А ведь это же идея! Если на них самих метод товарища Кобы использовать — что–то выйдет?!»
Мысль настолько захватила разум, что Арчегов на какое–то время почти полностью отключился от действительности, не слушая своего собеседника, но краешком мозга впитывая его слова…
— Россия никогда не станет такой, как прежде, — голос Вологодского вернул Константина к действительности.
Вагон сильно раскачивало, мотало из стороны в сторону — дорога была сильно разболтана, и даже здесь, почти в окрестностях Москвы, ее не ремонтировали, не меняли трухлевшие шпалы. В чистом окне проплывали грязно–белые стены старинной крепости.
— Здесь, в Александровской слободе, царь Иван Васильевич Грозный держал своих опричников, с которыми наводил ужас на все население несчастной страны. Странно, что история опять повторяется, Константин Иванович. Теперь за кремлевскими стенами новые опричники надолго поселились, и кошмар по всей России разошелся. А ведь от тех времен три с половиной века минуло.
— История действительно имеет свойство повторяться. Но тогда был фарс, если по масштабам судить, а сейчас трагедия на все полторы сотни миллионов населения.
— Потому Россия никогда не станет прежней. Я в этом все более и более убеждаюсь, — Вологодский говорил тихо, впившись глазами в мощные, когда–то бывшие белокаменными, а сейчас серо–пепельные крепостные стены, мимо которых, словно на речных порогах, вихляя из стороны в сторону, проплывал их комфортабельный салон. В голосе прорвалась горечь:
— Слишком много крови уже пролито, ненависть гложет людские души. Примирение попросту невозможно. Единственный выход в этой ситуации — это разделиться и попытаться создать пригодную жизнь на своей территории. Смешно, но я вижу, что принцип «единой и неделимой» абсолютно оторван от реальности. Никогда уже не будет прежней империи, потому что многим она стала ненавистной.
— Да, я понимаю это, Петр Васильевич. Как и то, что победить большевиков мы просто не в состоянии, слишком несоразмерны силы. И, более того — раз сто миллионов человек искренне считают, что коммунисты выражают их самые заветные чаяния, то победа невозможна по определению. Военная победа, я имею в виду, силой одного только оружия.
— Вы правы, мой молодой друг. Против идей пушками не воюют. Так, если я не ошибаюсь, сказала императрица Екатерина Алексеевна по поводу французских якобинцев. Но вы не договорили, Константин Иванович, а возможна ли вообще победа над большевизмом?
— Более чем возможна, Петр Васильевич. Весьма вероятна, я бы даже так сказал, — Арчегов натянуто улыбнулся, припомнив перестройку, что в народе «катастройкой» была метко именована. И пояснил:
— Самый худший враг большевизма — это они сами, их невыполнимые априори обещания, их крайне неэффективные способы управления с запредельной концентрацией, особенно в экономике.
— Даже так? Но ведь в этом их сила, мой генерал! Централизация власти и диктатура позволила им создать огромную армию. И подавить выступления всех недовольных…
— Сейчас сила, ваше высокопревосходительство. Только сейчас. Завтра, то есть через год–другой, в этом будет их слабость, такая, что и «ахиллесова пята» символом надежной защиты покажется.
— Очень интересно вы говорите, — протянул Вологодский и бросил лукавый взгляд на своего собеседника. Тот промолчал, и премьер спросил:
— И как вы, Константин Иванович, собираетесь этой слабостью противника воспользоваться?
— Выиграть время — это первое. Это позволит создать приемлемые условия жизни для «наших», а население красной части убедится, что большевики ничего для них не делают, а только обещают.
Возникнет сомнение в честности власти, и недовольство выплеснется…
— Вы настолько уверены?
— Да, Петр Васильевич. У них сейчас царит экономическая разруха — вы ее видите собственными глазами. Заводы стоят, выпуск продукции минимален и не удовлетворяет самые насущные нужды. Продовольственная разверстка привела к тому, что посевные площади уже сократились более чем в два раза, а поголовье скота уменьшилось на треть. Это данные нашей разведки, а я им полностью верю.
Последние слова Арчегов произнес как можно более убедительно — не говорить же Петру Васильевичу, что эти знания имеют привнесенный характер из будущего. И развел руками.
— Еще год, и это максимум отсрочки, как здесь наступит самый настоящий голод, который не тетка. И вся большевистская демагогия из крестьянских голов разом выветрится, ибо на пустой желудок словами сыт не будешь. И тогда кремлевским властителям придется либо политику «военного коммунизма» отменять, либо…
— Это невозможно, Константин Иванович, — резко прервал Вологодский, — они никогда не пойдут на это. Это же полное банкротство той политики, которую они объявили единственно верной.
«Еще как пошли, когда крестьянские восстания заполыхали», — подумал Арчегов, но сказал совсем иное:
— Либо отобрать хлеб на юге и у сибиряков.
— Вот это будет скорее! Значит, война неизбежна?
— Да, и кончится для нас она очень скверно. У большевиков трехмиллионная армия против нашего объединенного с «южанами» полумиллиона. У Москвы все запасы боеприпасов и снаряжения, что остались на складах от царской армии. Этого им хватит, чтобы нас победить. Я имею в виду не только Сибирь, но и анклавы «белой» власти на юге и в Заполярье. Хотя потери будут просто огромны…
— Тогда наше общее положение почти безнадежное, — сказал Вологодский и неожиданно добавил, задорно тряхнув головой, будто ощутив себя молодым: — Остается уповать только на поляков!
— Почему? — Арчегов искренне удивился.
— Да потому, что война с ними порядком обескровит кремлевских тиранов, лишит их всех накопленных при царе запасов. И чем они тогда с нами воевать станут?!
Лукаво улыбнувшись, Вологодский меленько засмеялся, прикрывая рот платочком. Глаза щурились, как бы говоря: «Эх, Константин Иванович, не надо нас, стариков, недооценивать!»
«Да уж, старый конь борозды не портит! Потому–то Петр Васильевич и премьер–министр, что варианты различные давно просчитывает. А я, как дурачок, его в том убеждаю, что он сам давно понял. Иначе наш «Дед“ в Москву бы просто не поехал!»
Арчегов поднял руки, как бы капитулируя перед этими доводами Вологодского, и искренне, от всей души, улыбнулся тому в ответ, не скрывая своего восхищения.
— Нам с вами остается только детально проработать тактику «злого и доброго» переговорщиков, чтобы убедить наших заклятых друзей–большевиков разыграть именно эту карту!
Москва
— Отчаянная разруха нас просто давит за горло, Лев Давыдович. Смертельно давит, удушает!
Голос Ленина чуть дрожал от сдерживаемого возбуждения. Вождь революции пробежался по кабинету от стола до задернутых оконных штор, потирая руки от волнения.
«Сдал наш Ильич, крепко сдал за последнее время», — с нескрываемым удовлетворением подумал Троцкий, устраиваясь поудобнее в жестком кресле, и бросил короткий, почти незаметный взгляд на Дзержинского, что сидел от него чуть поодаль.
С председателем всемогущей ВЧК отношения у него не складывались, и это еще мягко сказано. «Янек», потомок гонористых шляхтичей, хорошо подсел на кокаин, как знал Лев Давыдович, отчего его и без того скверный характер стал хуже некуда.