«Сегодня понедельник», – подумала Габби с каким-то смутным удивлением, когда прильнула к окну рядом с ее местом, крепко держа Адама за руку.
Она должна быть в Цинциннати, на работе. Должна готовиться с Джефом к выступлению в суде. Ей нужно забрать вещи из химчистки, полить цветы, на этот день был назначен визит к стоматологу, а на вечер запланирована встреча с Элизабет.
А вместо этого Габби сидела в самолете, находясь под действием силы feth fiada, временно дематериализованная, собираясь всего-навсего облететь половину земного шара, а еще за ней гнались демоны из другого мира, и ее почти соблазнил неземной принц. И наверное – если уж быть совсем откровенной – соблазнил бы окончательно, не вмешайся вышеуказанный демон, а разве это не создало путаницу в ее голове, где и так царила полная неразбериха?
Доказательством тому, насколько сверхъестественным стало ее существование, являлось то, что среди всего, о чем Габби могла и на самом деле должна была беспокоиться, больше всего ее тревожила надежда на то, что все пассажиры уже на борту, все заняли свои места и никто на нее не усядется.
Сегодня ты засыпала меня вопросами , пытаясь проникнуть в мои мысли. Ты спросила , верю ли я в Бога. Я сказал , что , конечно , верю – я всегда был уверен в себе. Теперь твой дом окутала тишина , ты спишь наверху , а я сижу совсем один с этой треклятой , идиотской книжкой и подвожу итог своей жизни , и знаешь , может быть , я отвечу – да. Но может быть , ka-lyrra , твой Бог не верит в меня.
Из (тщательно пересмотренного) черного приложения к «Книге о син сириги ду» О'Каллагенов
ГЛАВА 16
Шотландия. Горы.
По мнению Адама, здесь было лучшее место на Земле. За время своего существования немало времени он провел, развлекаясь с людьми, среди этих зеленых долин и скалистых холмов. Еще в седьмом веке он в облике израненного воина долгое время жил у горцев клана МакИллиок, ел и сражался плечом к плечу вместе с ними. И когда одна из их многочисленных битв оказалась слишком кровопролитной, он завещал дар Чара мужчинам МакИллиок и тем самым спас их род от вымирания.
Он открывал свою кузницу то там, то здесь – иногда в Дол-кейт-апон-зе-си, иногда в Кейтнессе, и еще в разных местах и местечках. Когда пали тамплиеры, он отобрал лучших из них и отвел к Цирцену в Данотар, чтобы они приняли участие в битве Роберта Брюса, а затем к Синклеру в Росслине, где их легендарные потомки живут и по сей день.
Что касается Келтаров – что ж, Адам восторгался этим горным кланом друидов с того самого дня, как они решили вести переговоры и подписать Договор с Туата-Де, но особенно его восхищали близнецы МакКелтары, Дэгьюс и Драстен, – смуглые, крепкие, иногда диковатые горцы из шестнадцатого века, которые отреклись от любви, чтобы обрести ее в свои самые суровые времена.
И вот теперь он был в облике человека и ехал в горы со смертной женщиной, собираясь встретиться с теми самыми МакКелтарами.
Как они его примут? С распростертыми объятиями или обнажив клинки? В конце концов, он принадлежал к расе, которая сделала жизнь МакКелтаров очень нелегкой; одним из тех, кто нес ответственность за то, что многие поколения МакКелтаров жили в страхе и были известны как «язычники» и «вероотступники» – ведь они продолжали придерживаться старых обрядов, тогда как галлы сначала сдали своих жрецов римлянам, а затем отдали на милость христианства.
Узнали ли они о нем? Опередит ли слава его появление в их обители? Вспомнит ли Дэгьюс о том, что Адам вылечил его? Сердце могучего воина остановилось как раз в тот момент, когда Адам опустился возле него на колени на острове Морар.
Или они отнесутся к нему с таким же недоверием, как Габриель? И с такой же неохотой выполнят то, что ему нужно, – или, скорее всего, не выполнят?
Потерев подбородок, Адам выглянул из окна взятой напрокат машины, заставляя себя отвлечься от мыслей о том, примут или отвергнут его эти двое. Адам и Габби несколько лиг назад уже пересекли границу, у которой заканчивались владения королевы, и Габриель наконец-то была в безопасности. Он справится, что бы ни ожидало его впереди. Большую часть времени при перелете через океан Адам ругал себя за то, что случилось в Атланте: он так эгоистично сосредоточился на обольщении Габриель, на том, чтобы овладеть ею, что подверг опасности ее жизнь. «Тупой, самодовольный ублюдок; ты уже не такой непобедимый, как раньше».
И вместо того чтобы овладеть ею, он чуть не потерял свою Видящую Сидхов в том номере отеля навсегда. Ее хрупкая, драгоценная жизнь могла погаснуть как свеча, и ее душа отправилась бы туда, где он никогда бы не смог ее отыскать, несмотря на всю свою власть. При одной мысли об этом его тело сотрясала дрожь. Как плохо быть человеком и иметь столько мускулов, ведь все эти мускулы могут вдруг напрячься. На борту самолета у Адама в первый раз заболела голова. И он не хотел, чтобы это повторилось. Никогда. Не нравилось ему и щемящее чувство в желудке, которое невозможно было успокоить никакой едой. Крепко прижать к себе Габриель – вот единственное средство, больше ничего не помогало.
Тяжело вздохнув, Адам устремил взгляд в окно, на открывающийся пейзаж, который ему никогда не надоедал.
Как раз в этот момент машина резко вильнула влево, затем так же резко повернула вправо, и Адам попытался скрыть улыбку, зная, что Габби убьет его, если ее заметит. Когда они взяли напрокат эту тесную, маленькую машину, Габриель настояла на том, что поведет сама (если это можно назвать вождением), мотивируя это тем, что из-за действующей на него feth fiada может возникнуть авария. Однако поскольку Габриель не привыкла ни к правостороннему рулю, ни к правостороннему движению, дело шло именно к аварии.
– Господи, если бы эти овцы прекратили выскакивать на дорогу, у меня, возможно, был бы шанс! – проворчала она после его очередного смешка. – Они появляются просто ниоткуда, как будто с неба падают.
– Ерунда. Овцы ходят. Они медлительны, как улитки. Если ты прекратишь глазеть по сторонам, пытаясь увидеть все одно временно, ты заметишь их, – поддразнил он. Боже, как же он обожал эти прекрасные черты, эти сменявшиеся выражения на ее лице, ее вспыльчивый темперамент. В ней был внутренний огонь, который так и хотелось раздуть, просто чтобы понаблюдать, как он вспыхнет.
– Ну конечно. Значит, я должна проезжать мимо Лох-Несса и не смотреть на него? А если Несси вдруг высунет голову, а я это пропущу? Ты провел здесь тысячи лет. А я никогда не была в Шотландии. Почему никто не следит, чтобы эти чертовы овцы не выскакивали на дорогу? Поставили бы ограждения.
Почему в Шотландии нет ограждений? Или здесь не думают о туристах? И как насчет двустороннего движения? Они когда-нибудь слышали о двустороннем движении?
– Если здесь две полосы, ka-lyrra, почему же тебе так трудно ехать на своей половине дороги?
Она оскалила зубы, и ему пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться от смеха. Или от того, чтобы привлечь ее к себе и поцеловать, а уж тогда аварии они бы точно не миновали.
– Ну ладно, пусть полторы полосы, – раздраженно признала она. – А я пытаюсь не свернуть со своих трех четвертей полосы.
И с надменным видом Габби снова стала глазеть по сторонам, пытаясь в то же время объехать овец по другой полосе и проводя на обочине дороги больше времени, чем следует.
А Адам снова пытался сдержать смех.
Он получал удовольствие, наблюдая за ее впечатлениями от земли, которую он любил гораздо более, чем Ирландию и, возможно, даже больше, чем любое место в любом мире. Он не мог сказать, что тому причиной, но Шотландия и шотландцы что-то значили для него. И так было всегда. И то, что Габриель не могла удержать взгляд (и машину) на дороге, означало, что Шотландия, по-видимому, производит неизгладимое впечатление и на нее.
Да и могло ли быть иначе? Позднее лето в горах Шотландии было восхитительным, склоны холмов пестрели цветами уходящего лета: насыщенные фиолетово-красные и бледно-розовые цветки вереска, сердцевидные серебристые бутоны колокольчиков. Пройдет еще пара недель, прежде чем вереск выступит во всей красе и по-настоящему укроет холмы фиалково-розовым ковром, и Адам надеялся, что в это время они еще будут там и смогут полюбоваться такой красотой.
Он хотел бы увидеть, как Габриель будет бежать по вересковому полю; он хотел раздеть ее, уложить на траву и играть с ней в свои грешные игры.
И это будет, пообещал он себе. Скоро. Как только она окажется в безопасности. Не так уж долго им осталось добираться до замка Келтаров. Огни Инвернесса уже угасали в зеркале заднего вида.
Инвернесс. Морганна.
Как раз неподалеку, в замке Броуди, жила она так много лет тому назад. И вдруг из зеркала заднего вида исчезли дороги, отели, магазины, исчезли закусочные и пивнушки, исчезло все – остались лишь бескрайние просторы, раскинувшиеся под безбрежным голубым небом...
«Я люблю тебя», – сказал он Морганне и сам удивился, когда эти слова сорвались с его губ. Только что рожденный Цирцен был укутан в одеяла и покоился у нее на руках – его сын. Ее кожа блестела от пота, волосы были мокрые, она обессилела и светилась истинно человеческим сиянием. И тут к нему пришло озарение. Он произнес эти слова, и отрекаться было слишком поздно. Но, черт возьми, как быстро он захотел от них отречься.
Она неохотно оторвала взгляд от ребенка и взглянула на лицо Адама.
И рассмеялась.
Если бы у Адама была душа, этот смех резанул бы прямо по ней.
Этот смех прозвучал мягко и грустно, и от этого показался ему еще более колким. Потому что в нем слышалось сожаление.
«Ты не можешь любить, Существо. У тебя нет души».
Ну конечно, для Адама Блэка то были слишком громкие слова. Интересно, хоть одна женщина верила в его чувства? Или просто подчинялась его неотразимой чувственной привлекательности, и пасть его жертвой могло только тело, но не душа? Когда-то ему было все равно. Но время и общение с людьми сыграли с Адамом странную шутку, изменили его, и теперь он хотел знать то, что никогда не интересовало его раньше (иногда ему казалось, что Габриель должна чувствовать то же самое, ведь она одной ногой стояла в этом мире, а другой – в ином, и в обоих чувствовала себя гостьей).
«Откуда ты знаешь, что я не могу любить? – прошипел он. Она так небрежно ответила на слова, которые он произнес впервые в жизни. И которые он никогда больше не произносил. – Что, по-твоему, означает любовь, Морганна?»
Она долго молчала, глядя на крошечного младенца, тихо сопящего у нее на руках. «Любовь означает, что ты готов тысячу раз отдать жизнь за того, кого любишь, – наконец промолвила она, глядя на новорожденного. – Это означает, что ты отдашь до последней капли все, что у тебя есть, чтобы остаться с ним еще хоть на миг, чтобы он был живым, здоровым и счастливым».
«Это нечестно, – возразил Адам. – Ты знаешь, что у меня нет души. Если я умру, я уже не смогу существовать вечно. А ты сможешь. В каком-нибудь другом времени, другом месте, другом мире. Я превращусь в прах. И все. Нас нельзя сравнивать».
«Ты хочешь, чтобы к тебе относились так же, как к нам, но не предъявляли таких же требований? Если ты действительно любишь кого-то, князек из Чара, ты отдашь все, что нужно, до последней капли. И не будешь искать между нами различий».
«А может, ты сама не можешь любить, Морганна? Может, любить – означает не умереть, а отдать за любимого свою бессмертную душу? Может, это ты ошибаешься, а не я?»