Когда офицеры поднялись с лавок, а именно: донельзя усталый «смершевец», разозленный подобным исходом дела разведчик-майор, капитан-сапер, которому в течение нескольких часов вместе со своими подчиненными, предстояло проделать поистине адову работенку по пояс в зловонной жиже (главным проклятием являлось не столько болото, сколько чудовищные комары), а также связист, картограф и даже специально присланный авиатор-корректировщик, Ванька Смерть подал потусторонний надтреснутый голос.
Все уставились на обгоревшую спичку.
— Онздесь, — сообщил Иван Иваныч.
Федотов, профессионал, который собаку съел на разведке, с безмолвной мольбой оглянулся на Барятинского. А Череп нес уже явную околесицу.
Едва не поперхнувшийся Федотов продолжал есть глазами начальника. Майор не сомневался — с больным разберутся: вызовут санинструктора, дадут успокоительного, отправят в тыл, сделают что угодно. Но вот только он, потомственный казак и профессиональный пластун, раз и навсегда будет избавлен от невесть как свалившейся на его голову напасти. То обстоятельство, что в отличие от скромных наград майора, впалая грудь Ивана Иваныча представляла собой иконостас, роли не играло: лейтенант нуждался в немедленной госпитализации. Поэтому с глубоким удовлетворением разведчик выслушивал бред, который явно набирал обороты — Иван Иваныч утверждал, более того, со всей, присущей буйно помешанным, горячностью настаивал на том, что танк никуда не ушел — Онзатаился.
— «Тем лучше, — радостно думал Федотов. — Дурака уберут, а я займусь своими делами…»
Однако, уже через полчаса, трясясь на броне «экспериментальной», рычагами которой с упоением ворочал ненавистный танкист, казак предался самым мрачным размышлениям. Барятинский не только приказал следовать за лейтенантом, но и распорядился выделить из корпусного резерва два поворотливых «Валентайна», а также, похожий на игрушку, юркий бронетранспортёрчик, на котором смонтировали внушительных размеров рацию. В то время, когда все дороги были забиты дышащими в затылок друг другу самоходками, «тридцатьчетверками», ИСами, «Катюшами», «Виллисами», «Студебекерами» и артиллерийскими тягачами, маленькая колонна, окутываясь сизыми выхлопами и провожаемая недоуменными взглядами, катилась по обочинам в тыл. Чуть было не слетевший на одном из поворотов майор, тем не менее, наотрез отказался залезать в башню, несмотря на неоднократные приглашения. Гвардеец Крюк только плечами пожимал. Сам он, высунувшись по пояс и попирая сапогами сиденье, цепко держался за командирский люк. Бердыев не обращая внимания на присутствие старшего по званию, расположился впереди, оседлав шаровую пулеметную установку и, удерживая подмышкой термос, время от времени глотал спирт, как воду.
По прибытию на место побоища (на поле по-прежнему чернели остовы танков), разведчик вынужденно признал; в голове ненормального свил себе гнездо пусть фантастический, но все же план. Так, радистам было приказано спрятаться в самом густом еловом подлеске. Череп лично провел оба «Валентайна» по уже проделанной «Тигром» просеке, чем заслужил при всей своей несомненной странности невольное восхищение механиков той и другой машины (проскочить подобный бурелом для таких «коробок» не представлялось возможным, однако Иван Иваныч сделал это играючи). Затем, прислушиваясь и прикладываясь ухом к броне, распорядился повернуть танки кормой к болоту. После того, как Найдёновым тщательно были проверены прицелы, углы возвышения орудий и механизмы башенных поворотов, юродивый настоял на самой тщательной маскировке; в ход пошли еловый лапник, хворост и даже кора.
Во время этого действа майор с самым мрачным видом скучал на ближайшем пеньке. Нельзя сказать, что вояка рвался на фронт — тем более, накануне явного кровавого дела, но сидя (совершенно бесполезно) посреди болот и дремучего леса, боевой разведчик окончательно понял — здесь он совершенно не нужен. Объяснять скелету дикость затеи не представлялось возможным. Майору оставалось только досмаливать последнюю пачку и бесцельно болтаться взад-вперед до наступления темноты — тем более, гулявшее, казалось, по одному и тому же месту в течение всего этого длительного и дурацкого дня, июньское солнце, неожиданно забежало за сосны. Не успел свет исчезнуть, с болот, подобно «юнкерсам», поднялись тучи торжествующего гнуса, от которого не спасал даже самый едкий, махорочный дым. Забившиеся в «Валентайны» танкисты поначалу занервничали, но после того, как Федотов за спиной новоявленного начальника объяснил ребятам, что сторожить им здесь совершенно некого, задремали на своих местах. Радисты «игрушки» оказались в отчаянном положении — кузов ее был открыт. К двум часам ночи кровососы совершенно осатанели. Бравый экипаж самого Найдёнова спасался брезентом — наводчик и пьяный якут, закутавшись в него с головой, одни из всей команды, безмятежно похрапывали. Сама «экспериментальная» в темноте ничем не отличалась от искалеченных собратьев; ко всему привычный майор, который сутками мог сидеть по горло в болотной воде или в удушливых ямах (на коже от укусов места живого не было), дремал, прислонившись к ее «ленивцу». Бодрствовал лишь Иван Иваныч — он первым вскочил, когда на западе по горизонту распахнулось нехорошее зарево. Повскакали и остальные — а ветер уже щекотал носы несравненным запахом орудийной гари. Разбуженный лес загудел, заметались и исчезли какие-то полуночные птицы, даже зуд комаров растворился. Все ходило ходуном в течение часа, затем тот же услужливый ветер доставил до команды Найдёнова торжествующий рев: операция началась. Ухо Ивана Иваныча сразу уловило столь знакомые интонации перекликающихся друг с другом танковых голосов. В нарастающем возбужденном хоре машин раздавались первые предсмертные крики тонущих «тридцатьчетверок». Остальные «коробки», неуверенно ощупывая траками проложенные поверх трясин бревенчатые тропы, пробивались к спасительному песку соснового бора. Их перекличку перебивал бабий визг подлетающих мин и «болванок». Танковый шторм нарастал: несмотря на километры, отделявшие Ваньку Смерть от захлебывающихся напряжением T-34, ИСов, «Шерманов», «Черчиллей», «Грантов», и многочисленных самоходок, всей своей лоскутной кожей, всеми ее порами, всей своей сутью он ощущал,и слышалих зов. Его ноздри (вернее, все, что от них осталось), трепетали, словно у лошади. Он весь превратился в слух.
К вечеру гул покатился к Бобруйску — там творилось невообразимое: тысячи T-34 рыскали по лесам, артиллерия и штурмовики, висевшие над мостами и шоссе, превращали дивизии панцерваффе в труху. Первые пленные побрели на восток, хотя редко кто добирался до пересыльных пунктов — партизаны кишмя кишели. Белорусский прорыв был пиршеством победителей, которые не забыли собственный кровавый исход с этих пространств трупным летом 41-го года. И сейчас вкусившие сладость мести «тридцатьчетверки» на полном ходу проскакивали мимо так и не зарытых с тех пор солдатских костей и брошенных Т-26, сквозь разбитые корпуса которых уже прорастала трава. Густые колонны немцев унавоживали землю теперь уже своими останками. Пушки накрывали залпами истерзанные эсэсовские полки, в огненных «мешках» корчились и бились десятки тысяч. Над Днепром и Березиной закручивались спиралью, как смерчи, гигантские облака из крови, пыли и пороха, и, высоко в небесах смешивались с грозовыми.
Иван Иваныч, оставшись в тылу со всей своей изъеденной гнусом командой, неизвестно чего ожидал и неизвестно чего хотел. К исходу второго дня все уже недоумевали, почему полковнику пришло в голову отправить их в подчинение к сумасшедшему. Одни только Крюк с Бердыевым не скрывали радости. Еще бы, они отсыпались и отъедались, вместо того, чтобы в поту и копоти трястись сейчас по просекам, в любую минуту ожидая «болванку» под башню.
К третьему вечеру гул наступления стал еще более приглушенным. Поужинавшие «вторым фронтом» танкисты, залезая в свои прикрытые «Валентайны», с тоской думали еще об одной комариной ночи, а Иван Иваныч сделался вовсе нервным.
В пять часов утра — именно тогда озверевший от бессмысленности майор поднес к глазам циферблат трофейных часов — чуткий, словно собака, Иван Иваныч бросился к лесу. Он услышал , как тонкие голоса двух «канадцев» заглушило дыхание зверя . «Белый тигр» наконец-то выдал себя. Для остальных, в том числе и для нелюбопытного майора, лес был наполнен зудением — но «Валентайны» уже всполошились. Следом подал тревожный скрип бронетранспортерчик. Этот практически голый, ничем не защищенный (противопульная броня), беспомощный подросток, заскулил, подобно ребенку. А Призрак уже заворочался в чаще. Неизвестной была его цель (скорее всего, какая-нибудь тыловая колонна). Неведомая сила внутри его только-только начала шевелиться,но обреченные машины всполошились, и подбадривали друг друга — в вибрации «иностранцев» чувствовались неуверенность и робкая дрожь. Иван Иваныч завертелся, определяя направление вздохови смрада — и определив, бросился к «тридцатьчетверке». Танк, как и его хозяин, всем существом своим, чувствуя монстра, напрягся. Скользкий от тщательной смазки, орудийный затвор был готов к действию, оптику сержант тщательно протер еще заранее (что-что, но свое дело гвардеец знал), одного рывка хватило троице, чтобы проскользнуть в машину, где все — от запасных «выстрелов» до огнетушителя и проводов ТПУ — оказывалось под рукой. Люк механика-водителя был распахнут. Федотов встретился со знаменитым Ванькиным взглядом, который так шокировал и начальство, и немцев.
— Залезай! — по свойски хрипел Крюк разведчику.
Вместо того, чтобы отскочить в сторону (не раз доводилось ему видеть, как жестоко вспыхивают танки), майор, сам не понимая, почему, оказался на командирском сидении. Амортизаторы позволили «эксперименталке» почти бесшумно тронуться с места. Лавируя между останками, машина катилась к просеке, в конце которой взывали к помощи «Валентайны». Все слышал , все понимал , все зналтолько Иван Иваныч. Федотов, протирая глаза, тщетно ворочал перископом: утренний туман залепил окуляр. Рядом наглый пройдоха, прильнув к цейсовскому прицелу, тоже ничего не мог разглядеть. Подал свой клацнувший голос затвор — якут, изо рта которого пахло такой дрянью, что Федотова замутило, без команды дослал первый, блеснувший латунью, «бронебойный».
— Прямо! — в этот момент дико провыл, там, внизу, Иван Иваныч, вторя воплю «тридцатьчетверки», которая разгляделаврага. Туман разошелся почти мгновенно, майор опять-таки из любопытства повернул прежде слепой перископ — и, в метрах пятистах, на том конце просеки четко и ясно увидел Чудовище.
Все спуталось в бравом майоре; жерло «Тигра» заслонило ему весь свет земной. И, словно шрапнель, взорвались все запахи, все цвета, голоса, картинки минувшей, не такой уж и великой, жизни — крыша родительского хутора, мать с козой, лицо полузабытой женщины — с нею в юности и не было-то ничего! Пластун рванулся наверх, ободравшись обо все, что только можно, благо, что не захлопнул тяжеленную крышку. Не помня себя, он скатился на землю, и двумя кувырками достиг спасительных кустов — рот забился песком, ТТ был потерян, состоялась убийственная встреча с каким-то основательным пнем — на секунду сознание улетучилось. Но все это были цветочки!
Спрятанный густым и цепким ельником, Федотов повернул к «Тигру» разбитую голову. Добравшись затем до Берлина, получив три ранения, чуть не утонув в мутном Одере, имея на счету с десяток лично дотащенных «языков», он не видел больше ничего подобного.
Внезапно материализовавшийся в пустом, не раз уже прочесанном «смершевцами» и лично им, майором, лесу, колоссальный танк выпалил первым — да как выпалил! Горячий воздух пронесся по просеке, точно пустынный ветер. Призрак ударил по лобовой броне найдёновской машины, «тридцатьчетверка» — почти одновременно — по массивной башне неуловимого немца. Обе «болванки», удивленно отпрыгнув, в щепы разнесли кроны ближних сосен. Несчастный Федотов закрыл уши — но попытка спастись от неизбежной контузии была бесполезна — земля со всеми ее корнями и деревьями, уже заплясала, гулкие удары «восемь-восемь» и, не менее убийственные, «восьмидесятипятимиллиметровки», чуть не сбили свидетеля с ног. Впервые он видел столь близко, как, втыкаясь, «болванки» распадались на искры, как трещала, дымилась, и синела на глазах броня. Мастодонт и стойкая «тридцатьчетверка» жестоко хлестали друг друга. Звуки рикошетов были невыносимы. «Подкалиберные» и «бронебойные», испещряя лобовые листы бесполезными вмятинами, уносились ломать чащу, «фугасные», взрываясь, сотрясали корпуса, осколки стригли ельник вокруг майора, подобно ножницам. Но, зачарованный, он не трогался с места, а танки, замерев, словно вкопанные, беспощадно избивали друг друга. Двухсотмиллиметровый лоб «эксперименталки» держался, однако и «Белый тигр» оказался заговоренным.