Потом был ужас и жар, неумелое волнение и невыносимая волна нежности, щенячья гордость от свершившегося и ощущение, что в этот миг он может одной рукой перевернуть весь мир. Немного мешало то, что Амели все время смеялась. Тихо, словно крошечный колокольчик звенел в темной комнате. Это мешало Джону тогда, это оказалось неприятным воспоминанием и сейчас. Он так и не смог понять, смеялась она от счастья или же над его неопытностью?
Бурный роман с веселой медичкой Амели закончился через неделю. За это время Джон только-только успел приобрести некоторую уверенность в себе и начал получать удовольствие от процесса, но в конце безумной недели в студенческой столовой услышал случайно разговор двух однокурсниц своей первой женщины. Вряд ли они были ее подружками, потому что в звонких голосах сквозила явная неприязнь. Джон всегда умел владеть собой, поэтому дослушал все до конца, не показав вида, что слушает.
Выяснилось, что Амели заключила пари на то, что просто возьмет «английского девственника» за одно очень деликатное место и уложит в постель в течение первого же дня знакомства. Самое отвратительное заключалось в том, что пари она заключила со своим собственным дружком, который жил с ней уже полгода, – для ветреной медички такой срок приравнивался едва ли не к десяти годам законного брака. Амели выиграла пари, и теперь Клод – так звали ее дружка – должен был везти ее в Ниццу.
Вечером того же дня Амели сообщила ему, что уезжает на некоторое время в деревню на практику. Джон невозмутимо поинтересовался, как называется деревня, – не Ницца случайно? На секунду она опешила, и эта секунда растянулась в сознании юноши на целую вечность. Он мечтал, чтобы все оказалось неправдой, а если и правдой – то чтобы в этот момент Амели раскаялась и призналась, что влюбилась в него по-настоящему. Однако секунда истекла, и Амели по обыкновению звонко расхохоталась, сбросила с себя халатик, под которым ничего не было, и предложила, раз уж он все знает, заняться на прощание любовью. Джон повернулся и молча вышел из квартиры.
После того случая у него никого не было года четыре. Он ничего не чувствовал, глядя на женщин. Даже посещение стрип-бара в Америке, куда он попал совершенно случайно вместе с коллегами по бизнесу, просто не зная, куда именно его приглашают, не вызвало у него никаких плотских желаний.
Джон нахмурился и поднялся из-за столика, махнул рукой официанту. Тот с благодарностью принял щедрые чаевые и вполголоса заметил:
– Мсье без машины? Лучше взять такси и не класть портмоне в наружные карманы. В этом районе полно шпаны...
– Благодарю. Я не боюсь маленьких хулиганов.
– Я не подозреваю мсье в трусости, но... в нашем районе даже полицейские оглядываются, прежде чем войти в подъезд.
– Всего доброго.
Джон вышел из ресторана и некоторое время постоял, глядя по сторонам и решая, стоит еще погулять или все же взять такси и ехать в гостиницу. В этот момент из-за угла высыпала группа тех самых, о ком предупреждал его официант, и Джон снисходительно усмехнулся. Подростки от тринадцати до семнадцати, не больше. Все в немыслимых брюках, бесформенных куртках, огромных армейских ботинках или стоптанных кроссовках. Банданы и бейсболки, перевернутые козырьками назад, придавали им вид маленьких пиратов, на лицах и в прищуренных глазах горел вызов.
Джон лишь мельком посмотрел на них и стал высматривать такси. Рядом с ним в один миг оказался худенький паренек в бандане и безразмерных джинсах, чудом державшихся на бедрах. Из-под банданы на лоб падал клок соломенных волос, зеленые глаза горели на чумазом и хищном лице. Голос у паренька оказался под стать внешнему виду.
– Ух ты, какой законный кентяра, ребя! Сдается мне, он не прочь меня усыновить. Папочка, купи мне сигаретку?
С этими словами малец нахально подскочил к Джону и повис у него на руке. Джон был настолько ошеломлен, что некоторое время вообще не двигался, а потом опомнился и стряхнул этого неуместного Гавроша. Парнишка отлетел в сторону и немедленно заныл плаксивым голосом:
– Ребя, вы видели, как этот фраер меня ударил! Нехорошо обижать маленьких, дядечка. За это Боженька наказывает... камушком по кумполу.
Джон Ормонд ощутил некоторое беспокойство. Нет, физически и теоретически ему ничего не стоило справиться хоть с двумя десятками этих малолеток, но он не представлял, как это сделать на практике. Не бить же детей? С другой стороны, от этих волчат исходил острый запах агрессии, настоящей, звериной злобы. Так стая одичавших собак окружает одинокого путника и ждет, когда он дрогнет хотя бы на долю секунды, чтобы вцепиться ему в горло и разорвать на клочки. Едва подумав об этом, Джон Ормонд ощутил первый приступ паники. Это не было настоящим страхом, нет, ведь он все же был потомком воинов и рыцарей, но идиотизм ситуации заключался в том, что противника было просто неприлично бить...
Спас его официант. Он выскочил из кафе и разразился гневными воплями, призывая на голову шпаны одновременно гнев Господний и всю парижскую полицию. Недовольно бурча и ворча под нос грязные ругательства, подростки обтекли стоявшего столбом Джона с двух сторон и скрылись во тьме. Кто-то на прощание ухитрился пройтись ему по ногам тяжеленным ботинком, и Джону показалось, что это был тот самый, с соломенным клоком волос на лбу.
Официант энергично замахал руками, подзывая такси, и вскоре Джон уже ехал к гостинице. Настроение было испорчено, и потому молодому человеку хотелось спать. У ярко освещенного подъезда гостиницы такси остановилось, и шофер повернулся к пассажиру. Джон полез в один карман. В другой. В карман брюк. Портмоне не было.
Он точно помнил, что спрятал его в карман, расплатившись с официантом. Потом тот еще посоветовал переложить портмоне из внешнего кармана, и Джон тогда машинально похлопал себя... да, именно по правому карману пиджака. Портмоне было на месте.
Джон нагнулся и пошарил на полу машины. Портмоне не было. Граф Лейстерский выпрямился и некоторое время посидел без всякого движения. Шофер терпеливо ждал. Счетчик тикал.
Этот парень повис у меня на правой руке. Обхватил мою ногу ногами, вцепился в рукав. Нет, я бы почувствовал. Или нет?
Джон перевел взгляд на таксиста.
– Мсье извинит меня? Мне нужно подняться в свой номер и взять чековую книжку. Потом портье даст мне наличные, и я... Разумеется, за простой я тоже оплачу.
На смуглом лице таксиста-араба выразилась вся скорбь его многострадального народа. Джон почувствовал, как предательский румянец стыда наползает откуда-то из-под воротничка, и торопливо продолжил:
– Я... на меня напали... Банда подростков украла у меня портмоне. Я уважаемый человек, я не стану вас обманывать. Хотите – пойдемте вместе?
Таксист поджал губы и покачал головой, а затем лаконично изрек:
– Залог давай. Гостиница ходить – черный ход уходить. Али знает, не первый год работать.
– Но... у меня документы остались в портмоне.
– Часы давать. Ключи давать. Пиджак давать. Все равно залог Али. Иначе звать ажан. Иначе жулик.
Семивековая гордость Ормондов вскипела в груди Джона, и он царственным жестом сдернул с запястья золотой «Ролекс». Молча вышел и отправился в гостиницу. На все манипуляции с чековой книжкой и охами-вздохами портье ушло около десяти минут, по истечении которых Джон Ормонд направился к выходу, намереваясь заплатить недоверчивому негодяю-таксисту исключительно по счетчику и ни сантимом больше.
Такси перед гостиницей не было. Джон стоял, глупо вертя головой по сторонам и постепенно понимая, что...
Сзади за плечом сочувственно вздохнул портье.
– Что вы ему оставили, мсье Ормонд?
– Часы.
– Дорогие? Хотя, что я спрашиваю...
– «Ролекс». Отличные часы.
– Да, согласен. Приблизительно... десять лет работы этого парня, без выходных и перерывов на сон и еду. Мне очень жаль, мсье Ормонд.
– Но как же...
– Боюсь, что так. Это не красит Париж, но такова правда жизни. Не расстраивайтесь. Вы запомнили улицу, на которой вас обокрали?
– Да. Кажется. Это Монмартр, маленькая улочка неподалеку от ратуши.
– Участок Сен-Мартен. Вам стоит позвонить туда.
– Зачем?
– У вас пропали документы. Эти подонки возьмут деньги, а остальное выкинут в ближайший бак с мусором. Если повезет, полицейские смогут их найти.
Джон вышел из ступора и устало кивнул.
– Да, вы правы. Я плохо соображаю. Трудный день. Завтра я позвоню в полицию. Ужасно глупо все вышло. Не жаль денег, но вот сама ситуация...
– Понимаю вас и сочувствую. Лет десять назад я вез маме домой свою первую зарплату. Скрутил ее трубочкой, заколол булавкой и спрятал в самый дальний карман сумки. Не поверите – в метро разрезали так, что я ничего и не почувствовал. Денег было – кот наплакал, но обидно и противно – до слез.
Джон почувствовал небывалое. Ему захотелось топать ногами и грозить кому-то неведомому кулаками. Возможно, немного повизжать от ярости. Последний раз он испытывал такое в пять лет, когда тетя Гортензия отобрала у него Атлас звездного неба и отправила спать.
Джон Ормонд повернулся и молча прошествовал в свой номер, сухо кивнув портье на прощание. Через десять минут в номере погас свет, а еще через две минуты Джон заснул мертвым и черным сном смертельно усталого и ошеломленного бедами мира сего человека.