все стало ясно и дураку. Итак, продолжим. На чем мы остановились? Ах да, я сказал Дживсу, что пребываю на седьмом небе, и радуга висит у меня через плечо, но усомнился в том, что это продлится долго, и оказался прав: не успел я дважды поднести вилку ко рту, как жизнь дала мне почувствовать, что она не сладкозвучная песня, а цепь колдобин и суровых испытаний.
- Мне показалось, Дживс, - завел я досужий разговор, потягивая кофе, или действительно сегодня утром, когда с меня спала пелена сна, я слышал стук вашей пишущей машинки?
- Да, сэр. Я кое-что сочинял.
- Письмо Чарли Силверсмиту по долгу родства или, может быть, стихи в духе того чудака, который призывал срывать розы?
Чарли Силверсмитом звали его дядю, который служил дворецким в Деверилл-Холле, где в свое время мы так мило гостили.
- Ни то, ни другое, сэр. Я записывал недавние события в Тотли-Тауэрс для клубной книги.
Здесь - вот ведь незадача! - я снова должен попросить читателей-ветеранов отвлечься, пока я буду растолковывать, что к чему, новобранцам.
Дживс, да будет вам известно (это я уже обращаюсь к новобранцам), состоит в клубе дворецких и камердинеров, расположенном в районе Керзон-стрит, а каждый член этого клуба, согласно уставу, обязан заносить в клубную книгу самые свежие сведения о своем хозяине, чтобы желающие найти место, ознакомившись с ними, могли знать, что их ждет. Решивший наняться на работу член клуба заглядывает в клубную книгу, и если выясняется, что интересующий его джентльмен каждое утро оставляет на крыльце крошки для птиц и регулярно спасает золотоволосых детей, бросаясь под колеса автомобилей, то все в порядке, и он соглашается на работу без колебаний. Если же выясняется, что предполагаемый хозяин частенько пинает голодных собак и по утрам запускает овсянкой в прислугу, то искатель места вовремя получает предупреждение, что надо держаться от такого субъекта подальше.
Очевидно, рациональное зерно во всем этом есть, но, по-моему, такая книга - это бомба замедленного действия, и она должна быть запрещена. Дживс сказал, что одиннадцать страниц в ней посвящены мне: а как отреагирует тетя Агата, спросил я, попади книга ей в руки, ведь я у нее и так на плохом счету? Она уже высказывалась обо мне напрямик несколько лет назад, когда я был найден в спальне с двадцатью тремя кошками, - можно подумать, мне их общество было в радость! - и еще раз, когда я был обвинен - как вы понимаете, облыжно, - в том, что бросил на острове посреди озера члена кабинета министров А. Б. Филмера. Какой же простор дадут ее красноречию мои злоключения в Тотли-Тауэрс! Воображение просто пасует, Дживс, сказал я.
На это Дживс заявил, что книга не попадет в руки тете Агате: вряд ли она заглянет в "Подручный Ганимеда", - так называется клуб, - и поэтому нечего, мол, беспокоиться. Его доводы казались убедительными, и ему более или менее удалось унять мой трепет, но все-таки я не мог избавиться от чувства беспокойства, и, когда я обратился к нему, мой голос дрожал от волнения.
- Боже мой! - выпалил я, если слово "выпалил" сюда подходит. - Неужели вы действительно собираетесь записать события в Тотли?
- Да, сэр.
- И как меня подозревали в краже янтарной статуэтки у старика Бассета?
- Да, сэр.
- И что я провел ночь в тюремной камере? Нельзя ли без этого обойтись? Почему бы не предоставить мертвому прошлому погребать своих мертвецов? Почему бы не предать все это забвению?
- Это невозможно, сэр.
- Почему невозможно? Не говорите мне, что вы ничего не забываете. Ваша голова не бездонная бочка.
Я думал, что положил его на лопатки, но не тут-то было.
- Как член клуба, я не имею права оказать вам эту услугу. Пункты устава, касающиеся клубной книги, очень строги, и за неподачу сведений установлено суровое наказание. Известны прецеденты, когда провинившихся исключали.
- Понимаю, - сказал я. Я вполне сознавал, что он раздираем противоречием: вассальная приверженность побуждала его служить молодому хозяину верой и правдой, в то время как естественное нежелание вылететь из горячо любимого клуба подталкивало его отмахнуться от хозяйских терзаний. Ситуация, как мне казалось, вынуждала искать компромисс.
- Не могли бы вы тогда как-то подретушировать свой рассказ? Выкинуть парочку наиболее смачных эпизодов?
- Боюсь, что нет, сэр. От нас требуют полного отчета. Комитет на этом настаивает.
Думаю, я погорячился, когда выразил пожелание, чтобы члены его проклятого комитета поскользнулись на банановой кожуре и свернули себе шеи, потому что, как мне показалось, по его лицу скользнула тень страдания. Но он умел уважать чужое мнение и простил мне этот выпад.
- Понимаю ваши чувства, сэр. Но поставьте себя на место членов комитета. Клубная книга - исторический документ. Она существует уже более восьмидесяти лет.
- Тогда она должна быть величиной с дом.
- Нет, сэр, она состоит из отдельных томов. Записи в последнем ведутся уже около двенадцати лет. И нужно помнить, что не всякий хозяин заслуживает того, чтобы много о нем писать.
- Заслуживает?!
- Я хотел сказать: дает к этому повод. Как правило, нескольких строк бывает достаточно. Ваши восемнадцать страниц - исключение.
- Восемнадцать? Я думал, что одиннадцать.
- Вы забываете про мой отчет о ваших злоключениях в Тотли-Тауэрс, который я уже почти закончил. Предвижу, что он займет примерно семь страниц. Позвольте, сэр. я похлопаю вас по спине.
Он вызвался оказать мне эту любезность, потому что я поперхнулся глотком кофе. Хватило нескольких похлопываний, чтобы я пришел в себя и почувствовал, что разгневан не на шутку, как это бывает всякий раз, когда речь заходит о его литературной работе. Восемнадцать страниц, - как вам это! - и на каждой уйма таких фактов, которые, всплыви они наружу, отправят на дно мою репутацию. Я испытывают сильное желание отдубасить тех, кто все это выдумал, и в моем голосе зазвучал благородный гнев.