Оставьте ненужные страхи, — Смирнов тихо рассмеялся, посчитав, что братьями Пепеляевыми овладело беспокойство за свое положение. — Как они вообще смогут провернуть это дело, ведь слова Вологодского и Арчегова весят у нас намного больше. И постоянная связь с ними есть. Правительство и Народное собрание имеют вес. А стоит нашей делегации вернуться из Москвы…
— А я не уверен, что их большевики обратно выпустят!
— С чего вы так решили, Анатолий Николаевич?
Смирнов непроизвольно вздрогнул, машинально задал вопрос и пристально посмотрел на генерала.
— Если с нашей делегацией что–нибудь случится серьезное, то по положению главнокомандующим и главой правительства до созыва Народного собрания станет его величество! Михаил Александрович может и отказаться от созыва народных представителей…
— Если начнется война, — закончил мысль Пепеляева адмирал, — а она неизбежно начнется, ибо мы не простим большевикам гибели нашей делегации…
— Это так, Михаил Иванович. Тем и опасно для нас, — генерал расстегнул карман кителя и вынул листок бумаги с наклеенными поверху телеграфными строчками. — Мне дал эту листовку брат, которому ее передали телеграфом из Татарской жандармы. Издана вчера по приказу командующего графа Келлера, им же и подписана. Прочитайте, ваше превосходительство, надеюсь, вы поймете мои опасения. Она того стоит.
Смирнов вчитался в блеклые буквы, ему стало невыносимо жарко. Так, что адмирал дрожащими пальцами машинально расстегнул верхнюю пуговицу, достал платок и вытер лицо, по которому потекли капли пота. Мысли пронеслись галопом.
«Это же откровенный призыв к всеобщему восстанию. И война… А что будет с Константином Ивановичем?! Значит, они все рассчитали и выбрали удачный момент. Вот гады, это же хуже предательства, как ножом в спину!» — Михаил Иванович мысленно выругался, стиснул зубы.
— Ваш брат уже обратился к графу? Ее нельзя пускать в обращение! Это же… Я не нахожу слов…
— Уже поздно, ваше превосходительство. Листовка разбросана с аэропланов над Омском и Петропавловском, причем наши пилоты сбили красный «Ньюпор». А час назад мне позвонил генерал Болдырев, попросил прибыть в Генштаб. Я туда немедленно приехал…
— И что?!
Смирнов чуть ли не выкрикнул, потеряв от многозначительной паузы терпение. И встал со стула.
— Наша артиллерия под Омском обстреляла позиции большевиков!
— Это война… — прошептал Смирнов, опускаясь без сил на стул…
Черемхово
— Интересно, для чего нас сдернули?!
Командир 2–го лейб–гвардии сводно–стрелкового полка полковник Федор Мейбом в который раз за долгую дорогу задал себе этот вопрос. Еще бы не задуматься — подняли полк по тревоге, загрузились в эшелоны, и пятидневный марш на Иркутск. Без остановок, только паровозы меняли. И для чего, спрашивается?
Ведь большая часть дивизии с Новониколаевска будет переброшена на Омск, артиллерию и танки уже стали грузить на платформы. Подготовка к решительному наступлению против красных ведется энергично, составами вся «железка» забита, от Черемхова до Татарской.
И лишь в обратном направлении, на восток, к Иркутску двигаются два его отборных, укомплектованных в основном «волжанами», что давно привыкли себя каппелевцами именовать, батальона.
Плюс лейб–егеря, из ижевцев и воткинцев, что были выпестованы самим государем Михаилом Александровичем и прошедшие с ним почти два года войны. Отборные ветераны, против которых мало кто выстоит…
— Для чего мы направлены? Для представительства?!
Полковник усмехнулся — для этого в Иркутск перебросили бы запасные батальоны гвардейской дивизии, но они–то и остались в пунктах постоянной дислокации, в Новониколаевске и Красноярске.
А так совсем другой расклад выпадает, совсем другой!
Полковник поднялся с удобного дивана, прошелся по небольшому купе — в эшелоне под штаб определили единственный первоклассный «синий» вагон, два «желтых» вагона отвели офицерам полка, а два десятка «зеленых» занимали солдаты 1–го батальона.
Все ехали с немыслимым в условиях гражданской войны комфортом — никаких тебе теплушек на 40 человек или 8 лошадей, грязных углярок, в которых нижние чины превращались за дорогу в арапов, или открытых платформ, где зуб на зуб от холода не попадал и приходилось постоянно кутаться во что попало, лишь бы хоть немного согреться, так как встречный ветер продирал до костей.
Второй состав, с 3–м батальоном полка, также двигался в пассажирских вагонах, коих от «союзников» осталось в неимоверном количестве. Мейбом раньше и не подозревал, что эти «гости» фактически являлись оккупантами, отобрали лучший вагонный и паровозный парк у «хозяев» и полностью распоряжались им.
И поди отбери назад — чехи сразу зубы скалили, что твои волки. А ведь в восемнадцатом году «братушки» были совсем другими. Мейбом с ними десятки боев на Волге прошел, плечо к плечу. И как они за год спокойного и сытого стояния в тылу изменились!
Действительно — мародерство быстро и основательно разлагает любую, даже прежде бывшую крепкой дисциплиной, армию. Вот так–то!
Федор посмотрел в окно, присев на диван — ночь стремительно вступала в свои права, но взошедшая луна хорошо освещала станцию, на которой его эшелону придется стоять до утра, поджидая отставший за Тулуном 3–й батальон. Но то, может, и к лучшему, зато ведь в Иркутске они будут сразу же после полудня.
— Господин полковник! Вам срочная телеграмма из Иркутска. От генерал–адъютанта Фомина!
Дверь в купе отворилась, и на пороге встал молодой командир команды связи с листком бумаги в руке.
— Благодарю, можете идти, капитан!
Офицер четко развернулся и прикрыл дверь.
Мейбом развернул сложенный вчетверо листок и впился взглядом в строчки.
— Чудны дела! — Федор еще раз прочитал две строчки предельно лаконичного текста. Теперь ему стала понятной такая невероятная спешка.
— Ну что ж, приказ получен, будем его выполнять!
(11 мая 1920 года)
Москва
— Храни тебя Господь, сын мой…
Константин истово приложился к кресту, что держал старенький батюшка с печальными глазами и изможденным лицом, прикоснулся губами к его руке и пошел к выходу из церкви, ощущая всей спиной робкие, но пристальные взгляды немногочисленного клира.
И он понимал их тщательно спрятанный испуг и потаенную радость — для них сибиряки явились, словно люди из другого мира, того старого, привычного. С погонами на плечах, что само по себе в Москве для других смертельно опасно…
Выйдя из храма, Арчегов перекрестился на надвратную икону и надел фуражку. Огляделся по сторонам. Следом вышли генерал–майор Степанов, ординарец Гриша Пляскин, единственный, кто щеголял желтыми казачьими лампасами, бывшие с ними на службе трое егерей охраны, державшие в руках даже на заутрене «хлысты».
Светало. Улица была пустынна, но у небольшой церкви царило прямо настоящее столпотворение — полдюжины егерей в темно–зеленой парадной форме с автоматами на изготовку рассыпались полукругом, бдительно зыркая глазами по сторонам.
На той стороне растянулись охранной цепью латыши, в неимоверном количестве — на первый взгляд, хладнокровных прибалтийских парней, этих ландскнехтов революции, было не меньше роты.
Не обошлось и без людей Дзержинского — за храмом и в палисаднике чернели кожаные куртки чекистов.