— Столько, с учетом конницы, может выставить против них Веймарская республика, причем намного лучшего качества, к этому и добавить нечего. Так что через Одер красные, может быть, и переправятся, вот только до Эльбы вряд ли дойдут! Тем более до Рейна!
— Это меня и примиряет с твоими безумными… Хотя нет, расчет у тебя на первом месте идет. Отвести от нас большевистскую угрозу можно только одним путем — направить ее разрушительную энергию на запад. — Михаил Александрович тяжко поднялся с кресла, прошелся по кабинету, мучительно размышляя — в забывчивости тер пальцами свой большой, с нарастающими залысинами лоб. — Это единственный вариант, другого просто нет!
— Я все понимаю, Константин Иванович. Но что взамен мы сможем вытянуть из комиссаров, и главное — каким образом?
— Что — мы сейчас с тобою и определим, — Арчегов усмехнулся. — А как — так это яснее ясного.
— И как? Прости уж меня, неразумного, — грустно улыбнулся монарх и посмотрел на генерала. Тот взгляд свой не отвел, выдержал, ответил коротко, медленно цедя слова:
— Нам нужно принять предложение Совнаркома и немедленно съездить в Москву на переговоры!
Демблин
— Все, отвоевались! — Михаил Вощилло еще раз прочитал листок телеграммы и вздохнул с нескрываемым облегчением. Для сибиряков война с Польшей окончилась — матчасть нужно было передать красным, а личный состав вывезти в Петрозаводск.
— Карелия так Карелия, — капитан улыбнулся. Жизнь снова сделала крутой поворот, и теперь его ждет новое место службы. И летать будет — на Севере, как он уже узнал, англичане оставили несколько десятков новых аэропланов, от «Де Хевилендов-9» до истребителей «Сопвич». Да и край почти культурный, до Петербурга рукою подать.
Вспомнив о столице, Вощилло невольно загрустил. Не скоро удастся побывать в любимом детище Петра, ибо сейчас там заправляют красные. А летчик любил Санкт-Петербург всем сердцем и не воспринимал его новое название Петроград, данное в 1914 году на волне германофобии.
Капитан бережно сложил листок бумаги с приказом, засунул в карман офицерского френча. Красноармейскую форму с цветными «разговорами» сибиряки категорически отказались надевать. Хватит с них того, что погоны с кокардами сняли, хотя бело-зеленые угольники с рукавов не отпороли.
Впрочем, в последнее время комиссар отряда, слесарь из московских авиационных мастерских, несколько раз настоятельно намекал, что было бы неплохо летчикам и техникам погоны надеть. Мол, раз в Сибирской армии служите, а там сейчас вроде как союзная большевикам «демократия», то нужно и знаки различия носить соответствующие. Да и посетивший вчера авиаотряд важный чин, из бывших офицеров, с двумя ромбами комдива, тоже настоятельно просил переодеться к смотру, что будет проводить сам командующий фронтом молодой Михаил Тухачевский, бывший поручик императорской лейб-гвардии.
Вощилло мягко отказался от назойливого предложения, сославшись на отсутствие уставной сибирской униформы. Капитан хорошо помнил тайный приказ, отданный военным министром, — погонами и кокардами не щеголять, а носить красноармейские знаки различия.
Пилот скосил взглядом на рукав, усмехнулся — три «кубаря» пламенели под большой пятиконечной звездой. Выслужился крепко, большой чин имеет в Красной армии — командир батальона или дивизиона, что соответствует подполковнику или майору в худшем случае. Только не радовали сердце эти знаки, носил их, как и все сибиряки, с тщательно скрываемым омерзением.
Но куда деваться прикажете бедному сибирскому капитану — попала собака в колесо, так пищи, но беги. Тем паче сегодня смотр, который будет проводить «красный маршал»…
— Рад тебя видеть, Константин, — Вощилло протянул руку подошедшему плечистому краскому с двумя орденами на красных розетках и синими кавалерийскими «разговорами». Старый знакомый, тоже «сибиряк», на другой линии фронта тогда находился, да в плен попал — товарищ Рокоссовский. Рукопожатие было крепким.
— И я рад видеть, Миша. Позволь поздравить с высокой наградой трудового народа.
— Взаимно. И тебя, как я вижу, со вторым орденом поздравить можно. — Вощилло говорил с радушием, хотя внутри все клокотало. Он еле сдержался, когда ему привинчивали пролетарскую награду на грудь.
Но дипломатию пришлось соблюдать со всем политесом, хотя голова кругом пошла. Трудно было раньше даже представить, что рядом с зеленым крестом «За освобождение Сибири», полученным в рядах «белой гвардии», будет привинчен орден Боевого Красного Знамени.
Иркутск
— Ни за что! Я с ума не сошел…
— При чем здесь это, Мики? — Арчегов улыбнулся, глядя на багровые пятна, которыми покрылся монарх, неправильно понявший его предложение. Да уж, в Первопрестольную теперь не то что царя — премьера Вологодского танковой буксирной цепью не затянешь.
Хватило Петру Васильевичу за глаза большевистского гостеприимства. И дело не в пулеметах, а в тех наркомовских пайках, что позволяли себе захватившие власть победители в голодающей стране. Сразу припомнилось унылое лицо Троцкого, когда тот генералу поведал, что икра в горле стоит, налопался он ее, «бедный», за три года диктатуры пролетариата. Да и другие наркомы тоже «оголодали» изрядно, одной осетринкой порой постились от отвращения к плодам земным.
И правильно — для кого ж революцию делали, голодовать самим, что ли, родимым, прикажете?!
Зато потом сказок понаписали коммунистические борзописцы — как с превеликим трудом Ленину в Москве один лимон нашли, будто не ведали, что на Хитровке продавали все, что только в голову могло бы взбрести — от рябчиков до ананасов.
Как несколько раз терял от голода сознание нарком продовольствия Цюрюпа — видно, продотряды хлебушка с крестьян не смогли собрать?! Или сусальный образ Дзержинского приукрашивали, целое сказание написав о картошке с салом, кою чекисты с превеликим трудом уговорили «железного Феликса» съесть. Константин в мае даже засомневался, подумав, что в том, прочитанном в детстве, рассказе была некая доля правды. Глава ВЧК здорово подсел на кокаин, а сей дурман аппетит отшибает напрочь, недаром высох как Кощей, только глазами зыркает…
— Ты с Виктором Николаевичем к большевикам все же поедешь? Когда думаешь отправляться?
— Через пару дней, не позже. И с тобою!
— Ну уж нет! Я уже сказал! — Михаил Александрович протестующе помахал ладонью, демонстрируя всем видом, что поездка на запад его ничуть не привлекает.
— А придется, Мики. Без всяких шуток!
— Зачем?
— Мы с Пепеляевым в Москву переговоры вести, а тебе до Оренбурга, а там до Гурьева по Уралу спустишься до самого Каспийского моря! А там на канонерской лодке пойдешь до Петровска. Тебе, государь, необходимо быть в Екатеринодаре и Симферополе. Весь Кавказ нужно объехать. Миротворцем выступишь, да ретивых унять надобно.
— Вот оно что… — задумчиво протянул монарх и пристально посмотрел на Арчегова. Тот правильно понял этот вопрошающий взгляд и, скривив губы, пояснил:
— Худо там, генералы сцепились, как пауки в банке. Задавить на корню нужно, иначе бед не оберемся. Эх… — Военный министр огорченно взмахнул ладонью, даже пристукнув ею по дубовому столу. Лицо генерала гневно исказилось, длинно, в три загиба, он вычурно выругался.
— Так плохо?
Михаил Александрович внимательно посмотрел на молодого друга. Таким расстроенным он Константина Ивановича видел редко — за последние десять дней генерал наконец перестал скрывать от него и свои эмоции, и реальное положение дел.
— Ты не представляешь! Мы чудом держимся, а эти недоумки в погонах с зигзагами так ничего пока и не осознали. Хуже того — что-либо понять они просто не в состоянии. От жопы отлегло, прости меня за такое слово, так тут же за старые дела принялись. Здесь, в Сибири, мы эту сволочь почистили капитально. Да, не хмурься — я сказал то, что сказал. Именно сволочь, если не назвать этих недоумков еще хлеще. Они красной пропаганде только на руку играют, до сих пор ничего не поняли, их революция ничему не научила — нет к прошлому возврата, нет! И никогда не будет! Россия иной стала, а потому не хрен в загнившие бочки новое вино наливать!
Арчегов побагровел, последние слова чуть не выкрикнул с ненавистью, сжав до хруста кулаки. Но усилием воли задавил гнев и взял себя в руки. Заговорил намного спокойнее:
— Мы сейчас в Сибири семьдесят тысяч под ружьем держим, полтора десятка бригад пехоты и кавалерии. Добавь флотских, казаков, авиаторов, бронепоезда, кадетов с юнкерами и прочих — вот сто тысяч и получится. И как такую прорву народа содержать прикажете? Золотой запас тает, как лед, на печку брошенный. А ведь еще в МВД прорва народа, чуть ли не полста тысяч, половину которых государственная стража составляет. Вместе более одного процента населения всей Сибири — с ума сойти можно! Это сколько народа кормить, поить и вооружать приходится?! Да ни один бюджет такого насилия не выдержит, пусть он трижды резиновый, на манер знаменитого изделия мастера Кондома!
— Но ведь иначе нельзя, Константин Иванович. Задавят ведь красные, если армию сокращать будем.
— А как же! И ты учитывай — сейчас мы побеждаем, хоть и с трудом. Но с кем мы сейчас воюем? С партизанами, у которых крайний недостаток всего, от оружия до людей. А ведь им большевики почти не помогают, пропаганду свернули. Если говорить честно, то без участия московских «товарищей» мы вряд ли этим летом таких достижений добились бы! Согласен?
— Тут ты прав, возразить мне нечего, — чуть ли не с зубовным скрежетом согласился монарх. Сам Михаил Александрович не хуже Арчегова знал сибирский расклад и испытывал вполне понятное чувство беспокойства. Еще бы — борьба с партизанами требовала неимоверного напряжения всех сил и средств, несмотря на то что были достигнуты весьма обнадеживающие результаты.
— Смотри, — Арчегов ткнул пальцем в расстеленную на столе карту. — В Сибири осталось только два крупных очага партизанщины. На Алтае мы еще полгода возиться будем, хорошо, что тридцать тысяч крестьян к труду вернулось. У Рогова и Мамонтова тысяч десять повстанцев под ружьем пребывает, но мы их с трех сторон уже качественно обложили. С Тасеевым и Степным Баджеем покончено, Щетинкин убит, отряды Кравченко ушли в Урянхайский край. Там мы их и добьем к зиме: с севера — енисейские казаки, с юга — монголы барона Унгерна.
— Это если урянхи красным не помогут!
— Не должны помешать. Их нойоны прекрасно понимают, чем дело может окончиться, — это ведь белые в Сибири победили, не красные. Хотя вряд ли они предполагают, в каком отчаянном положении мы находимся. Но ликвидировать к весне эти два последних очага сможем.
— Ты забываешь про шайку Бурлова на Ангаре.
— Нет, не забыл. Его сейчас в тайгу загоняют, думаю, что смогут вскоре добить. Свои лучшие подразделения туда бросили, да и новое оружие заодно в боевых условиях испытаем. Нет, на Ангаре к зиме с партизанами закончим, тут затягивания не будет. Меня больше Амур беспокоит!
— А Восточное Забайкалье?
Задав этот «больной» вопрос, Михаил Александрович склонился над картой. Междуречье Шилки и Аргуни и широкая полоса вдоль Амура, от верховьев до самого устья, были покрыты густой багровой сыпью, словно больной корью на последней стадии, от лечения которого отказались даже те врачи, что неисправимыми оптимистами являлись.