В обязанности эксквизитора это не входит. Он просто диктовал указания и получал отчеты. Но иногда возникали особые обстоятельства, которые требовали его личного присутствия.
Необходимо сказать, что смеяться в подвалах квизиции особо не над чем. Если у вас нормальное чувство юмора. Там не развешаны всякие маленькие красочные плакатики с надписями типа: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть безжалостным садистом, но это помогает!!!»
Однако некоторые вещи здесь явно намекали на то, что у Создателя было несколько извращенное чувство юмора.
Взять, к примеру, кружки. Дважды в день инквизиторы прерывали свою работу, чтобы попить кофе. Их кружки, которые были принесены из дома, стояли вокруг чайника у топки центральной печки, которая, как правило, использовалась для нагрева всяческих железных штырей и ножей.
И на всех кружках без исключения красовались надписи вроде: «Подарок из священного грота Урна» или «Лучшему папочке на свете». Причем большинство кружек были с отбитыми краями.
А на стене висели открытки. Согласно традиции, каждый уехавший в отпуск инквизитор посылал своим коллегам по работе грубо раскрашенную ксилографию местного пейзажа с какой-нибудь сомнительной шуткой на обороте. Рядом с открытками было пришпилено трогательное письмо от инквизитора первого класса Ишмаэля «Хлоп» Квума, в котором всем «ребятам» объявлялась благодарность за сбор целых семидесяти восьми серебряных оболов в качестве пенсионного подарка и за подношение огромного букета цветов госпоже Квум. В постскриптуме Квум клятвенно заверял, что никогда не забудет дни, проведенные в подвале номер три, и всегда будет рад помочь, если возникнет нехватка специалистов.
Мораль: нормальный семейный человек, который каждый день ходит на работу и ответственно относится к своим обязанностям, мало чем отличается от самого чокнутого психопата.
И Ворбис это знал. Обладая подобным знанием, вы знаете о людях все, что необходимо.
Сейчас Ворбис сидел рядом со скамьей, на которой лежало легонько подрагивающее тело его бывшего секретаря, брата Сашо.
Он взглянул на дежурного инквизитора, и тот кивнул. Ворбис склонился над закованным в кандалы секретарем.
— Назови их имена, — повторил он.
— …Я не-е…
— Мне известно, что ты передавал им копии моих писем, Сашо. Это вероломные еретики, которым уготована вечность в преисподней. Ты хочешь к ним присоединиться?
— …Я не знаю их имен…
— Я верил тебе, Сашо, а ты шпионил за мной. Ты предал церковь.
— …Не знаю…
— Правда избавляет от мучений, Сашо. Расскажи мне все.
— …Правда…
Ворбис вздохнул, но тут вдруг заметил сгибающиеся и разгибающиеся пальцы Сашо. Они как бы подзывали его.
— Да?
Он склонился над телом еще ниже.
Сашо открыл оставшийся глаз.
— …Правда в том…
— Да?
— …Что все-таки Черепаха Движется…
Ворбис выпрямился. Выражение его лица не изменилось. Оно никогда не менялось — если только он сам того не хотел. Инквизитор в ужасе смотрел на него.
— Понятно, — сказал Ворбис и кивнул инквизитору. — Как долго он уже здесь?
— Два дня, господин.
— И ты можешь продержать его в живых…
— Возможно, еще два дня, господин.
— Так и поступи, так и поступи. В конце концов, наша прямая обязанность — как можно дольше бороться за человеческую жизнь. Верно?
Инквизитор нервно улыбнулся — так улыбаются в присутствии начальника, одно-единственное слово которого может приковать вас к пыточной скамье.
— Э… Да, господин.
— Э… Да, господин.
— Кругом ересь и ложь. — Ворбис вздохнул. — А теперь придется еще искать другого секретаря. Столько беспокойств…
Минут через двадцать Брута успокоился. Мелодичные голоса сладострастных соблазнителей куда-то пропали.
Он продолжил обрабатывать дыни. С дынями у него всегда ладилось. Они казались более понятными, чем многое другое.
— Эй, ты!
Брута выпрямился.
— Я не слышу тебя, грязный суккуб.
— Слышишь, мальчик, слышишь. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал следующее…
— Я заткнул уши пальцами!
— Тебе к лицу. Очень похож на вазу. А теперь…
— Я напеваю песню! Напеваю песню!
Учитель музыки брат Прептиль как-то сказал, что голос Бруты напоминает крик разочарованного стервятника, слишком поздно прилетевшего к дохлому ослу. Хоровое пение было обязательным предметом для всех послушников, но после неоднократных прошений со стороны брата Прептиля Бруту освободили от этих занятий. Брута с раззявленным ртом — достаточно жуткое зрелище, но много хуже был голос юноши, который обладал достаточной мощью и внутренней уверенностью, однако имел привычку блуждать по мелодии как попало, ни разу не попадая на правильные ноты.
Вместо пения Брута заработал дополнительные практические занятия по выращиванию дынь.
С одной из молитвенных пашен торопливо взлетела стая ворон.
Исполнив до конца «Он Топчет Неверных Раскаленными Железными Копытами», Брута вынул пальцы из ушей и прислушался.
Кроме удалявшегося раздраженного крика ворон, ничего слышно не было.
Получилось. Главное — верить в Господа, так ему говорили. И он всегда следовал этому совету. Сколько себя помнил.
Брута поднял мотыгу и, облегченно вздохнув, вернулся к своим дыням.
Лезвие мотыги уже готово было воткнуться в землю, когда Брута увидел черепаху.
Черепашка была маленькой, желтого цвета и вся покрытая пылью. Панцирь по краям обколот. У черепахи был всего один глаз-бусинка, второй же она, видимо, потеряла в результате одной из тысяч и тысяч опасностей, которые повсюду подстерегают медленно передвигающееся существо, живущее в дюйме от земли.
Брута огляделся. Сад по-прежнему находился внутри храмового комплекса и по-прежнему был обнесен стенами.
— Как ты сюда попало, маленькое существо? — спросил он. — Прилетело?
Черепаха подняла на него свой единственный глаз. Брута ощутил тоску по дому. В песчаных барханах рядом с его родным домом всегда водилось много черепах.
— Я могу угостить тебя салатом, — предложил Брута. — Но, по-моему, черепахам запрещено находиться в садах. Разве ты не вредитель?
Черепаха продолжала таращиться на него. Ни одно животное не способно смотреть так пристально, как черепаха.
Брута почувствовал себя обязанным что-то предпринять.
— А еще есть виноград. Вряд ли я совершу большой грех, если дам тебе одну ягодку. Хочешь винограда, а, маленькая черепашка?
— А ты хочешь стать презренным червем в самой глубокой яме хаоса?
Вороны, облепившие наружные стены, снова сорвались в воздух, услышав яростное исполнение «Безбожники Умирают В Муках».
Брута открыл глаза и вынул пальцы из ушей.
— Я все еще здесь, — сказала черепаха.
Брута растерялся. До него медленно доходило, что демоны и суккубы не превращаются в маленьких черепашек. В этом нет смысла. Даже брат Нюмрод согласился бы, что одноглазая черепашка — не самый лучший эротический образ.
— А я и не знал, что черепахи разговаривают, — наконец выдавил Брута.
— А они этого и не умеют, — ответила черепаха. — Ты на мои губы посмотри.