Закутать Петьку было не во что.
– Псих, честное слово, – сердито и жалобно сказал Кирилл. – А ну, пошли наверх! Бегом!
Чирок послушался.
– Толкай велосипед, – велел Кирилл.
Петька молча подчинился. Сухая глина сыпалась из-под ног, дышать было тяжело. Два раза Кирилл коленями брякнулся на острые земляные комки. Но все это было неважно: главное, чтобы Петька разогрелся.
Шумно дыша, они выбрались наверх.
– Садись в седло, – приказал Кирилл. – Ну, садись, говорят! Повезешь меня.
Петька понял. Кирилл разглядел его виноватую улыбку.
– Я тебя не увезу.
– Увезешь как миленький, – сказал Кирилл и сел на багажник.
Петька, тяжело вихляя рулем, повез его по переулку. Кирилл толкнулся ногами, скорость увеличилась.
– Да жми ты! – прикрикнул Кирилл.
Петька послушно жал. Когда подъехали к дому, он дышал, как пароход времен Марка Твена.
– Дома кто? – спросил Кирилл.
– Никого. Бабушка в деревне, мама… она у знакомых…
– Пошли…
В Петькиной комнате была очень яркая лампа. Она вспыхнула, как кинопрожектор. Кирилл зажмурился и лишь через полминуты смог осмотреться. Комната была низенькая и тесная. С узким диваном, с письменным столиком, приткнувшимся между окон. Подоконники были заставлены аквариумами. В этих стеклянных ящиках метались разбуженные светом рыбки, похожие на разноцветные перья и осенние листики. На стенах приколоты были цветные вырезки из журналов – тоже с разноцветными рыбами, а еще с батисферами и аквалангистами.
Все это Кирилл заметил машинально. Сейчас было не до рыб. Петька стоял посреди комнаты и смотрел на Кирилла виновато и растерянно.
– Ванна есть? – спросил Кирилл и тут же мысленно обругал себя за глупость.
– Какая у нас ванна… – сказал Петька.
"Надо было сразу его к себе тащить, – подумал Кирилл. – Хотя кто знает: может, горячей воды опять нет…"
– Ладно, раздевайся, – сердито сказал он.
– Зачем? – боязливо спросил Петька.
– Балда. Чтобы не помереть.
Петька, стеснительно поеживаясь, потянул через голову рубашку, выбрался из промокших сзади брюк. Из кармана выпал и тяжело стукнулся о пол фонарик.
– Иди трусы переодень, – велел Кирилл. – Мокрые же… Да шевелись, моя радость…
Он заставил Чирка постелить постель, притащить два одеяла и суровое полотенце. Он делал то, что однажды мама делала с ним, промокшим под холодным ливнем. Уложил Петьку на диван вниз лицом и начал тереть полотенцем его тощую спину так, что позвонки застучали друг о друга, будто костяшки на счетах.
– Ой-ей! – жалобно сказал Петька.
– Во тебе и "ой-ей". Не будешь в воду соваться. Неужели думал, что в самом деле кошелек найдешь?
– Думал… ой… А что делать? Тот парень сказал, чтоб от мамы записка была, что разрешает велосипед продать…
– Не надо ничего продавать, – объяснил Кирилл. – Не было в кошельке никакой стипендии. Четыре рубля было. Все уже уладилось, не мучайся ты больше…
Петька дернул плечами и взглянул на Кирилла.
– Правда?
Ух и глаза были у него! Синие, как Тихий океан. Неужели человек с такими глазами может стать подонком вроде Дыбы?
– Не дрыгайся, – ответил Кирилл. – Все правда.
Петька лег щекой на согнутый локоть и вдруг проговорил, не обращая уже внимания на скребучее полотенце:
– А я не из-за велосипеда… Я все равно бы… Хотел, чтобы скорее ничего не было.
– Ничего уже и нет, – строго сказал Кирилл.
Он загнал Петьку под одеяла, закутал. Потом в кухне на маленькой газовой плите согрел чайник и налил в бутылку горячую воду, заткнул бутылку пробкой из туго скрученной газеты и сунул Петьке в ноги. После этого заставил выпить кружку горячего чая.
Петька все выполнял безропотно, только вдруг посмотрел на Кирилла из-за кружки и тихо спросил:
– Векшин, а чего ты со мной возишься?
– Ну вот, – растерянно сказал Кирилл. – Не твое дело. Хочу и вожусь.
Не мог же он объяснить Петьке, что чем больше возится, тем сильнее растет в нем непонятное чувство: будто Петька ему не чужой.
– Хочу и вожусь, – повторил он. – Давай сюда кружку и накрывайся как следует.
Петька укрылся по самый нос. Потом заговорил. Губы у него были под одеялом, и слова звучали глуховато:
– Кирилл… Я тогда не сказал при Черепановой… Я знаешь почему от вас побежал? У нас тогда один человек был дома, я не хотел, чтобы при нем… Ну, это наш друг хороший… Понимаешь, Кирилл, они с мамой пожениться хотят, значит, он у меня как отец будет А если узнает, что я вор, зачем ему такой сын…
Он повернул голову набок и стал смотреть в стену.
Кирилл осторожно положил руку на одеяло.
– Петька… Я же говорю: забудь ты об этом кошельке…
Петька, не оборачиваясь, сказал:
– Никогда я об этом не забуду… Кирилл, я бы еще в классе, наверно, признался, если бы не этот человек… который… ну… отец…
Потом он помолчал и шепотом добавил:
– Нет, не признался бы… Я трус.
– Просто ты был один, – сказал Кирилл.
Уже совсем тихо Петька проговорил:
– Если бы тебя по правде обвинили… Ну, если бы все этому поверили… Тогда я признался бы. Не веришь?
– Петька, – сказал Кирилл. – Я к тебе утром перед школой зайду. А сейчас побегу, меня дома потеряли.
Петька резко повернулся к нему.
– Завтра? А зачем? А… правда придешь?
– Ага, – как можно беззаботнее откликнулся Кирилл. – А сейчас ты лежи, не вздумай вскакивать.
– Ладно, – обрадованно согласился Петька. – А ты в самом деле придешь?
– В самом деле… Петька, чем ты рыб кормишь? Я хотел аквариум устроить, а все рыбы передохли.
Это он наврал. Просто чтобы успокоить Чирка.
– Я тебе расскажу! – Петька даже подскочил.
– Завтра, – перебил Кирилл. – А сейчас не вздумай вставать.
– Ага.
– Честное пионерское, что не встанешь?
Петька отвел глаза, поскучнел и не ответил.
– Ты чего? – встревожился Кирилл.
– Не хочу я больше врать, – сумрачно сказал Петька. – Я же не пионер… Я же не вступал. Просто, когда приехал в санаторий, сказал, что дома галстук забыл, там ведь не проверяли, пионер или нет. А когда вернулся, сказал, что в санатории приняли, там дружина была, как в школе.
– Теперь уж все равно. Два года галстук носишь, – нерешительно сказал Кирилл.
– Нет, не все равно… Я же не давал обещания… Вообще-то давал. Я в пионерскую комнату пришел, когда никого не было, за знамя взялся и шепотом рассказал обещание… Но это ведь не считается?
– Если всерьез давал, то, по-моему, считается, – сказал Кирилл. – Ну, лежи, Петька. До завтра…
Прежде чем идти домой, Кирилл позвонил с автомата:
– Мама? Это я… Ну, я понимаю… Мама, ну такие дела были! Бывают же уважительные причины. Мам, ты сперва послушай! Даже преступникам последнее слово дают… Ну ладно, ну хорошо, я согласен, хоть кочергой… Я специально у Деда попрошу… А его-то за что? Он хороший!.. Нет, мамочка, не надо, без велосипеда я помру… Антошка уже спит?.. Как это не мое дело? Как укачивать – так мое, а спросить нельзя, да?.. Ладно, еду. Да, да, немедленно!..
Дома Кирилл узнал, что он – лишенное совести и благородства чудовище, у которого одна цель: довести до погибели родителей. И самое ужасное, что, сведя в могилу отца и мать, он оставит сиротой не только себя, но и ни в чем не виноватого младшего брата.
– Мама, но Дед же позвонил!
– После того как он позвонил, ты болтался еще больше часа! Как я не сошла с ума?.. Девочка приходила, принесла портфель, сидела, ждала. Зачем-то ты ей был нужен. Так и не дождалась!
– Женька?!
Надо же! А Кирилл и забыл, что портфель у нее остался. Молодец, притащила!
– Не Женька, а Женя… Где тебя носило?
– Я спасал утопающего, – брякнул Кирилл, потому что выхода не было.
– Что? – прошептала мама и опустилась на табурет.
– Да, – сказал Кирилл. – Почти… Можно, я чего-нибудь поем? А то упаду, и меня уже никто не спасет.
Мама его простила и накормила. А что ей оставалось делать? Правда, она сказала, что скоро придет отец (которого тоже где-то носит нелегкая) и тогда Кириллу придется отвечать по всей строгости.
Отец пришел изрядно вымотанный, но в хорошем настроении.
– Дитя мое, – сказал он, – когда кончишь набивать живот, изложи в деталях бурные события дня… Что это получается? Не успел отец прилететь, как его уже тянут в школу. Посреди рабочего дня! Бред какой-то!
– Изложу, – согласился Кирилл.
Они пошли в комнату, на диван, и Кирилл начал рассказ: про хор, про кошелек, про Еву Петровну…
Лицо у Петра Евгеньевича делалось серьезней и серьезней.
– Слушай-ка, – вдруг перебил он. – А может быть, Ева Петровна сказала мне правду?
– Что? – прошептал Кирилл. Потом крикнул: – Какую правду?! Ты о чем?!
– Что с тобой? – удивился Петр Евгеньевич. – Я же только спросил. Она говорила, что лучше перевести тебя в другую школу. Я и подумал…
– А я подумал, что ты про кошелек…
Отец помолчал, погладил лысину и печально сказал:
– Ну и дурак…
Кирилл с облегчением рассмеялся.
– Рассказывай дальше, – велел отец.
Кирилл рассказал про Чирка, про Дыбу, про то, как Петька пытался найти кошелек.
– Вот и все…
Отец хмыкнул, вскочил и зашагал по диагонали.
– Ты думаешь, я неправильно сделал? – сердито спросил Кирилл.
– Что?
– Ну, с Чирком. Что решил молчать… и вообще…
– Не знаю… Теперь это уже не имеет значения. Теперь ты должен делать, что решил.
– Я и делаю…
– Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твое сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…
– А ты как считаешь? – с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.
Петр Евгеньевич почти забегал.
Кирилл снисходительно вздохнул:
– Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?
Отец подскочил и ухватился за подтяжки.
– Не
городи чепуху, любезный! "Педагогично, непедагогично"! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы – это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.
– Когда не к чему придраться, придираются к тону, – объяснил Кирилл. – Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: "Ах, ты еще и споришь!"
– Ну, это бывает иногда, но все-таки…
– Папа, – перебил Кирилл, – тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?
– Что?.. Да, было… Девять лет. В третьем классе.
– И что ты делал?
Петр Евгеньевич отпустил подтяжки, и они щелкнули его по плечам.
– Что я делал… Плакал, кажется.
– И я раньше плакал, – сказал Кирилл и встал. – Видишь, папа, в чем дело: я плакал и был хороший. А сейчас я научился не плакать… если даже хочется… Но я не виноват, это виновата зеленая обезьяна.
Петр Евгеньевич изумленно уставился на сына.
– Какая… обезьяна? Это ты про Еву Петровну?
Кирилл с хохотом рухнул на диван.
– Ой, мамочки!.. При чем здесь Ева Петровна! Это шутка такая… Ой, слышала бы она!
Нахохотавшись, он вскочил, подошел к отцу сзади и повис у него на плечах.