Если вы решили пустить кому-то кровь, значит, на то были причины!
Его смех перешел в кашель…
Я работаю акушером-гинекологом в Университетском госпитале Северного Миддлсекса, в Северном Лондоне. В четверг у меня всегда студенты. Утром они идут со мной на клинический обход, суют всюду нос и понимающе кивают, когда я начинаю распространяться о патогенезе каких-нибудь преждевременных родов или сахарного диабета при беременности. Во второй половине дня у нас академическая сессия. Весь департамент гинекологии и акушерства собирается в лекционном зале послушать интересный доклад, обсудить новости и попить хорошего кофе, предоставленного представителем какой-нибудь фармакологической компании. Все без исключения доктора по четвергам приходят нарядные. Когда еще, если не в четверг, можно похвастаться коллегам своим новым галстуком «Гермес» или запонками «Нью энд Лингвуд»? Уж точно не когда ты дежуришь в родильном отделении высокого риска, где то и дело по воздуху летают сгустки крови, какашки, фрагменты плаценты и околоплодные воды. А в четверг — можно. К тому же кокетничать с восемнадцатилетними студентками гораздо приятнее, когда на тебе не синяя хирургическая пижама, вся в пятнах от предыдущих родов в комнате номер четыре, а костюмчик «Саймон Картер». Гораздо эстетичнее, кто понимает, о чем я…
Ну так вот, иду я со студентами, весь такой красивый, через родильное отделение. И надо же случиться такому совпадению, что в тот момент, когда ответственный дежурный по родилке делал экстренное кесарево сечение тетеньке из комнаты номер девять, у тетеньки в комнате номер шесть после родов четырехкилограммовым плодом произошла атония матки и массивное акушерское кровотечение… Массивное акушерское кровотечение, скажу я вам, это дело серьезное… за двадцать минут тетенька может запросто потерять всю кровь. Хлещет как из ведра. Тут минуты решают все… Ну, конечно, «краш-блип», сирена, тревога… По матюгальнику срочно требуют реджистрара, анестезиолога и гематологическую бригаду в шестую комнату. Операционные сестры бегут срочно развертывать вторую операционную, а посредине всей этой тревоги — я в сером костюмчике от «Саймон Картер». И плевать, что я просто «мимо проходил», — раз тревога, значит, кто-то может умереть, а раз я здесь — надо бежать и чего-то делать. Метнуться в раздевалку и быстренько напялить хирургическую пижаму у меня времени нет. Надо нестись останавливать кровопотерю. Вбегаю в комнату. Лужа крови. Тетенька бледна, как и все тетеньки, потерявшие более двух литров крови. Пульс сто сорок, давление семьдесят на тридцать. Шесть единиц крови четвертой группы резус-плюс уже заказали, а пока в обе вены уже льют гелофузин и хартман, кровезамещающие растворы, под давлением. Принесли первую отрицательную — льем! Кровотечение не останавливается. Сажусь на кровать между ногами роженицы и что есть силы сжимаю матку руками. Нужно срочно в операционную! Именно в таком положении — я на кровати у пациентки между ног, с рукой по локоть во влагалище, в сером костюмчике «Саймон Картер», сжимающий что есть силы не желающую сокращаться матку, — едем в операционную, где меня сменяет Джес, мой доктор-стажер, пока я таки переодеваюсь в операционное белье для чревосечения.
…Обошлись без экстирпации матки. Наложили компрессионный шов и еще для пущей гарантии перевязали маточные артерии. Закидали матку простагландинами, окситоцином и прочими вкусностями… Жизнь спасена. Пациентку — в реанимацию. Я — писать историю…
Захожу в раздевалку… мой серенький костюмчик «Саймон Картер» выглядит, прямо скажем, неважно. И штаны, и пиджак — все в кровище. Засовываю костюм в пакет, переодеваюсь в чистое синее белье, в таком виде иду, дописываю историю болезни и вспоминаю, что меня ждут в лекционном зале студенты.
Дочитываю лекцию, по понятным причинам, в хирургической пижаме. В ней же еду домой. Дома вытаскиваю из пакета серенький костюмчик «Саймон Картер» и понимаю, что отстирать его самому нереально. Либо выкидывать, либо химчистка.
В нашем районе Тоттенхем — море химчисток. Но сдаю я свои рубашки только старому мексиканцу Хуану. Он меня узнает, приветствует каждый раз по-испански: «Буэнос Диас, компадре Денисио!» — и делает мне скидку на партию рубашек больше пяти штук.
Семидесятилетний Хуан, судя по всему, прожил бурную жизнь. Орлиный нос, хищный взгляд и шрам на горле говорили мне о том, что до того, как старый Эль-Койот стал гладить рубашки, кое-чего в жизни повидал. Он встретил меня с неизменной потухшей сигарой в зубах. Я молча вывалил ему на прилавок окровавленный серо-буро-малиновый костюмчик «Саймон Картер».
— Каррамба! — пробормотал Хуан и пристально посмотрел на меня.
— Буэнос диас, дон Хуан!
— Хэй, компадре! — сказал он, обнажив желтые зубы и пахнув мне в лицо запахом сигарного дыма. — Если бы старому Хуану нужно было отрезать яйца заклятому врагу, я бы не надевал такой шикарный костюм! Но синьор может мне доверять — я ничего не скажу легавым. Если вы решили пустить кому-то кровь, значит, на то были причины!
Его смех перешел в кашель.
Я не стал возражать и объясняться. Я не хотел, чтобы Хуан подумал, что я ему не доверяю. Оплачивая услуги химчистки, я лишь только прищурился, многозначительно покачал головой и… зачем-то протянул ему дополнительную банкноту в двадцать фунтов. Видимо, за молчание.
Я люблю кровотечения
После ночного дежурства в родильном отделении, если потереть лицо рукой и понюхать, ощутишь запах, знакомый мне до боли уже пятнадцать лет. Это ни с чем не сравнимый запах дежурства: смесь аромата горелого табака, околоплодных вод, крови, собственной кожи и одеколона «Живанши». Запах, который говорит мне, что подвиг на сегодня — закончен. Нужен душ, нужна утренняя бутылка «Бордо» под френдленту «Живого журнала», и нужно немедленно спать, спать, спать…
Спать, несмотря на то что обезумевший от напряжения мозг то и дело посылает удивительные и нелепые сигналы к разнообразным причудливым действиям. Он сообщает, что жизненно необходимо прямо сейчас, немедленно пойти погулять по Гайд-парку, зайти в «Селфриджес» и купить наконец-то уже себе часы «Брейтлинг» за три тысячи фунтов стерлингов. После этого, сообщает мозг, нужно немедленно заняться бурным и продолжительным сексом с любимой женой, по окончании которого, как бы играючи, налепить одну-две тысячи пельменей, разморозить холодильник, как следует пропылесосить в спальне и, возможно, даже спасти мир. Все эти проделки мозга я знаю наперед. Но, вынужден признаться, то и дело покупаюсь на его хитрые уловки…
Дело в том, что я… люблю кровотечения. И боюсь их. И уважаю, как летчики уважают небо, или матросы уважают океан, или как расстрельный взвод уважает арестанта. Уважает за то, что тот улыбнулся в нацеленные на него дула ружей и не боится, и презирает их, и молчит, как мужик. Кровотечение — это как пощечина. Отрезвляет, бодрит, и очень хочется ударить в ответ. И я, словно мазохист, почти скучаю по нему и… проклинаю его, когда оно случается. Оно всегда собирается унести чью-то жизнь, а мы — всегда против. Мы знаем его настолько близко, что даже чувствуем его прохладное дыхание, его характер, его нрав и повадки…
…струя крови в потолок из маточной артерии из-за внезапно соскочившего зажима… как сеанс эксгибиционизма… сомнительное и нелепое шоу на полсекунды! Именно полсекунды хватает нам, чтобы с хрустом сжать железные зубы зажима Гуиллама на вырвавшейся на свободу артерии.