Для Рогана эти похороны и так были большим испытанием, а прибывшая масса народа добавила ему еще забот. Он почувствовал себя совсем больным уже через час после рукопожатий и соболезнований, большую часть которых представляли собой признания и воспоминания.
Наверняка многих удивляло каменное лицо сына почившего.
Миссис Бэйнс, спасибо ей, оказалась на высоте и наконец объявила, что просит всех желающих вернуться в дом, чтобы выпить чаю с бутербродами.
Роган думал не только о том, что вот пройдут похороны, он покинет Англию и вернется к привычной жизни. Была еще Элизабет, бледная и полная чувства собственного достоинства, которая проходила это суровое испытание наравне с ним, стоя рядом в черной пиджачной паре и белой блузке.
– Знаешь, ты действительно удивительная женщина, – пробормотал Роган, когда они ехали домой.
Она оторвалась от бокового окна и озадаченно взглянула на него.
– Ты меня сегодня очень поддержала, хотя утром я был с тобой не очень любезен, – уточнил он.
Бледные щеки Элизабет окрасились легким румянцем.
– В такое время, как это, никакие личные трения между нами значения не имеют.
Личные трения? Разве у них были трения?
Просто Роган благодарен ей за то, что сегодня она стояла рядом. И за то, что время от времени выручала его, когда он не знал, что ответить на очередные похвалы в адрес отца.
Для Рогана было полным откровением, что отец принимал большое участие в жизни местного общества и как много людей, с которыми он имел дело, сохранили к нему уважение и привязанность.
Он накрыл ладонью лежавшую на колене руку Элизабет и переплел их пальцы:
– Все равно спасибо. Я сегодня неважно себя чувствовал, а вы с миссис Бэйнс помогли мне справиться с похоронами.
Элизабет запретила себе видеть в его взгляде что-либо большее, чем простую благодарность за поддержку, хотя от прикосновения Рогана у нее слегка задрожали пальцы. В воздухе повисло напряжение.
Она облизнула персиковые губы:
– Роган, я знаю, что книги взяла миссис Бэйнс.
На глаза Рогана как будто опустили жалюзи, а на лице его появилось непонятное выражение.
– Прости, что ты сказала?
Элизабет грустно улыбнулась:
– Я говорю, что первые издания взяла миссис Бэйнс.
Он резко отпустил ее руку. Взгляд стал настороженным.
– Представления не имею, о чем ты говоришь.
– Я и не ожидала, что у тебя может быть какое-нибудь представление, – севшим вдруг голосом отозвалась она. – Перед ланчем миссис Бэйнс заходила в дом. Нам надо было обговорить, какие бутерброды сделать для тех, кто захотел бы приехать после похорон. Она сказала… объяснила мне, почему это сделала. Она боялась, что в шестьдесят лет может не найти новую работу. Боялась на старости лет остаться нищей. Она слышала наш разговор, поняла, что именно эти книги дорого стоят, и решила, что можно будет их продать, а кражу списать на происходившие в последнее время ограбления.
Роган мрачно выслушал и сказал:
– Что бы ты ни говорила, я от своих обещаний отказываться не намерен.
Элизабет кивнула:
– Да-да. Просто знай, что я восхищаюсь тобой и тем, как ты разрешил ситуацию. Рано утром она приходила к тебе с признаниями, а ты заверил ее, что Брэд оставил ей кое-что по завещанию в качестве пенсии. Миссис Бэйнс очень благодарна тебе.
Роган коротко кивнул:
– В таких обстоятельствах я ничего другого сделать не мог.
Элизабет улыбнулась. Она была уверена, что Роган немало удивлен теплотой и уважением, с которыми люди отзывались о его отце.
– Не знаю, стоит ли говорить об этом сейчас, Роган, но я решила сегодня вечером уехать из Салливан-Хаус.
– Что? – вырвалось у Рогана. Он резко повернулся к ней. – Из-за того, что произошло утром?
Она слегка покраснела и покачала головой:
– Нет, не из-за этого. Видишь ли, мне сегодня стало ясно – думаю, и тебе тоже, – что какие бы трения ни были между твоим отцом и матерью, это только их дело. Окружающие же не видели в нем того негодяя, какого видел ты, и относились к нему с большим уважением…
– Говорят: «Ангел на улице, дьявол у очага». Никогда не слышала? – рыкнул он, посчитав ее утверждение спорным.
– Как же, слышала, – мягко согласилась Элизабет. – И это может быть справедливо и для моего отца, и для твоего. Сегодня на похоронах, когда я услышала столько хороших слов о твоем отце, я вдруг подумала, что и мне стоит поинтересоваться: а какой же мой отец в действительности? Пока не стало слишком поздно…
– Подразумевается, что мне поздно уже интересоваться, каким был мой отец, да?
Элизабет с сочувствием посмотрела на него и покачала головой:
– Я говорю сейчас о себе, Роган. Постарайся понять, что я должна ехать. Ради собственного спокойствия хотя бы.
Роган все понимал. Он даже восхищался ее намерением. Просто его до глубины души потрясло, что Элизабет собирается уехать из Салливан-Хаус сего дня вечером. И эта его реакция была довольно глупой, поскольку сам он уже знал, что не задержится здесь дольше, чем необходимо, и уедет завтра. Крайний срок – послезавтра. Но мысль о том, что Элизабет уезжает и больше он ее никогда не увидит, расстроила его больше, чем он ожидал.
– Отлично, – небрежно согласился Роган. – Поезжай, но готова ли ты к тому, что твой отец может оказаться хуже всех, кого ты знаешь?
– Поверь, допускаю, Роган. Очевидно, отец с матерью не подходили друг другу. Но, как уже говорила, я этого не понимала, пока не подросла. Я помнила отца веселого, всегда смеющегося. И очень любящего меня. Возможно, потому, что в отношениях с мамой ему не хватало любви, не знаю. – Элизабет пожала плечами. – Интересно, что появилось раньше: выпивки матери или похождения отца? Я была ребенком, и не мне было становиться судьей или присяжным.
А Роган кем был своему отцу? Прокурором или защитником? Вот черт! После того как мать покончила счеты с жизнью, он, прежде всего, судил отца. Но теперь он уже взрослый мужчина, а не тот чувствительный юнец, каким пятнадцать лет назад уехал из Сал ливан-Хаус. Прав ли он в своих суждениях с высоты нынешнего опыта? Или чувствует в них какие-то изъяны, как, возможно, чувствует их в своих суждениях Элизабет?
Каков бы ни был ответ на этот вопрос, Роган все равно не может благодарить Элизабет за то, что она заронила сомнения в его душу.
А Элизабет удрученно продолжала:
– Может быть, при встрече с отцом я почувствую тот же гнев, что и прежде. А может быть, и нет…
Роган задумчиво смотрел на нее:
– Отчаянно смелый поступок.
Она тихо рассмеялась:
– Может быть, это и глупо, но стоит хотя бы попытаться.
Рогану нравилась ее отвага. Он, пожалуй, восторгался бы еще больше, если б его не выбил из колеи ее отъезд.
Наконец они добрались до дому. Подтягивались и другие машины – с теми, кто откликнулся на приглашение миссис Бэйнс.
Элизабет сочувственно смотрела на Рогана:
– Ты уже готов опять предстать перед ними?
– Нет еще, но, полагаю, должен. Одна надежда, что это не затянется надолго.
Он шумно выдохнул и распахнул дверцу автомобиля.
Глава 11
Наконец-то она его нашла.
– Роган? – тихо позвала Элизабет.
Он даже не пошевелился. Она неуверенно остановилась в дверях. Он застыл как статуя посреди комнаты. После отъезда последних гостей у него состоялся разговор с адвокатом Брэда. С тех самых пор Роган так и стоял.
– Роган, что случилось?
Он был мрачнее мрачного и даже слегка бледен. Глаза казались бездонными. Элизабет забеспокоилась.
– Дьявол меня побери! – наконец с силой выговорил он и смял письмо, которое держал в руке.
– О чем ты?! – воскликнула она.
– Ты была права, а я ошибался? – Сверкая глазами, он повернулся к ней.
Она растерялась:
– Не понимаю.
– Оглянись вокруг, Элизабет, – сердито потребовал он. – Что ты видишь?
Он точно знал, что она увидит!
Фотографии. Десятки. Нет, сотни. Сотни фотографий везде, где только можно, по всей комнате, которая когда-то была спальней матери. На некоторых был он сам, с младенчества до юности. Но больше всего было снимков Мэгги, темноволосой, темноглазой красавицы, улыбающейся прямо в объектив…
Все семейные фотографии, даже те, которые когда-то украшали другие комнаты, были любовно размещены здесь – на туалетном столике, на ночном столике, на стенах… Отовсюду, куда бы Роган ни взглянул, на него смотрела улыбающаяся, любящая, счастливая мама.
Комната походила на святилище. В вазе на туалетном столике стояли свежие цветы. Желтые розы. Любимые цветы матери. Удивительно, если учесть, что человек, который должен был их сюда принести, больше недели как умер.
Брэдфорд Лукас Салливан. Отец Рогана. Муж Мэгги.
– Как он мог?! – почти простонал Роган. – Ведь я все время его обвинял. Думал… Верил… О черт!
Он так стиснул зубы, что заныли челюсти.
Элизабет не знала, что сказать и надо ли говорить вообще.
Комната была очень женской. Огромная кровать на ножках. Над ней балдахин со шнурами. Обои в цветочек. Кремоватая с золотом мебель.
Такое впечатление, что здесь все еще обитает мать Рогана. Нигде ни пылинки. На кресле у кровати раскинуто темно-синее платье, словно ждет, когда хозяйка его наденет. На туалетном столике масса баночек и бутылочек с косметикой. На расческе даже сохранилось несколько длинных темных волосков.
Эта комната, с ее розами и фотографиями, была памятником кому-то, кого очень любили…
Элизабет тряхнула головой и хрипло повторила:
– Не понимаю.
Губы Рогана горько дрогнули.
– Вот и я не понимал. Пока не прочел это. – Он протянул ей только что смятое письмо. – Я говорил тебе, что отец точно знал, насколько плохим был мужем, а он… он оставил у адвоката для меня письмо, если я пожелаю приехать на его похороны. Или переслать мне, если я здесь не появлюсь. Прочти, если хочешь.
Он бросил письмо на кровать и, отойдя к окну, повернулся к Элизабет спиной.
Элизабет не знала, можно ли ей знакомиться с письмом, которое оставил Брэд Салливан и которое сын должен был прочесть после смерти отца. Она боялась вторгаться в очень личные отношения между отцом и сыном. Слишком личные для третьего лишнего. Даже для того третьего, кто не далее как сегодня утром занимался с Роганом любовью…
Она смущенно поморщилась:
– Не уверена, что можно…
Он повернулся и посмотрел на нее:
– Почему нет? Неужели тебе не хочется узнать, насколько я был не прав? И кажется, во всем.
Роган оказался не прав во всем – и в отношении матери, и особенно в отношении отца. «Не прав. Не прав. Не прав».
Он вернулся к кровати, схватил письмо, разгладил и начал читать:
– «Дорогой мой Роган…
К моему глубочайшему сожалению, все эти годы ты держался вдали от меня…»
– Роган, я в самом деле думаю, что не надо…
Однако тот продолжил чтение:
– «…но я не мог поступить иначе, чтобы не бросить тень на ту, которую мы оба так нежно любили. Я решил: пусть лучше ты плохо думаешь обо мне, чем о ней. Твоя мама была и всегда будет самой большой любовью моей жизни. Я влюбился в нее при первой же встрече и был уверен, что буду любить ее до конца своих дней. Я надеюсь, что теперь мы с ней снова будем вместе. Искренне надеюсь. Ты и представить не можешь, как тяжело мне было все эти годы без нее. Я переносил это даже тяжелее, чем твое отчуждение, Роган. Возможно, сейчас, повзрослев, ты поймешь, почему все так получилось. Со своей стороны я тоже несу ответственность за все трудности, с которыми мы с мамой столкнулись после переезда в Англию. Я так много работал, что не всегда имел возможность выбраться в Корнуолл даже на выходные дни. Мэгги слишком часто оставалась одна и чувствовала себя покинутой. При таких обстоятельствах всегда велика вероятность ошибки. Когда лицом к лицу сталкиваешься с подобной ошибкой, можешь выбрать любой путь: начать все сначала, простить и забыть или бросить все, что любил больше всего на свете. Я предпочел простить и забыть».