– И я уже вёл в своё время дело неких ангелов. То, что эти существа носят хитоны и умеют летать, вовсе не делает их безмолвными рабами Голоса. Ангелы ведь не всегда действуют по приказу. Иногда херувимы строят свои заговоры – похоже, мы имеем дело с одним из них, очень хитрой конструкции. И ещё – я не исключаю, что в этом деле сразу два игрока… возможно, кто‑то явился к Рюмину до ангелов. Грохот, ругательства – странное поведение для человека, только что заработавшего десять миллионов баксов. Рюмин дома обнаружил что‑то там не то. Почему я думаю, что его убили ангелы? Я своими глазами видел, как ангелы умеют убивать. Нам придётся задержаться в Ерушалаиме…
Малинин в ужасе отпил полстакана. Давид поднялся со скамейки.
– С вашего позволения, я сейчас свяжусь с Шефом, – вздохнул он. – Ой‑вей, он приказал всё докладывать ему лично. Работаю по старой рации, осталась от дедушки‑фронтовика – морзянкой, без веб‑камеры… так‑таки лучше, а то застукают, что являешься агентом Ада, – перед соседями ж неудобно.
Он вернулся уже через пять минут – буквально ворвался, блестя глазами: даже не сняв наушники с коротко стриженной головы.
– Послушайте, у нас такие новости! Всё с ног на голову! Вам не нужно здесь оставаться! Скорее в аэропорт и назад в Москву… Секунду, я расскажу…
Дверь в подсобку вышибло взрывом, комнату окутали клубы чёрного дыма.
Прозвучали короткие, чавкающие звуки – как плевки.
Зелинский недоуменно посмотрел на Калашникова, пытаясь что‑то сказать. Из открытого рта пошла кровь, и он свалился на пол. Раэль в дверном проеме, вскинув АК‑47 с глушителем, – выстрелила дважды, сначала в хозяина магазина, потом опять в Зелинского. Перестраховка – оба были уже мертвы.
– Посланцы Ада, – улыбнулась девушка, наводя ствол. – Привет от Голоса…
За её спиной развернулись крылья – огромные, с металлическим отливом.
Малинин одним глотком допил водку.
– Ливий! – хрипло зовёт Тиберий. – Где ты, я не вижу тебя?..
Он лежит на груде цветастых тряпок – ковров, свёрнутых вдвое туник, просто кусков шёлка. Обессиленный. На лбу дрожат капли пота – белёсого, смешанного с гноем. Тень отделяется от стены, неслышно скользя к его ложу. Начальник тайных ликторов не выходит из спальни – даже на пару минут. Когда он ест, спит и посещает отхожее место – загадка и для самого Тиберия. Ливий – как бесплотный дух, возникающий по первому зову дряхлого императора.
– Я тут, пятикратно пресветлый цезарь.
– Страшная жара. Мне душно… прикажи открыть окна!
Ливий молчит. Середина марта, пусть и юг, но вечерами прохладно. Нараспашку открыты двери и окна на вилле, а цезарю жарче и жарче. Он умирает – но кто осмелится сказать ему это в глаза? Скоро всё кончится. Ливий скользит взглядом по старческому лицу, испещрённому гноящимися язвами, видит слёзы на щеках цезаря.
– Сейчас откроем. Не беспокойтесь, imperator.
Кровати в спальне нет. Сначала цезарь велел убрать балдахин – вдруг обрушится ночью? Потом и саму кровать – заговорщики подпилят ножки, он упадёт, переломает себе кости. Помпезный зал с красочными фресками совокуплений [11]без мебели – а ну как кто‑то из гостей заслан врагами, возьмёт и обрушит на голову стул. По груде промокших от предсмертного пота тряпок, заменивших цезарю ложе, ползают мухи. Тиберий берет одеяло, проверяет, не пропитана ли ткань ядом, отбрасывает, хватает другое.
Тиберий берет одеяло, проверяет, не пропитана ли ткань ядом, отбрасывает, хватает другое. Снаружи у каждого окна виллы преторианец, слуга префекта Макрона: хитрец Макрон управляет империей, пока цезарь чахнет на вилле в Мизене.
Охрану меняют каждую ночь, чтобы не успели вступить в заговор. Кругом враги, ведьмы, отравители. Скорее бы он умер. Уж скорее бы.
– Ливий… – задыхаясь, спрашивает цезарь. – Что говорят сенаторы?
– Плачут, о пятикратно пресветлый, – кланяется Ливий. – Говорят, не хотим другого цезаря, только этого – на веки вечные. Ляжем в бронзовую ванну, вскроем вены и жизни лишимся, если уйдёт от нас.
Тиберий удовлетворённо закрывает глаза. Веки белые, как у курицы.
– А народ… он сожалеет о моей болезни?
Начальник тайных ликторов не меняется в лице.
– Если собрать все слёзы, что они проливают, – в Риме появится новая река, шире и глубже Тибра, – кланяется Ливий. – Но никто не усомнится – боги подарят цезарю множество долгих лет жизни…
«Почему… так… тяжело… дышать»…
– Выйди… – слабо машет рукой цезарь. – От тебя идёт жар…
Смятение. Как? Оставить повелителя? ОДНОГО? Но это… Однако только безумный осмелится спорить с императором, даже если его приказ еще более безумен. Закрыв за собой створки дверей зала, Ливий едва не сталкивается с двумя людьми – префектом претория
«Да, уж ты‑то молишься, – подумал Ливий. – Любая собака в римской подворотне знает: ты спихнул красотку‑жену в постель к наследнику Гаю, дабы сохранить бразды правления империей. Ну да ладно… мы ещё посмотрим, кто подомнет под себя Калигулу…»
Рабыни поднесли им воду с кусочками льда и лепестками роз.
…Тиберию послышался шум. Тихий вскрик, удар у окна. Звон упавшего оружия. Рот императора открыт – он хочет позвать на помощь. Но не может. Только слабый свист и тихие хрипы. Воздух колеблется, расчёрчиваясь белыми линиями… словно рисует. Он видит этот рисунок всё ярче – женщина, лет тридцати… Завернута в пурпурную материю, по плечам рассыпались длинные чёрные волосы.
– Прошу, осторожнее. – Призрачный голос говорит мягко, но настойчиво. – У нас десять минут… потом я снова введу тебя в невидимость . Успеем ли, мама? Посмотри, он ведь совсем слаб.
Женщина присаживается на груду тряпок… цезарь хочет отодвинуться, но нет сил. Незнакомка трогает пальцем его щёку.
– Где банщик из ерушалаимских терм? – тихо спрашивает она. – Почему он исчез из города? Что ты задумал, о цезарь?
Зрачки Тиберия мутнеют, но он ещё способен говорить.
– Я знал, что вы придёте. – Он делает усилие, вымучивая слова. – Кудеснику не править этим миром. Храмы в его честь рухнут, как храмы в честь Юпитера. Мне не увидеть краха… но мой план сработает. Банщик в надёжном месте… вам его не найти.
Женщина оборачивается к пустому пространству.
– Что же с ним делать? – Её шепот плавится между колонн. – Ты не знаешь, случайно… ангелам не разрешается применять пытки?
Воздух напротив сгущается, будто его разбавили водой.