Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— А ты откуда знаешь? — Славка разозлилась ещё больше. — Откуда ты знаешь, пройдет или не пройдет? С тобой так не было! Тебя так не оскорбляли! Тебя правда любили, а не с расчётом! Ты не знаешь, как это…
— Правильно, сейчас плакать не стоит, — перебила Александра. — Потом как-нибудь, в свободное время. Ты же скоро к Лерке должна идти, да? Ну вот, не идти же зарёванной. Ты говорила, что надо ей помочь с чем-то. Готовить? Столы накрывать? Порядок наводить? Значит — вернёшься переодеться перед этим её званым вечером. Я тебе кое-что интересное привезла. Пойдём, примерить надо, а то у меня кое-какие сомнения насчёт длины.
Никаких сомнений ни насчёт длины, ни на какой-нибудь другой счёт у Александры не было — и быть, конечно, не могло. Вот уже три года всю одежду, которую Александра выбирала для Славки, она сначала примеряла на себя. И всегда всё совпадало до миллиметра — Славка к девятнадцати годам как выросла точно до параметров Александры, так с тех пор и не изменилась. Даже странно, в кого она такая уродилась: родители у нее были крупные, ширококостные, широкоплечие, бабушка — еще и откровенно толстая, а дед, говорят, вообще был гигантом. Богатырем. «Дюймовочка у Гулливеров родилась», — говорила мощная Славкина бабушка. «В семье не без урода», — говорила бесцеремонная Славкина мать, тоже вполне мощная. «Кося, хорошо, что я в тебя пошла, а не в своих предков», — говорила Славка, когда была маленькой. Впрочем, когда выросла, говорила то же самое. Она всерьёз считала, что Александра каким-то не известным науке способом передала ей свои гены. Вообще-то, многие знакомые считали их роднёй. И правда — совсем чужие люди разве могут быть так похожи? Не только внешность, но и походка, жесты, голос, смех. Славкина бабушка считала, что Славка просто подражает Александре, потому что с самого Славкиного рождения они были почти всё время вместе. А то, что волосы у обеих совершенно одинакового цвета — так это чистый случай. Игра природы. Бывает, и у жгучих брюнетов рождаются белобрысенькие дети. Хотя белобрысенькой Славку могли посчитать только цыганисто-смуглые мама с бабушкой — в сравнении с собой. У Славки были волосы редчайшего цвета — что-то среднее между старой древесиной и старым сеном. Бежевато-серые, с легким серебристым сиянием сухого ковыля. «Зимняя белка», — говорила романтичная Славкина бабушка. «Дорожная пыль. Только что блестит», — говорила неромантичная Славкина мать. «Кося, хорошо, что я в тебя пошла», — говорила Славка, любуясь в зеркале своими волосами, точно такими же, как у Александры. Александра ничего не говорила, потому что волосы у нее были крашеные. Вот уже почти пятнадцать лет она красила волосы в цвет, который даже выбрала не сама, — парикмахерша что-то случайно намешала, вот и получилась зимняя белка. Старое сено и сухой ковыль. А у Славки от природы так получилось.
— Ты знаешь, а мне нравится, — важно сказала Славка, с пристрастием рассматривая себя в новом костюмчике в зеркале, оглаживая ладонями бока и кокетливо отставляя ножку. — Немножко консервативно, но это как раз хорошо, это стиль, это я люблю. Кося, просто удивительно, как ты мои вкусы изучила.
— Ну, так уже сколько лет изучаю, — так же важно откликнулась Александра.
Они встретились взглядами в зеркале и одинаково хмыкнули. Обе знали, что вкусы у них тоже одинаковые, так что чего там изучать…
— Да, нам очень идёт этот костюм, — с удовольствием отметила Славка. — Особенно штаны. Я как-нибудь дам тебе поносить. Главное — к этому никаких «шпилек» не надо. «Шпильки» очень вредны для здоровья.
— И походка от них меняется, — добавила Александра.
Это была давно сложившаяся формула, объясняющая причины их нелюбви к высоким каблукам. Нелюбовь к высоким каблукам у них была тоже общая.
— Переодевайся, — велела Александра. — Тебе, наверное, уже к Лерке пора. Чайку попить успеем? А то наелись, как удавы, а чайком не запили. Я нашего любимого лукума привезла, турецкого, с грецкими орехами и розовыми лепестками.
— А я нашего любимого печенья напекла. Сама! — гордо похвасталась Славка. — Которое на рассоле. Только в этот раз не с орехами, а с семечками. Орехи я нечаянно сожрала до того, как печенье затеяла. Но с семечками мы тоже любим, да?
Гастрономические пристрастия у них тоже были одинаковыми.
У них всё было одинаковым.
Многие думали, что Александра — мать Славки. Особенно когда Славка училась в школе. В первый класс Славку привела Александра. На родительские собрания ходила Александра. Претензии учителей по поводу Славкиного поведения выслушивала Александра. На выпускной вечер тоже Александра пришла. Вовсе не потому, что Людмила совсем забросила дочь. Просто так получалось, что ее обязательные поездки совпадали по времени с необходимостью появиться в школе родителям. Появлялась Александра. Как родительница. Вот все и привыкли. И Александра постепенно привыкла, перестала вздрагивать, когда к ней обращались «мама Ярославы Язовской», на советы типа «мамаша, вы бы объяснили дочке, что девочка не должна драться с мальчиками» покладисто отвечала: «Ладно, я обязательно объясню». Она вовсе не пыталась отодвинуть Людмилу на задний план, занять ее место в сердце дочери… ну, наделать каких-нибудь глупостей. Она никогда сама не представлялась матерью Славки. Но и не разубеждала тех, кто думал, что она мать. Думают люди — вот пусть и думают. Зачем мешать чужому мыслительному процессу? Она-то никого не обманывает, просто так само собой получилось.
На самом деле в глубине души Александра с самого первого дня Славкиной жизни была абсолютно уверена, что Славка — именно её дочь.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Хотя — да, она же и не собиралась у нас работать.
Тогда зачем ей эта стажировка была нужна? Просто так, в Москве поболтаться? По магазинам пошляться? Магазины в Москве тогда были уже не то, что раньше, но всё-таки с какой-нибудь глухой провинцией не сравнить.
В общем, я не знал, что и думать. Терялся в догадках. И все тоже терялись в догадках. Каждый день все только о ней и говорили. Как на зло, в том июне почти никто в отпуск не ушёл. Только завхоз ушёл, но это всё равно, он что работает, что в отпуске — никакой разницы. А больше никто не ушёл, даже в командировки никто не ездил, и на больничном никто не сидел, и без содержания по семейным обстоятельствам никто не гулял. Народу было каждый день даже больше, чем в день получки. Я тогда подумал: а ведь действительно у нас слишком большой штат. И половина — бездельники. Ходят на работу, чтобы за цветами покурить и потрепаться о том, кто и почему у нас работать не хочет. Целыми толпами собирались на этаже, трепались часами и курили. Весь этаж прокурили.
Она приходила каждый день, только не с утра, а ближе к полудню. И вся эта толпа бездельников сразу кидалась к ней, как будто именно её все и ждали. Я тогда не сразу понял, что все именно её и ждали. Даже не знаю, почему я это не сразу понял. Ведь это просто в глаза бросалось. Все о ней говорили, все её ждали — молодые, старые, мужчины, женщины, все. Массовый психоз.
Кажется, она тоже не сразу поняла, что все именно её ждут. Или вообще так и не поняла. Приходила к полудню, поднималась по лестнице — она почему-то никогда не поднималась в лифте, — мимоходом здоровалась со всей этой толпой — и сразу в кабинет Марка. Марка ещё не было, он первую неделю июня был во Львове, как и собирался. Я сидел в его кабинете, потому что на телефонные звонки надо было отвечать, да и жарко было в моей каморке без окна. Хоть июнь тогда был хороший, прохладный. Особенно по утрам было прохладно. Некоторые бабы приходили на работу в кофточках, в накидках каких-нибудь, в пиджаках. Потом, ближе к полудню, когда становилось тепло, их снимали. А она приходила к полудню, когда уже было тепло. Поэтому ничего такого не носила. Если бы приходила утром, когда прохладно, тоже надевала бы что-нибудь такое. И я помогал бы ей снимать кофточку или пиджак. Я тогда подумал: никто ей ни разу не сказал, что на работу надо приходить вовремя. У нас и раньше иногда работали стажёры, от них всегда требовали дисциплины. Особенно ответсек. А от неё — никто. Ни ответсек, ни Главный. Бывало, что спрашивали с утра: ещё не пришла? Не пришла — ладно, подождём. Как будто так и надо.
Она приходила, мимоходом здоровалась со всей этой толпой на лестнице, потом шла в кабинет Марка, мимоходом здоровалась со мной, потом сразу относила материал в секретариат — каждый день она приносила готовый материал. Я тогда подумал, что она готовые материалы с собой привезла, даже спросил об этом. Она удивилась и сказала, что ничего не привозила. Это ответсек и Главный в первый же день заданий ей надавали. Только это не материалы, это так, ерунда всякая, мелочь строк по сто—сто пятьдесят. Она действительно считала сто пятьдесят строк мелочью. У нас многие маститые сто пятьдесят строк по две недели пишут. Иногда и дольше. А тут — каждый день по куску. Я тогда подумал, что так работать нельзя. Это профанация. Если называть своими словами — халтура. Но всю её халтуру тут же ставили в номер. Я случайно услышал, как ответсек говорил Володе насчёт оформления: прочитай очень внимательно, подумай как следует, тут не абы что рисовать можно, тут надо на уровне. Вообще все про её материалы говорили: высокий уровень, высокий уровень! Я ни разу не читал. Даже не знаю, почему. Наверное, боялся, что мне не понравится. Я не люблю разочаровываться в людях.
Хотя сейчас я понимаю, что мне было просто всё равно. Я тогда опять стал сходить с ума. Рецидив. Пытался бороться. Но от этого становилось только хуже. Потому что я понимал: ничего не может быть, совершенно ничего. Единственный беспроигрышный вариант — это Лилия. Её родители уже готовили тылы, уже нашли в Израиле какую-то бабушку, или тётушку, или ещё кого-то в этом роде. Уже всё решено было, эта поездка в Коктебель была последней. Прощание с Родиной, так сказать. Если всё пойдёт по плану, то в начале будущего года они уедут в Израиль. Мы с Лилией тоже уедем, если всё пойдёт по плану. На исполнение всех планов оставалась осень и начало зимы. Планы были очень напряжённые. Машину можно было продать быстро, но на дачу надо было искать солидного покупателя. Мама над этим вопросом уже работала, но на неё одну все хлопоты тоже нельзя было сваливать. Ещё надо было думать, как валюту переправлять. Много дел было, очень много. Нельзя мне было с ума сходить.
А я сходил с ума.
Я сидел с утра в кабинете Марка и ждал, когда она, наконец, заявится. И злился: по магазинам, что ли, шляется? Провинция. Зачем было приезжать на эту стажировку, если вообще работать у нас не собирается? Иногда я выходил из кабинета, смотрел на эту толпу, которая весь этаж задымила, и ещё больше злился. Тут не пятнадцать человек надо увольнять, тут сорок человек надо увольнять. На работе редакции не отразится. Только воздух чище станет. Бездельники.
Она приходила к полудню, и все эти бездельники кидались на неё, как стая ворон. И каркали, как стая ворон. А хвосты распускали, как павлины.
Наверное, не я один тогда с ума сошёл. Массовый психоз.
Пока Марка не было, эти бездельники в кабинет всё-таки не очень-то лезли. То есть лезли, но не всей толпой. По двое, по трое — это всё время. Вроде бы спросить что-то, или сказать, или ещё по какому делу. Бабы не скрывали, зачем заходят, — посмотреть, в чём она одета. На мой взгляд, одета она была всегда как-то… неуместно, что ли. Наши все ходили главным образом в джинсе, или в вельвете, или ещё в каких-то фирменных вещах. А на ней — не понятно, что. Не похоже, что фирменное. А если и фирменное, то о таких фирмах наши и не слышали. Я тогда подумал, что Лилия тоже наверняка не смогла бы сказать, какая это фирма. Тогда ещё про одежду не говорили «эксклюзив». В общем, одета она была не так, как все. Очень сильно выделялась из толпы. Я и от этого тоже злился. Зачем ей выделяться из толпы? На неё и так все пялятся, как ненормальные. Прутся в кабинет без конца. Совершенно невозможно работать, проходной двор. Я говорил, чтобы не мешали работать. Они вроде бы расходились, а через пять минут — опять то же самое.