76
У меня в машине январь, мороз и полнолуние. Электричество замёрзло. Или вытекло всё, не знаю. Подвозил до дома одну талантливую женщину с красивой попой и трудной судьбой, эта трудная судьба, наверное, заразна, передалась генератору.
— Я вам тут не Днепрогэс — сказал генератор и повесил трубку.
Его товарищ аккумулятор вначале был прям огурец, клялся дотянуть до леса и дальше, потом тоже соскучился. Сперва потемнели приборы, печка дышала, дышала, потом всё. Последними погасли глаза. Докатился в темноте, используя накопленную инерцию и угрозы небесям в матерной форме. Воткнул лошадь в сугроб мордой, сегодня ходил смотреть, они срослись там в одну Джомолунгму.
Осваиваю общ. транспорт. Очень интересно. Оказывается, в Риге живёт полно людей с красивыми женскими попами. Они медленно ездят в трамвае, долго болтают по телефону и не думают, что за полтора часа можно успеть чего-то построить, посадить и вырастить. Буддистки.
А у меня две недели репетиций в театре, я сантехнику на гвоздь повесил, буду ездить к обеду — бренчать, болтать, курить. В театральном буфете, ещё такие пироги с капустой, очень психотерапевтические. Чистый парадиз намечается, ей-богу.
Потом, конечно, пойду, раскопаю ледяной гроб, поцелую спящую засранку в лоб, в бампер и куда там ещё она попросит. Потому что карма.
А вообще, надо что-то менять.
77
В юности я работал музыкантом, был замечательно холост и носил муляж обручального кольца. Так поступают многие музыканты, для сексуальной безопасности. А басист не носил. За это его каждый вечер насиловали в туалете. Сначала он радовался, а потом заболел какой-то гнусью и разочаровывался в любви.
И вот я повзрослел, отвратительно холост и не умею готовить. И жалею, что тогда носил кольцо. А родные дети зовут меня «мой пузатый карапуз».
То есть как не умею готовить. В моих кастрюлях встречаются пищевые эманации трёх видов: условно съедобные, несъедобные, и борщ.
Зато у меня не толстые дочки.
Иногда, для утешения, беру в гастрономе шницели, они отличные. Их можно прикладывать к синякам или запирать в холодильнике. Со шницелями холодильник выглядит полной чашей. Они меняют цвет, от понедельника к субботе. Юннатам нравится такой феномен.
Пару раз я их ел. Похожи на мой борщ, только в сухарях.
Из раскладушки кто-то тырит пружинки, отчего раскладушка бесконечно стремится стать гамаком. От души провиснуть в ней мешает близкий пол. Но если спать животом вниз, даже удобно.
И всё равно, всё равно.
Ангел мой утешитель, мне грустно, меня не греют твои шницели.
78
У меня была знакомая девочка, Таня.
Красивая. В её честь мальчики устраивали гонки. Победитель получал приз — женские истерики по утрам, на завтрак. Проигравший клялся не мешать, раз сам не умеет ездить.
Победил Илья, он доехал. А Ваня разбил папин форд и тем излечился от любви.
Таня любила котиков. А мальчиков не особо, из-за их избыточности. По крайней мере, она ни разу не привела в дом мальчика с поломанной ножкой, больными глазками и прочими милыми нарушениями здоровья.
Ну и вот. Таня встретила на улице подходящего для любви котика, с очаровательным изъяном. Кто-то откусил ему бочок. Оттуда всё время вываливались какие-то детали.
Таня привезла свою находку мне. Она сказала, раз у меня уже есть один, значит там и второй.
Мой кот сразу понял, его предали. Он залез на шкаф и стал оттуда плакать. Слёзы капали на ковёр и прожигали дыры. Честно.
Приехал ветеринар, надел перчатки, сложил что вывалилось назад в пузик. Прямо медицинским своим мизинцем. Зашил, забрал весь мой кошелёк и уехал. Таня стала падать в обморок. Ей показалось, настал удачный момент. Красивой девушке вообще идёт полежать без чувств, товарно выгнув ноги. Я ставил ей компрессы на лоб.
То была ужасная ночь. Во всех углах страдали милые мне существа. На шкафу мой старый кот, под столом новый, на диване красивая Таня.
Нового кота назвали Варя. Он оказался женщиной. Какал исключительно в домашние цветы. Я тогда ещё удивился, насколько женщины обожают любые цветы, по кактусы включительно.
Варя выросла и однажды ушла по карнизу навстречу женскому счастью. Позже я видел её в компании с котом-бандитом Николаем. Судя по лицам, они шли в магазин.
Морали в этой истории нет. И развязки тоже.
Я рассказал её, потому что в доме пусто.
79
Ездил в Москву грустить. Думал, буду бродить, жалеть себя. Может, напьюсь.
В первый день встретил Марину, мы с ней переписываемся. Она похожа на счастливую птицу и всё время целуется. Главный её изъян — муж по фамилии Попов. Мы с Мариной целых двести метров шли, обнявшись. Марина придумала мной дразнить своего Попова. Это были лучшие двести метров за последний год. Я даже надеялся, что Попов меня зарежет и я умру из-за любви. Но муж по фамилии Попов сказал что слишком они меня уважают, всей семьёй.
Как-то я неправильно живу.
В день второй пришёл Женя. Журналист. Купили пива и отправились искать где там фестиваль в Коломенском. Помню, было жарко, лезли в гору сквозь сирень, потом ехали на жопе вниз, потому что гора попалась вертикальная, а пилить лестницу было нечем. Говорили при том про сиськи. Потом пили, пели в забегаловке громче кофейного аппарата, погрустить опять не вышло.
В третий день пришла Катя.
Красивая. Курит, матерится, ходит в кедах. При том ангел. Рядом с ней, хоть безгрешен как монах, даже лук не ем, всё равно я чудовище. Так и гуляли по Китай-городу. Красавица и Я. Было невыносимо грустно, даже хуже чем планировал сначала.
80
— У меня, между прочим, язык рождён для орального секса. Я могу языком мух ловить. В полёте. Мне хамелеоны завидуют.
Так я сказал ей одними глазами.
— А я тебя всю жизнь ждала — ответила она, тоже одними глазами. И добавила, уже другими глазами:
— Пойдём в парилку?
— Не могу — устоял я. Мне запрещено применять своё страшное искусство против беззащитных секретарш. Тем более в бане.
У шефа новая секретарша. Латышская женщина Иветта. От песен советского кинематографа всё в ней делается горячо и упруго. Я спел «вагончик тронется, вагончик тронется» голосом Барбары Брыльской. Иветта в ответ множественно меня поцеловала, неприцельно. Куда бог пошлёт поцеловала. Стало очевидно: нынче меня ждёт ужасный успех. Ели вы приняли «ужасный успех» за безграмотность и тавтологию, значит вы не видели Иветту.
Она села рядышком, почти на меня, спросила:
— Ничего что я такая некрасивая?
У мужчин принято горячо возражать. Я не был настолько трезв, чтобы врать, но и не настолько был пьян, чтобы обмануться.
И ответил невежливо:
— Ничего, я тоже не Пирс Броснан.
Она сказала, ей нравятся дерзкие. И потрогала меня грудью. И положила руку на плечо. И запела многозначительным басом «ты меня на рассвете разбудишь».
Первый тост говорил шеф. С новогодним пафосом, из положения «стоя».
— Мы, короли дерьма и пара…
Сантехники за столом одобрительно кивнули.
Иванов рассказал историю про Булочкина. Булочкину велели позвонить, успокоить клиента, сказать, что обещанный с утра мастер будет к обеду.
Телефонный Булочкин был учтив.
— Простите — начал он издалека — вы ещё не заебались ждать?
Потом мы пытались создать в бассейне резонансную волну, чтоб выплеснулось и затопило нижний этаж. Для смеху. Ещё сломали душ и оторвали дверь в парилку.
В общем, всё как у людей.
81
Барды нормальные люди, просто не давайте им петь. Знакомый автор песен Юрий однажды убил своим творчеством живое существо. Это было в гостях. Юрий запел про костёр, палатки и полные трусы дождя. И ровно через 4 секунды сдох хозяйский попугай Алёша. Упал с холодильника башкой вниз, будто свинцовый. Ушёл, не дослушав припева. Юрий потом шутил про силу искусства, но как-то растерянно.
Съездил я, братья, на этот их Грушинский фестиваль.
В самую, прости Господи, клоаку. По цене пражского отеля арендовал тамбур в палатке. То была двухместная палатка, в ней жили кроме меня авторы Саша, Серёжа и пицот миллионов муравьёв. А может, сиксильон, я плохо считаю огромные цифры. Три квадратных метра в 27 слоёв, смотрите сами.
И вот. Весь этот дружный коллектив (кроме Саши и Серёжи) на ночь вползал ко мне в спальник и спал, свернувшись в сиксильон калачиков.
Они меня не ели, не унесли и не выбросили в Волгу, хоть могли б. Они гибли дивизиями, если я крутился во сне. Лишь мужественно хрустели, на прощанье. Думаю, это бардовская песня воспитала в муравьях презрение к смерти. Или даже тягу к суициду.
Из удобств палатке полагался двухдырный туалет модели «будка над бездной», в пределах прямой слышимости. Товарищи! Эти барды, когда какают, всё равно поют!
Пока я выживал, Саша стал лауреатом. Вопреки моему божественному аккомпанементу. Понимаете у Саши такой баритон, лауреатский. Женщины с него натурально плачут мокрыми слезами. Саше дали медаль. Меня тоже поймали и обмедалили, как соучасника. Спаси теперь, Господи, мою душу.
Ходил на Гитару, смотрел на Гору, для тех кто Понимает.
Помню только, было скользко и третья струна сползла на четверть тона.
Видел живого члена жюри Наташу. Кажется, даже трогал её руками. Красивая и неприятно замужняя. Целовался с известным бардом Леной. Но как-то впопыхах, не вдохновенно.
В общем, хорошо съездил.
82
У Сани в Москве дочка. У дочки огромная кухня, на кухне трёхспальный диван. На диване жил я, вокруг меня была еда, в той еде моя погибель.
О, это изощрённое гостеприимство, селить гостей в пищеблоке. Не сходя с дивана я ел, спал и читал дневники Булгакова. Очень удобно. После завтрака можно было терять сознание сразу до обеда. Потому русский завтрак, он для латыша гибель.
Вообще, русские едой проверяют, друг ты или нет. Отказаться нельзя, хозяйка обидится, отберёт диван.
Ужин наступал в полночь и начинался с борща. Потом пирожки, которые едой не считаются. Пирожки — это способ не скучать, пока греется второе. На второе овощи, мясо. Вино.
В два часа ночи уже казалось всё, победа. Но Олесечка, дочка, доставала из воздуха мясной рулет. И тортик. И ещё под столом в прятался арбузик.
Я взглядом объяснял, моя миссия на земле совсем другая, внутри меня нет места рулетику. Во мне уже котлетки, супчик, пирожки и яблочки. Рулетик — говорил я глазами — пусть возвращается откуда пришёл, в нуль-пространство. Иначе я взорвусь и запачкаю обои.
Олеся говорила, моё кокетство неуместно. Хотя бы кусочек, крошечку. И роняла в тарелку такое, похожее на тунгусский метеорит.
После ужина устраивали музыкальный вечер. Папа и дочь, как в детстве.
Олесин муж, продюсер фильмов, придумал всё запечатлеть. У него работа снимать про любовь и семейное счастье. Он отлично всё умеет. Он светил как осветитель, гремел как декоратор, плевал в камеру как оператор, ругался матом как режиссёр и бегал туда-сюда как девушка с хлопушкой. Я не подозревал, что в кино так интересно.
Посмотрели первый дубль. Оказалось, у Олеси слишком голые ноги. Роман, как муж и продюсер, потребовал надеть более траурный костюм. Или сложить всё каким-нибудь приличным узлом, хотя бы. Олеся — жена вредная и в то же время ногастая. Сказала, — что за глупые предрассудки. И с ней было трудно спорить.