Говорит — это грех.
— Какой грех? — Мы чуть не задохнулись от возмущения. — Почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?
— Ня свитер, а пресвитер, — рассердилась девочка, — вы что, совсем ничего ня знаете?
— Совсем ничего, — радостно закивали мы, — совершенно ничегошеньки. Мы тупые!
— То-то я гляжу! — не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами и думала о чем-то своем. — Ладно, я пойду, — вымолвила милостиво.
— Иди, — согласились мы, — а чего ты в косыночке ходишь?
— Так положено, — сказала девочка, — так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!
— До свиданья, — попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.
— Бедненькая, — решили мы.
А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину прическу, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, все смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».
Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли Дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на прием к Самвелу Петросовичу.
— Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приемной посидим, — сказал отцу дядя Миша.
Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.
— Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает? — всхлипывал он на все отделение.
— Не надо, — отнекивался отец, — я дома к своему парикмахеру схожу.
— Дааааа, — подмигнул нам дядя Миша, — неймется ему, все домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал свое черное дело!
А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.
— А вы пока посидите в коридоре, — улыбнулась она дяде Мише.
— Если только вы потом обещаете и меня посмотреть, — расцвел дядя Миша.
— Папа, — Маня укоризненно посмотрела на отца, — я все Ба расскажу.
— Иди отсюда, незнакомая девочка, я тебя знать не знаю, — отмахнулся от нее дядя Миша.
Мы с Маней зашли в кабинет и устроились на низенькой кушеточке возле окна. Я зацепила взглядом инструменты, аккуратно сложенные на специальных лотках, и мигом затряслась от страха.
— Не дам ему посмотреть свое горло, — громко сглотнула я.
— Нарка, не глупи, — скосилась на меня Маня, — зачем мы тогда сюда ехали?
— Не знаю, — заупрямилась я, — но этот Петросович ко мне не прикоснется, это точно!
И тут открылась дверь, и в кабинет вошел Самвел Петросович. Он оказался высоким, холеным и невероятно красивым мужчиной.
Он оказался высоким, холеным и невероятно красивым мужчиной. Маня заулыбалась и пригладила ладошкой торчащий чубчик.
— Здравствуйте, красавицы, — проворковал Самвел Петросович.
— Здравствуйте, — расцвела Маня, — вы тоже красивый!
Я засопела и больно пихнула ее локтем в бок.
— Ты чего несешь?
— Отстань! — прошипела мне Манька.
— Ну-с, барышни, — пропел Самвел Петросович, — кто первый покажет мне свое горло?
— Я покажу, — вскочила Маня, — я врачей не боюсь. A Нарка пойдет второй, она почему-то докторов боится!
— Да? — Самвел Петросович удивленно посмотрел на меня поверх своих очков. — А отца своего Нарка тоже боится?
— И отца боится, — заложила меня Маня, — когда Дядьюра с работы домой возвращается, от него лекарствами пахнет, так вот Нарка к нему не подойдет, пока он в душ не сходит.
— Ты заткнешься или как? — рассердилась я.
Но Манька уже не могла мне ответить — Самвел Петросович светил ей в рот фонариком и что-то там высматривал. Поэтому она скосила в мою сторону глаз и погрозила кулаком.
Потом настал мой черед показывать свое горло врачу.
— Иди сюда, Наринэ, — Самвел Петросович похлопал по креслу рукой, — ничего не бойся, я тебе обещаю, больно не будет.
Я поймала свое отражение в круглом зеркале прибора, который был у него на голове, и решила, что так просто я ему не дамся.
— Фигушки! — рыкнула я. — Ничего я вам не покажу.
Все, что случилось далее, я до сих пор вспоминаю с огромным стыдом. Помню, как я валялась на полу, вцепившись в ножки металлического шкафа с медикаментами, и орала как ненормальная, а испуганная медсестра тщетно пыталась отодрать меня от шкафа. Помню, как отец с дядей Мишей прибежали на мой крик, отодрали-таки меня и поволокли к креслу. Но я как-то вывернулась, снова упала на пол и вцепилась в штаны Самвелу Петросовичу. Помню характерный звук, который издает рвущаяся материя — это папа с дядей Мишей отколупывали меня от штанов Самвела Петросовича, а я никак не желала отколупываться. Я орала: «Фигушки вам!» — куда-то ему в пах и изливалась горючими слезами. Самвел Петросович придерживал штаны за ремень и увещевал меня:
— Нариночка, я тебя не буду смотреть, ты только отцепись с моих брюк, а то мне не в чем будет домой идти!
Но мне уже нечего было терять, ибо меня накрыло такой волной паники, что я прекратила что-либо соображать.
Мне важно было как-нибудь обезвредить Самвела Петросовича, этого коварного змея-искусителя, чтобы он не смел прикоснуться ко мне хотя бы пальцем.
Вот.
Итого мы уехали из Еревана несолоно хлебавши. Всю дорогу домой я сидела тихой мышкой на заднем сиденье автомобиля и душераздирающе вздыхала. Маня периодически гладила меня по руке.
— Нарка, какая же ты все-таки трусиха, — приговаривала она с умилением.
— Аха, — соглашалась я.
— Захрмар! — грохотал отец. — Проехали четыреста километров, чтобы ты меня так перед другом опозорила?
— Пап, я не специально, — тонко заскулила я.
— Что за ребенок такой, — кипятился папа, — что за позорище такое!!!
Я угрюмо молчала.