Дед прощал Митьке его слабости. Если человека любишь, ему многое прощаешь. К тому же у Митьки были и хорошие качества. Он умел работать. Когда надо было законопатить и зашпаклевать щели в самых недоступных уголках шлюпки, посылали вертлявого Мауса. И если он разбивал макушку, ползая под палубой, то не пищал и не боялся йода.
Кроме того, именно Митька набрал для "Капитана Гранта" работников и матросов.
Когда Геннадий Кошкарев отыскал на берегу Андреевского озера старую шлюпку и решил, что пришла пора осуществить давнюю мечту – построить маленький, но настоящий корабль, ему обещали помощь два взрослых приятеля. С ними Дед и перевез шлюпку в город. Это было в конце прошлого лета. Осенью же один приятель начал писать кандидатскую диссертацию, а второй женился, и жена убедила его, что возиться с корабликами несолидно.
Тогда и пришел на выручку Митька. Через своих приятелей он узнал, где в округе есть люди, неравнодушные к парусам. Привел сначала деловитого Саню Матюхина, потом Алика Ветлугина и Валерку Карпова, выгнанных за случайные школьные двойки из кружка судомоделистов при домоуправлении (правда, там они строили модели катеров и понятия не имели, чем шхуна отличается от фрегата). От Алика узнали про корабль неразлучные Юрки…
И дело пошло, потому что мальчишки попались дружные, диссертации и женитьбы им не грозили, а, строительство двухмачтового крейсерского парусника они считали вполне серьезной работой, не игрушками.
Только один раз Кирилл видел, как Дед всерьез рассердился на Митьку-Мауса. Это было в середине июня. "Капитан Грант", уже с надстройками и рубкой, почти готовый к спуску, стоял во дворе. Рядом лежали грот-мачта и бизань-мачта с надетыми вантами. Юрки на третий раз красили черной эмалью борта, Алик и Валерка привинчивали к белой рубке длинные иллюминаторы из оргстекла. Кирилл, Саня и Дед расстелили на траве главный парус – грот – и суровыми нитками обметывали в парусине специальные отверстия – люверсы.
Митька сидел под высокой кормой, украшенной точеным узором, и покрывал оранжевой краской спасательный круг, который Дед хитрым путем раздобыл через завком. Красил, конечно, не только круг, но и себя.
Насмешливый Валерка покосился на Митьку и громко сказал:
– Опять будет Деду вечером работа – Мауса отскребать.
Митька сообщил, что, если Валерка не умолкнет, отскребать придется их двоих. Причем Валерку больше.
– Не догонишь, – сказал Валерка. – Ты все равно к краске прилип, не отклеишься.
Митька-Маус вскочил и с грозным кличем помчался к ехидному Валерке. Тот пустился через двор. Митька запнулся за Дедовы ноги и полетел на парус. Он успел по-кошачьи извернуться в воздухе, упал не на парусину, а рядом, но правой рукой все же врезался в верхнюю часть грота. И отпечатал свою ладонь.
Вот тут-то Дед помянул всех морских и сухопутных чертей, обозвал Мауса балбесом и разгильдяем и мрачно посоветовал ему собирать чемоданчик, чтобы ехать в пионерский лагерь. В этот лагерь Митьку активно пытались сплавить родители.
Митька молчал и отчаянными глазами смотрел на черное дело своих рук. Точнее, на оранжевое дело. Потом тихонько заревел.
Сначала все ужасно опечалились. Масляную краску до конца не отскрести и не отстирать, значит, нужна заплата, да еще с двух сторон: оранжевая лапа Мауса проступила сквозь парусину.
И вдруг Кириллу пришла в голову счастливая мысль:
– Слушайте, а ведь у яхт всегда есть знаки на парусах! Всякие эмблемы! Пускай у нас будет знак руки.
– В честь чего это? – хмуро спросил Дед. – В честь этого обормота?
Но было уже ясно, что мысль подходящая.
– Это будет означать, что мы все сделали своими руками, – разъяснил Алик Ветлугин.
Они в самом деле почти все сделали сами, если не считать дырявого старого корпуса шлюпки. Но и его пришлось приводить в порядок: менять доски обшивки, обдирать, олифить, шпаклевать, шкурить, красить… И паруса выкраивали сами, только сшивать на машинке помогала Митькина мама, которую ребята почтительно называли Надеждой Николаевной. А сам Митька добросовестно исколол иглой все пальцы, пришивая к парусным кромкам пеньковую веревку – ликтрос. И, вспомнив про это, все решили, что будет даже справедливо, если Митькина ладонь навеки останется на парусине.
Дед проворчал, что только чудо спасло бестолкового Мауса от ссылки в лагерь "Веселые Ключи". Все понимали, что угроза была липовая, но торжественно поздравили Митьку. Потом Дед поаккуратнее прорисовал на парусине Митькину ладошку, обвел ее оранжевым кругом, а к этому кругу присоединил острые лучи.
Получилась ладонь в солнышке. Так и появилась эмблема "Капитана Гранта".
В тот вечер с делами управились поздно, и Дед сказал:
– Кир, ночуй у меня. Завтра с утра опять работа.
Кирилл сбегал к автомату и позвонил домой. Мама разрешила: у Векшиных гостила бабушка, она вместе с мамой нянчилась с Антошкой, и без помощи Кирилла могли обойтись.
Остальные позавидовали: им тоже хотелось ночевать у Деда. Кроме Кирилла все жили близко, поэтому быстренько сгоняли домой и отпросились.
Улеглись в сарае, где недавно стоял "Капитан Грант". Дед притащил кучу старых пальто и одеял. Утроили постели и думали, что будет веселая ночь с болтовней, страшными рассказами и шутками.
Но утомление сразу дало себя знать. Алик успел рассказать только одну короткую историю про сиреневых марсиан и засопел в начале второй. Остальные тоже притихли.
Кирилл не спал. Усталость ровно гудела в каждой жилке. Горели от солнца плечи, тихонько ныли исколотые пальцы, но это было не страшно и даже приятно. Пахло сухой травой, теплым деревом и краской. Тихонько посвистывал носом отмытый Митька. В полуоткрытой двери светилось закатное небо. Кирилл слышал, как во дворе возится с железным корытом Дед. Потом к нему подошла Надежда Николаевна.
– Улеглись морские волки? – спросила она.
– Спят уже. Умотались.
– А Митя как?
Кирилл услышал, что Дед усмехнулся:
– Как всегда: носом в коленки и досапывает.
– Спасибо тебе за Митю, Гена.
– Да ну, что ты… – растерянно откликнулся Дед. Помолчал и вдруг сказал: – Это тебе спасибо, Надюша.
– Господи, мне-то за что?
– Да вот так… Лучше мне с ним. Теплее, что ли…
– Теплее… Зато и хлопот сколько… Безалаберный он.
– Митька как Митька. Он боевой. Видишь, помог мне экипаж набрать.
Надежда Николаевна тихонько засмеялась:
– Мало тебе одного хулигана…
Дед, кажется, тоже засмеялся. Потом сказал немного удивленно:
– Никогда не думал, что с ребятишками свяжусь. Еще в школе комсомольское поручение давали вожатым быть у пятиклассников, так я как от чумы… Хоть режьте, говорю, а не буду. А теперь вон целое семейство.
Надежда Николаевна вздохнула и тихо (Кирилл еле расслышал) сказала:
– Своего тебе надо, Гена.
Дед промолчал и так же тихо ответил:
– Чего теперь об этом…
– Никак не пойму, что у вас получилось с Катей… Она же тебя любила.
– Жалела, – хмуро сказал Дед.
– Жалость без любви не бывает. Если и жалела, что плохого? Почему говорят, что жалость – это обязательно обидно?
– Да она себя жалела. И гордилась… Такая великодушная: за калеку вышла.
– Генка, да ты дурак! – как-то по-девчоночьи, тонким голосом воскликнула Митькина мама. – Ты же все сам придумал! Ну, что такого страшного с твоей ногой!
– Да я не про ногу, а вообще… Про неудачи. Она думала, что из меня знаменитый кинематографист получится, а все не так…
– А ты не мучайся. Все у тебя еще впереди.
– А я и не мучаюсь, – сказал Дед. – Это с виду у меня жизнь сейчас растрепанная, а на душе спокойно, честное слово… Видно, сам не знаешь, где чего найдешь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчишками, слушать, как дышат, укрывать получше…
– Я поверю.
– Ты сказала: своего надо. Конечно… Только знаешь, этих я бы все равно не оставил. Сперва думал: просто работники, экипаж, чтобы с кораблем управляться. А вышло, что главное не корабль, а они.
– Хорошие ребята, – согласилась Надежда Николаевна. – Славные… Только вот этот, тощенький такой, светлоголовый… Кирилл, да? Непонятный какой-то.
– А что непонятного? – настороженно спросил Дед.
– Не знаю. Диковатый, что ли… И немного беспризорный.
– Просто он стеснительный. А что касается беспризорности, то все они охломоны.
– Все – это другое дело. А у него отец на большом посту, важная фигура. Казалось бы, мальчик из такой семьи… Как-то поинтеллигентнее должен выглядеть…
Дед засмеялся:
– Ты приглядись. Дело ведь не в растрепанной голове. Он иногда таким аристократом может быть…
"Мамочки! Это я-то?" – простонал про себя Кирилл.
А Дед, помолчав, добавил:
– Нет, Кир хороший. Он мой друг.
Кирилл благодарно улыбнулся в темноте, вздохнул тихонько и начал засыпать.
До того вечера Кирилл никогда не думал, что отец у него "важная фигура". Он понимал, конечно, что у отца сложная и большая работа – главный инженер завода отвечает за все производство, – но при чем здесь важность.
"Важная фигура" – это звучало как "большой чин". Жили Векшины совсем не роскошно, в малогабаритной квартире, дорогими подарками Кирилла не баловали, если не считать велосипеда (но это было потом). Порой бывало трудновато с деньгами, особенно когда родился Антошка и мама уволилась, а расходов прибавилось.
Внешность Петра Евгеньевича Векшина тоже не отличалась солидностью и важностью. Он был невысокий, лысый, с круглым животиком, да и весь какой-то кругловатый. Когда волновался или хотел что-то доказать, начинал мелкими шажками быстро ходить по комнате, заталкивая большие пальцы за подтяжки на плечах, и оттягивал тугие резиновые полоски вверх. Словно старался приподнять себя над полом.
Кирилл не огорчался, что у отца не героический вид. Он просто не представлял, что папа мог бы выглядеть иначе. К тому же Кирилл знал, что в молодости папа служил на границе, да еще был перворазрядником по стрельбе и лыжам. Согласитесь, что это не хуже, чем геркулесовы плечи или мушкетерские усы.
В последние годы Петр Евгеньевич спортом не занимался, но кое-какие навыки сохранил. Кирилл в этом убедился позапрошлой зимой. Он с мальчишками гонял шайбу на асфальтовой площадке перед домом, а Петр Евгеньевич шел откуда-то веселый и довольный.
Поглядел, как нападающие лупят мимо ворот, и сказал с чувством:
– Эх, мазилы!
Игроки остановились, и сердца их наполнились тихим возмущением. Даже Кирилл оскорбился.
– Обзывать легко, – сказал он. – Попробовал бы сам.
– А чего ж! Давай! Могу один против команды!
Ребята засмеялись.
Тогда Кирилл обиделся и немного испугался за отца. И за себя. Теперь все будут дразнить: папа – звезда хоккея.
Отец коротко глянул на него и сказал:
– Дай-ка клюшку.
Кирилл вздохнул и дал.
– Начали, – небрежно предложил Петр Евгеньевич пятерым противникам.
Те восторженно заорали и бросились в атаку. Они были уверены в победе. И напрасно. Петр Евгеньевич обвел нападающих, пробился, как пушечное ядро, сквозь защиту и тут же вклепал противнику первую шайбу. Потом заколотил им еще три.
Кирилл таял от гордости.
– Хватит, – сказал отец. – Играете вы прилично, однако со старой гвардией связываться вам рановато… Пошли, Кирилл, обедать.
Петр Евгеньевич, видимо, по-мальчишечьи был доволен своим поступком. Он сказал Кириллу:
– Есть еще порох… Здорово я их, а?