Вытершись Ростиковыми трусами, все остальное было нужно в сухом виде, порезала их ножом на тряпки, и засунула между камнями. Оделась, спрятала кисть в туфель Ростика, смотала его вещи в узелок и направилась в сторону крутой тропинки, ведущей наверх. Не дойдя до нее нескольких шагов, остановилась, ее била крупная дрожь, слезы навернулись на глаза, и она начала громко реветь, размазывая сопли по лицу ладонью свободной руки.
***
– Что, наревелась? – Спросила Оля саму себя, больше разговаривать было не с кем. – Тогда снимай курточку, платье, и вперед, умываться.
Раздевшись и умывшись, она промокнула лицо тыльной стороной платья, и подставила его жарким лучам солнца, успевшего за это время добраться до зенита. Достав из кармана курточки часы, оставшиеся ей вместе с ножом в память о Ростике, глянув на них, продолжила разговаривать с собой.
– Двенадцать двадцать, чуть больше полутора часов, должна успеть.
Взяв узелок, Оля вылезла из чаши карьера и бросив прощальный взгляд на темное зеркало озера пошла к конечной остановке автобуса через пустынную посадку. Выйдя из посадки с тыльной стороны хозмага, она, спрятав узелок в кустах, пошла в магазин, где купила хозяйскую сумку, молоток без ручки, набор английских булавок, и гвоздодер. Ручку к молотку изобретательные советские граждане должны были сами вырезать из подходящего куска ветки. Но и без ручки, подумала Оля, этой железякой можно много полезного сделать. Сложив узелок в сумку, Оля отправилась на остановку автобуса.
Автобус пришел по расписанию, и без десяти час Оля уже вышла на остановке неподалеку от своего дома. Пройдя дворами, нырнула в черный ход Ростикового подъезда и на лестнице чуть не столкнулась с Наташкой, которой она уже пару раз цеплялась в волосы, за то, что та к Ростику лезла. Испугано вскрикнув, Наташка пулей полетела наверх и скрылась в своей квартире, этажом выше. Открыв Ростикиным ключом входную дверь, глянув в пустой общий коридор, быстро прошла к двери в их каморку, где Ростик жил с отцом и матерью. Один из его братьев сидел за грабеж, а второй переехал в Днепропетровск.
Дверь открылась легко, и забрав все из тайника, закрыв двери, вышла через парадный и направилась через двор к своему подъезду, по дороге поздоровавшись со старушками сидевшими во дворе. В подъезде она подошла к дверям общего подвала и спустилась в кромешной тьме в подвал, разбитый на множество каморок. Поскольку карточки на основные продукты питания отменили в начале этого года, ничего ценного в подвалах никто не держал, даже замки на каморки свои никто не ставил. Любую закрытую дверь, тут же выламывали, интересуясь, что же запрятали граждане в таком легкодоступном месте. В одной из каморок с выбитым окном, была оборудована ее нычка, где Оля хранила свои ценности и деньги, которые ей перепадали за различные криминальные дела. Самыми удачными были грабежи пустых квартир. Ростик потом через своих знакомых сбывал краденое и выделял ей определенные деньги. Даже самые хорошие и новые вещи, которые ей удавалось купить на "заработанные", Оля не рисковала заносить домой, поскольку мать или отчим вполне могли все продать и оставить дочку голой.
Оля быстро переоделась в Ростикины шмотки, он был чуть выше и крупнее нее, но с помощью английских булавок, она быстро укоротила брюки и рукава куртки, спрятала свои короткие волосы под его широким картузом и положив во внутренний карман куртки гвоздодер, выйдя через черный ход, дворами прошла на улицу, и копируя походку Ростика, направилась в сторону описанного им дома. Через десять минут выйдя на нужную улицу и сверяясь с номерами, зашла в большой арочный подъезд, ведущий в четырехугольный двор окруженный со всех сторон домами. Сразу определив нужное направление, обойдя по дуге детскую площадку и скамейки со старушками, Оля нырнула в подъезд и быстро спустилась к черному входу. Взглянув на него, она облегченно вздохнула, двери были закрыты так, как описал Ростик, в створки забили большие скобы, через которые был пропущен кусок железной цепи, соединенной в кольцо навесным замком.
Не трогая конструкцию, Оля вытащила гвоздодером одну из скоб, а затем затолкала руками на место. С виду ничего не поменялось, но теперь, если толкнуть цепь через неплотно закрытый проем в правильном направлении, скоба вылетит и дверь откроется. Если просто толкать дверь, то скоба будет держаться, цепь будет тянуть ее в сторону. Крайне довольная грамотно проведенной операцией, Оля поспешила к выходу. Вылетев из подъезда, она чуть не сбила с ног бдительную старушку, которая попыталась перекрыть дорогу.
– Вы к кому, гражданин?
– К Степанычу, гражданка, – на ходу буркнула себе под нос Оля, огибая бабулю по дуге и двигаясь в сторону выезда со двора.
– К кому, к кому? – Не унималась бдительная соседка.
– Да пошла ты в… к доктору, глухая тетеря! – Не прекращая целеустремленного движения, порекомендовала ей Оля.
– Хулиган! – Сделала окончательный вывод старушка и шустро нырнула в подъезд, искать причиненный ущерб.
В тринадцать сорок, обогнув по дуге знакомых старшего поколения, которые в свою очередь не горели желанием общаться с Ростиком, Оля нырнула через черный ход в подвал. В тринадцать пятьдесят с повесткой в руке шагала в сторону здания, адрес которого был указан в повестке, но которое в городе любой нашел бы и так. По дороге она в аптеке купила тюбик вазелина и упаковку аспирина, кто его знает, как там, в милиции, дело обернется. Предусмотрительность и дальний прогноз незаметно становились превалирующими чертами ее нового характера.
Предъявив повестку дежурному на входе, она стояла, ожидая пока следователь не придет за ней на проходную. Он пришел такой же хмурый и худой. Завел ее в кабинет и усадил на стул, привинченный к полу посреди комнаты.
– Рассказывай, – коротко обронил он, описывая круги вокруг нее. Оля старательно вращала головой вслед за ним.
– Я все вспомнила, товарищ милиционер! В воскресенье, 21 апреля, я была на свидании с Ростиком. Ну и он, впервые за все время что со мной водится, пообещал что женится на мне, как только мне шестнадцать стукнет. Видно от волнения у меня, когда домой возвращалась, в голове закрутилось, вот я и ударилась. Бытовая травма, товарищ милиционер, никого из посторонних рядом не было.
– Бытовая травма, говоришь. А откуда ты такие слова знаешь?
– Ростик сказал.
– Сегодня, Ростика своего, уже видала?
– Видала, товарищ милиционер, правда недолго, убежал куда-то, сказал дела у него. Велел после четырех часов его во дворе ждать.
– Какие у него дела?
– Он мне про свои дела никогда не рассказывает. Говорит, что я дура, всем все выболтаю.
– А что еще говорил?
– Говорил, если вы меня вжарить захотите, чтоб я не выдрючивалась, и внимательно рассмотрела какие у вас особые приметы на теле есть, потом ему рассказала. – Следователь буравил ее своими глазами, взгляд не обещал ничего хорошего.
– Совсем нюх потерял, сучонок. А скажи Стрельцова, это он сам придумал, или советовался с кем-то?
– Как я ему рассказала про повестку, так он сразу велел мне сделать, что я вам рассказала.
– Хорошо, Стрельцова, так и напишем, как ты тут пропела. – Следователь заскрипел карандашом. – А что, Стрельцова, ты совсем врать не умеешь?
– Нас в школе учат, что врать нехорошо, товарищ милиционер. Враньем полсвета пройдешь, а назад не вернешься. Комсомольцы никогда не врут!
– А ты разве комсомолка?
– Нет, не приняли меня. Но я стараюсь быть на них во всем похожей.
– Понятно. Расскажи еще что-нибудь, Стрельцова, пока я пишу, чтоб нам не скучно сидеть было.
– Отчим мне проходу не дает, лапает и пристает, хоть домой не появляйся.
– Так напиши заявление, мы его мигом приструним.
– Мать сказала, если я на него пожалуюсь, на порог не пустит. А еще я будущее знаю. Вот всем говорила, что с Нового года карточки отменят, никто мне не верил. А их отменили! Не все, правда, остальные осенью отменят. А еще в этом году шахтер, по фамилии Стаханов, трудовой подвиг сделает, и о нем вся страна узнает.
– Ты, вот что, Стрельцова, ты это лучше никому не говори, а то положат тебя в психушку, поняла?
– Нет, товарищ милиционер, не могу я. То, что я знаю, нужно нашей Родине. Я напишу и отправлю письмо товарищу Сталину. – По мере того как она говорила, лицо следователя потеряло свое флегматичное выражение, он смотрел на нее с удивлением, как будто увидел впервые.
– Все мне казалось, что ты хитрая сучка и просто дурочку из себя корчишь… Ладно, Стельцова, есть у меня приятель, малолетней шпаной занимается, попрошу его, может он тебе поможет. На, читай протокол, тут напишешь, с моих слов записано верно, дата и подпись.
После того как Оля с отмеченной повесткой вышла из кабинета, следователь задумчиво смотрел на закрывшуюся дверь. Он ничего не понимал, и это раздражало до зубовного скрежета. Его совершенно не успокаивала мысль, что все связанное с ней, выеденного яйца не стоит, и у него есть масса более важных дел. С девкой было что-то не так. Чаще всего ему казалось, что она наглая стерва, которая это не особо скрывает, и косит под дурочку, иногда он был уверен, что у нее серьезные проблемы с головой. Но последняя ее фраза, даже не столько она, а как она была сказана, сказана без фальши, без патетики, по-взрослому, перечеркивала все остальное.
– Жаль девку. Пропадет ни за понюх табака. А девка вроде правильная, мог бы толк с нее быть.
Следователь записал в настольном перекидном календаре очередную строку, "позвонить Женьке насчет Стрельцовой", сложил протоколы в папку, и поставил в сейф. У него были другие дела, которые нужно было закрывать, к тому же Ванька сегодня выставлялся, у него на неделе день рождения был.
Оля выходя из здания взглянула на часы в фойе, они показывали начало четвертого. Время еще было. Барыга, в гражданской жизни директор продуктового магазина, имеющий оригинальное хобби – скупку краденого у братвы и реализацию оного через своих знакомых в других городах, в обычный день уходил с работы ровно в пять, а в субботу ровно в час. Пятница для планов Оли была более подходящим днем. В субботу слишком людно и слишком неопределенно. У людей возникают неожиданные планы, кто-то приходит в гости, кого-то ждут в гости, слишком много случайных факторов способных вмешаться в задуманное. В пятницу спокойнее. Впереди у всех, пусть короткий, но рабочий день, поэтому вероятность непредвиденных случайностей существенно меньше. Откладывать задуманное дальше, чем на день тоже не было возможности, вся стройная логическая схема накрывалась медным тазом.
Зайдя домой, где мать с отчимом уже вовсю отмечали окончание трудового дня, Оля, взяв хозяйскую сумку, такую же, как сегодня купленную, только постарше, сказала родичам, что пойдет купит хлеба, в хате жрать нечего, а она ничего не ела целый день. В подвале она сняла лифчик, пару раз обмотала веревкой грудь поверх майки, чтоб не торчала, сложила сумку в сумку, добавила одежду Ростика, женский чулок телесного цвета, правую кисть, замотанную в тряпку, нож, найденный в нычке, оголовье молотка, замотанное в тряпку и выйдя во двор направилась к столикам где любила сидеть их компания. Кое-кто из них уже вышел во двор, и несколько пацанов сидели за столом, играли в очко на щелканы. Посидев с ними до полпятого, Оля попросила передать Ростику, когда он появится, что она пошла в магазин, и скоро придет. Не торопясь, она подошла к дому барыги со стороны черного входа, выходящего в узкий проход образованный стенами двух домов. Этот колодезь соединял два двора, с выходами на разные улицы, поэтому там постоянно шастали посторонние, срезая дорогу через проходные дворы. Подгадав момент так зайти к черному входу, чтоб рядом никого не оказалось, толкнув острием ножа цепь в нужном направлении, Оля проскользнула в черный вход и забив скобу на место обмотанным в тряпку оголовьем молотка, начала переодеваться в мужскую одежду. Переодевшись и приготовив чулок, Оля начала ждать. Дважды за это время хлопали двери подъезда, люди возвращались с работы, но не те. В пять часов пятнадцать минут, выглянув на очередной хлопок входных дверей, она увидела знакомую фигуру. Барыга был пунктуален, как всегда. Надев чулок на голову и сверху картуз, пропустив барыгу подняться на один пролет, Оля с обмотанной железякой в одной реке и сумкой в другой, неслышно двинулась к лестнице. Жил он на втором этаже. В нишу, слева от лестничного пролета, выходили двери трех квартир, в том числе и его. Как только барыга поднялся и повернул налево, Оля стремительно и бесшумно преодолела два пролета. Уже на втором она услышала.