— От такой слышу.
Игорь засмеялся и опять принялся целовать ее.
И тогда она тоже засмеялась, но на всякий случай спросила:
— Ты не передумал на мне жениться?
— Не протрезвела еще. — Игорь заглянул ей в глаза, счастливый и немножко шальной. — Как это я передумаю? Ты бы не передумала…
Она уткнулась носом ему в плечо и разрыдалась, выплакивая все свои страхи и обиды, смывая с души многолетние наслоения тоски, отчаяния и безнадежности, и она нисколько не боялась плакать при нем, потому что ей нечего было бояться. Ведь он тоже не боялся ее слез, и не сердился, и не делал вид, будто ничего не замечает… Он смотрел на нее улыбающимися глазами, вытирал ее мокрые щеки большими горячими ладонями и рассказывал, какая она необыкновенная, и как он ее любит, и как они будут жить-поживать и добра наживать, и как поедут в свадебное путешествие, например в Париж… Нет? Ну, в Грецию… И не в Грецию? Ну, куда она захочет — туда и поедут. Хорошо-хорошо, если она никуда не хочет — никуда и не поедут. Медовый месяц у них будет здесь. В ее квартире. И чтобы никого рядом, только они вдвоем… Ольга постепенно перестала плакать и испуганно вспомнила:
— А давно мы здесь? Как же там Чижик одна? Ой, давай собираться скорей, стыд какой, ребенка бросили…
— Вокруг Чижика целый хоровод. — Игорь не выпускал ее из рук. — Ничего с Чижиком не случится. Давай мы еще немножко здесь задержимся? И квартиру ты так и не посмотрела…
Посмотрев квартиру, Ольга еще немножко поплакала. Оттого, что у нее есть своя квартира, и потому, что всю жизнь она мечтала поселиться в своей квартире вместе с мамой, а своя квартира, оказывается, ей совсем не нужна… И еще потому, что это было совершенно новое для нее ощущение — не бояться плакать, не скрывать слез.
Наверное, Инга Максимовна все-таки права — Ольге понравилось плакать. Во всяком случае, она за всю свою прежнюю жизнь не плакала столько, сколько могла заплакать по самым вздорным поводам и вообще без повода в первые дни новой жизни.
В гостях у Галки, рассказывая о переменах в судьбе, Ольга поплакала скорее за компанию с Галкой — та ревела в три ручья и почему-то просила не забывать ее. На свадьбе слегка прослезилась потому, что Инга Максимовна приказала ей надеть фату, и потому, что на высоких каблуках было страшно ходить. Потом время от времени Ольга плакала из-за вечной войны между Шуркой и Сашей-маленьким — от огорчения; из-за того, что Шурка обстригла свои крашеные рыжие патлы и опять стала жгучей брюнеткой — на этот раз от радости; из-за того, что у Чижика оказался музыкальный слух, а Ольга не могла научить ее играть на пианино — сама не умела…
Да, признавалась она себе, ей нравится плакать. И не сам процесс, а поведение Игоря, присутствующего при этом. Когда она плакала, Игорь всегда очень вдумчиво расспрашивал о причине слез, заглядывал ей в глаза своими черными смеющимися глазами, заботливо вытирал ей нос первой подвернувшейся тряпкой — собственной майкой, шторой, банным халатом, — предлагал самые неожиданные методы утешения… И в конце концов Ольга начинала смеяться, и он смеялся. А когда она однажды спросила, почему Игорь не сердится из-за ее частых слез, он серьезно ответил:
— Ты просто не знаешь, до чего ты красивая, когда плачешь. На твоем месте любая баба ревела бы не переставая.
А когда она расплакалась, получив новый паспорт, в котором было написано «дочь — Серебряная Анна Игоревна», Игорь не утешал ее, не смешил и ни о чем не расспрашивал.
— Оленька, — сказал он, жалобно сморщившись. — Можно я тоже немножко поплачу?
— Нет! — испугалась Ольга. — Не надо, пожалуйста! А то я вообще никогда не остановлюсь!
— Ладно, не буду, — согласился Игорь, схватил с дивана какую-то тряпку и вытер глаза. — Фу, черт! Что это такое? Волосы какие-то…
— Вообще-то это Муськина постель, — сообщила Ольга, и все опять закончилось смехом.
Как ни странно, Анне тоже нравилась плачущая Ольга. Анна обожала утешать маму, то снисходительно объясняя, что никаких причин для слез нет, то свирепо обещая разобраться с обидчиками. Катерина Петровна по поводу Ольгиных плачей философски заметила: значит, клапан туго зажат был, вот раньше и не отревелась. А Инга Максимовна искренне считала, что Ольга слишком уж сдерживается. Любая баба ревет гораздо чаще да притом еще и орет. А тут — тишина, покой, порядочек… И все смеются.
И так проходили дни, недели и месяцы, и целый год прошел — целый год счастья! Целый год Чижика, и Игоря, и Шурки, и кошки Муськи, и всех-всех-всех, кто был теперь ее семьей, ее частью, смыслом и оправданием жизни… И ничего она не хотела менять, и ни о чем большем не мечтала — куда уж больше-то? У нее было все.
— Точно, уже больше двух месяцев, — буднично объявила Любаша, что-то быстро записывая в ее карточке. — Надо думать, в начале апреля родишь.
— Я? — Ольга почувствовала, как сердце затрепыхалось осиновым листом.
— А кто же еще? — Любаша подняла нос от бумаг, поправила сползающие очки и уставилась на Ольгу с недоумением. — Ты, мать, вопросы задаешь какие-то… неожиданные, я бы сказала. Кто у нас беременный? Ты. Ну вот, тебе и рожать придется.
— Мне рожать придется… — Как только она произнесла это вслух, тут же и поверила, что это правда. И будто что-то вспыхнуло в ней, не как электрическая лампочка, а как живая тоненькая свечечка, маленький слабый огонек… Но это эфемерное тепло сразу согрело ее всю, и его призрачный свет по-новому осветил всю ее жизнь.
Ольга шла домой, бережно неся в себе эту драгоценную каплю тепла и света, и улыбалась всю дорогу до дому. И с той же улыбкой сообщила Игорю:
— Мне рожать придется. В начале апреля, наверное.
И привычно шагнула в кольцо его рук, обнимая его за талию и прижимаясь щекой к его груди. И вдруг почувствовала, как он напрягся. Удивленно заглянула ему в глаза… И увидела в его глазах панику.
— Как это? — испуганно спросил Игорь. — Ты же говорила — не будет детей!
Огонек внутри Ольги дрогнул и съежился. Она разжала руки, шагнула назад, еще не успев удивиться или испугаться, совершенно инстинктивно отстранилась, стремительно возводя вокруг себя защитный барьер, чтобы остаться в спасительном одиночестве. Но Игорь не дал ей отгородиться. Он обнимал ее еще крепче и что-то быстро говорил. Постепенно до нее дошел смысл его слов.
— Господи, как я боюсь… — говорил Игорь, и сердце его билось как сумасшедшее. — Тебе же опасно рожать, я знаю… Глазки после операции… Оленька, как я счастлив, ты бы знала! Я сволочь и эгоист, можешь меня стукнуть, но как я рад… И я боюсь ужасно. Я, кажется, сейчас в обморок хлопнусь.
Ольга подумала, что и сама должна бояться, но почему-то ничего не боялась. Не думала ни о глазках после операции, ни о возможной наследственной слепоте… Была, как ни странно, безмятежна и точно знала, что все будет хорошо. Все будет просто замечательно, а девочка будет похожа на Игоря.
Она так и сказала:
— Обе дочки на тебя похожи. Это хорошо, счастливыми будут.
— А может, сын? — спросил Игорь.
— Можно, — согласилась Ольга. — Но не сразу, ладно?
— С ума я с тобой сойду, — пожаловался Игорь. — Не пугай меня так.
И все время до рождения дочки Игорь сходил с ума, смеша Ольгу своими страхами, своей осторожностью с ней, своими оптовыми закупками совершенно ненужных детских одежек и игрушек, своей свирепой готовностью защищать ее от… всего! А Ольга жила себе как живется. Почти все время проводила с Чижиком, потому что нужно уже было к школе готовиться. Много ела, сладко спала, ходила в гости к Галке, слегка пожучивала разленившуюся на втором курсе иняза Шурку, время от времени любовалась в зеркале своим растущим животом и никогда не плакала.
Зато полюбили плакать Инга Максимовна и Катерина Петровна. Инга Максимовна приезжала к ним часто, но была в эти визиты не такая шумная, как раньше. Следила за Ольгой тревожным взглядом, а уединившись с Катериной Петровной в кухне, обязательно пускала слезу. Катерина Петровна тоже хлюпала и вздыхала, и так они могли проводить время часами. Ольга точно знала, что обе с восторгом и надеждой ждут прибавления семейства Серебряных, а остальные причины их расстройства ее нисколько не волновали. Ее вообще сейчас ничего не волновало, кроме успехов Чижика. Но с Чижиком все было хорошо, так что и здесь волноваться не о чем.
В роддом ее повезли всей толпой на двух машинах. Одну вел Саша-маленький, потому что у Игоря руки тряслись, и он сел на заднее сиденье рядом с Ольгой, а на переднем устроилась Инга Максимовна с валидолом. Во вторую машину набились остальные — Шурка, Галка, Катерина Петровна с Анной на коленях, а за руль сел взявшийся ниоткуда Саша Большой, как всегда невозмутимый и как всегда знающий о событии еще до того, как оно произошло.
В роддоме Игорь попытался организовать панику, но Ольга его попытки пресекла в корне, резонно заявив, что рожать ей, а не ему и врачи лучше знают, что надо делать, а Игорь только под ногами путается. Игорь замолчал, больными глазами смотрел, как ее уводят, а потом сел в приемном покое и не тронулся с места, несмотря на уверения врачей, что ждать нечего — Ольга скоро не родит, рановато привезли, да еще первые роды… Игорь сидел, молчал, смотрел на всех ожидающими глазами, и, когда через три часа ему сообщили, что Ольга родила девочку, три семьсот, обе чувствуют себя хорошо и уже просят есть, Игорь ожил, заговорил, задвигался, вцепился в дежурного врача и потребовал вызвать к Ольге офтальмолога.
— Да все в порядке, — отбивался врач. — Мы в курсе проблемы, вы не волнуйтесь. Все в полном порядке, и роды на удивление легкие. Родила — как выдохнула.
— Это правда? — пытал его Игорь. — Вы от меня ничего не скрываете?
Как врач ни противился, Игорь заставил его передать Ольге в палату сотовый телефон, и целый день потом сидел дома, прилепившись к телефонной трубке, и самозабвенно слушал то подробные объяснения Ольги по поводу занятий Чижика, то басовитый громкий рев самой младшей Серебряной, Марии Игоревны.
…Ольга ни разу не заплакала до того дня, когда Чижика повели в первый класс. Она сидела у школы, как когда-то Игорь в приемном покое, до тех пор, пока не увидела выходящую из дверей Анну, и кинулась к ней с миллионом вопросов, на которые Анна восторженно отвечала:
— Да класс! Буквально здорово!
И Ольга по дороге домой тихонько поплакала от облегчения. Она помнила, каким мучением была школа для нее, и все время боялась за Чижика.
А потом в слезы ее вогнала Шурка. Однажды вечером, помогая Ольге укладывать Машку спать, Шурка решительно заявила:
— Я тоже девку рожу. Красивую. От Саши-маленького. Жаль, что рыжий… Но если девка рыжей будет — это даже хорошо. А вдруг пацан получится?
— Ты что? — испугалась Ольга. — Как это родишь? Когда?
— Ну, этого я еще не знаю… Все-таки сначала Сашу надо уговорить… ну и вообще…
— Вы жениться задумали! — догадалась Ольга. — Какие же вы все-таки… А я ни сном ни духом.
— Да вообще-то и Саша пока ни сном ни духом, — призналась Шурка. — Это я только что подумала: а чего бы мне тебе внучку не родить? А Саша просто к слову пришелся. А что? По-моему, подходящая кандидатура в папаши. Большой, красивый. Смешной к тому же. Нет, решено, рожу я тебе внучку.