– Если хочешь знать, наши разбойники такие же немытые, как ты, – заверила его Рони, чтобы утешить.
А сама она была очень чистая, потому что каждую субботу перед сном Ловиса, усадив дочку перед очагом в лохань с горячей водой, терла ее мочалкой. А каждое воскресенье утром расчесывала ей волосы густым гребешком и Маттису тоже, хоть Маттис всеми правдами и неправдами старался от этого уклониться и жаловался, что она хочет выдрать у него все волосы. Но Ловиса умела настоять на своем.
«С меня хватает двенадцати немытых разбойников, – говорила она. – А уж атамана я буду причесывать до тех пор, пока гребешок не вывалится у меня из рук».
Рони снова посмотрела на Бирка, осветив его лицо лучом фонарика. Может, Бирка дома и не причесывали, но его гладкие рыжие волосы были подобны шлему из красной меди. Горделивая посадка головы, длинная шея, прямые плечи…
«Какой у меня красивый брат», – подумала Рони.
– Будь каким угодно, пусть нищим, пусть грязным, но не голодным, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты голодал.
Бирк засмеялся:
– Откуда ты взяла, что я грязный? Хотя, конечно, так оно и есть. Но ты права. Уж лучше быть грязным, чем голодным. – Он стал вдруг серьезным:– Нет ничего хуже голода. Я должен был оставить хоть кусок хлеба для Ундисы.
– А я еще достану, – сказала Рони и о чем-то задумалась.
Но Бирк покачал головой.
– Нет, не надо. Я ведь не могу принести Ундисе хлеб, не объяснив ей, откуда он у меня. А Борка придет в ярость, когда узнает, что ты мне его дала да еще, что я стал твоим братом!
Рони вздохнула. Она понимала, что Борка так же ненавидел разбойников Маттиса, как Маттис – разбойников Борки. Как эта вражда мешала ей и Бирку!
– Да, – печально сказала она. – Встречаться мы можем только тайно.
– Верно, но я терпеть не могу такие тайны.
– Я тоже, – прошептала Рони. – Они даже хуже, чем старая вобла и долгая зима. Я не умею ничего скрывать.
– Но ради меня будешь? – спросил Бирк. – Зато весной нам станет легче. Мы сможем видеться в лесу, а не в этом промозглом подземелье.
Они оба так озябли, что у них зуб на зуб не попадал, и, в конце концов, Рони сказала:
– Пожалуй, я пойду, не то совсем замерзну.
– А завтра придешь? К твоему немытому брату?
– Ага, но только с густым гребешком и с набитым мешком.
И всю зиму Рони каждое утро приходила в подземелье к Бирку и угощала его тем, что хранилось в кладовой Ловисы.
Признаться, Бирку было неловко принимать ее дары.
– Выходит, я вас обираю, – говорил он.
Но Рони только смеялась в ответ:
– Я ведь дочь разбойника, вот я и беру все без спроса! К тому же она знала, что часть запасов, которые Ловиса держала в кладовой, разбойники отнимали в лесу у проезжих купцов.
– Разбойники вообще берут все без спросу. Это я в конце концов усвоила, – усмехнулась Рони. – Вот и выходит, что я делаю только то, чему меня учат. Так что ешь спокойно.
Всякий раз Рони приносила Бирку еще и по кульку муки и гороху, которые он тайно высыпал в опустевшие лари Ундисы.
«Вот до чего я дошла, – думала Рони. – Спасаю разбойников Борки от голодной смерти! Что со мной будет, если Маттис об этом узнает?»
Зато Бирк был так благодарен Рони за ее щедрость.
– Ундиса каждый день удивляется, что в ларях все еще остается немного муки и гороха, и уверяет, что это колдуют друды, – сказал Бирк, как обычно, со смехом.
Теперь он уже выглядел почти как летом, во всяком случае голодного блеска в глазах у него уже не было. И Рони это радовало.
– Слушай, а может, мать права? – сказал Бирк. – Может, и в самом деле колдуют друды? Потому что ты очень похожа на маленькую друду.
– Но только очень добрую.
– Добрее тебя на свете нет. Сколько раз ты еще спасешь мне жизнь, сестра моя?
– Ровно столько, сколько ты спасешь мою, – сказала Рони, – Просто мы уже не можем друг без друга жить. Я это знаю.
– Точно! – сказал Бирк. – Что бы об этом не думали и Маттис, и Борка.
А Маттис и Борка вообще об этом не думали, ведь они и понятия не имели, что названые брат и сестра видятся каждый день в подземелье.
– Ну, наелся, – спросила Рони. – Тогда держись, буду тебя чесать.
И, подняв гребешок, как меч, Рони подошла к Бирку. Бедные разбойники Борки, до какой нищеты они дошли, даже густого гребешка у них нет! Что ж, тем лучше! Ей нравилось прикасаться пальцами к шелковистым волосам Бирка, и она расчесывала их куда дольше, чем это было необходимо.
– Ну, все, – взмолился Бирк. – Хорошо расчесала, будет.
– А вот и нет! – ответила Рони, не выпуская гребешка из рук. – Держись!
Суровая зима постепенно отступала. Снег начал таять, а когда однажды полуденное солнце стало всерьез припекать, Ловиса велела всем разбойникам раздеться догола и выгнала их во двор, чтобы они вместо мытья покувыркались в снегу. Разбойники стали было ворчать, упираться. Фьосок уверял, что это вредно для здоровья, но ведь с Ловисой не поспоришь!
Надо выгнать зимний дух из помещений замка, говорила она, даже если какому-нибудь грязнуле это и будет стоить жизни. Она выставила всех на снег – голые, орущие и визжащие разбойники покатились по еще заснеженным склонам вниз, к Волчьей Пасти. Они кляли Ловису на чем свет стоит за жестокость, но терлись исправно, как она велела. Ослушаться ее они не смели.
Только Лысый Пер не стал кататься по снегу.
– Мне все равно скоро умирать, – сказал он. – И я ни за что не расстанусь со своей грязью.
– Тогда ладно, – согласилась Ловиса. – Но перед смертью ты хотя бы подстриги всем волосы и бороды.
Лысый Пер обещал. Ведь он опытный стригальщик, ловко стрижет коз и баранов, а значит, постричь этих крикунов ему ничего не стоит.
– Но учти, свои два последних волоска я подстригать ни за что не стану, – предупредил он. – Охота была мучиться, раз я все равно скоро лягу в землю.
И он погладил свою лысину.
Тогда Маттис обхватил его своими могучими руками и высоко приподнял над землей.
– И не вздумай помирать, понял? Я же ни одного дня не жил без тебя на белом свете… Ты что, решил тайком уйти от меня навсегда? Нет, ты не можешь со мной так поступить, ясно тебе, старый дурень?
– Ладно, малыш, я не буду спешить, – ответил Лысый Пер и довольно улыбнулся.
Весь остаток дня Ловиса стирала во дворе замка грязную одежду разбойников. А они тем временем рылись в чулане в сундуках со старым тряпьем, которое еще дедушка Маттиса награбил на лесных дорогах, подыскивая, чем бы пока прикрыть наготу.
– И как только люди в здравом уме могли носить такое платье, – изумлялся фьосок, с отвращением натягивая на себя какую-то красную хламиду.
И ему еще, можно считать, повезло, не в пример Кнотасу или Малышу Клиппу. Тем пришлось довольствоваться юбками и корсажами, потому что, когда они вбежали в кладовую, всю мужскую одежду уже успели разобрать.
Нельзя сказать, что от этого их настроение улучшилось, зато Маттис и Рони вволю нахохотались.
Чтобы задобрить разбойников, Ловиса сварила на ужин куриный суп. Они расселись за длинным столом, ворча и недовольно крякая, но все были чисто вымыты, подстрижены и просто неузнаваемы.
Как только по залу разнесся сладостный запах вареной курицы, ворчанье и недовольное кряканье разом прекратились. А после еды разбойники, как обычно, принялись петь и плясать, только, может, не так буйно, как всегда. Особенно Кнотас и Малыш Клипп избегали чересчур высоких прыжков.
Как только последний лошадиный круп скрылся за кустами, Рони тоже помчалась вниз. И тоже пела и свистела, шлепая по холодной воде. А потом побежала. Она бежала и бежала, не останавливаясь и не переводя дыхания, до самого озера.
Бирк пришел первым. Как обещал. Он лежал на теплой скале, вытянувшись во весь рост, и грелся на солнышке. Рони не поняла, спит он или нет, подняла камешек и бросила его в воду – проверить, услышит ли Бирк всплеск. Он услышал, вскочил на ноги и кинулся к ней.
– Я давно тебя жду, – сказал Бирк, и она снова почувствовала, как радость вспыхнула в ней, радость, что у нее есть брат, который ее ждет.
Вокруг шумели деревья. Очертя голову нырнула Рони в весну. Многоголосая весна яростно звенела, и сама Рони была так переполнена этим весенним звоном, что вдруг закричала, как птица, пронзительно и громко, а потом объяснила Бирку:
– Я должна выкричаться, не то взорвусь! Ты слышишь весну?
Некоторое время они стояли молча и вслушивались в щебет, шорохи, в шелест и всплески, и в пение, наполнявшее их лес. Деревья, кусты, ручьи были полны жизни, все кругом пело могучую и дикую песню весны.
– Я чувствую, как зима понемногу выходит из меня, – сказала Рони. – Скоро я стану такой легкой-легкой, что смогу полететь.
Бирк толкнул ее.
– Лети! Давай спорить, что злобные друды уже кружатся над лесом, можешь лететь к ним. Рони засмеялась:
– А что? Вот возьму и полечу… И тут они услышали топот копыт. Табун диких коней несся от реки вверх по склону, и Рони сорвалась с места.
– Бежим! – крикнула она. – Мне так хочется поймать дикого коня!
И они бежали, продираясь сквозь кустарник, пока не увидели мчащийся табун. Не меньше сотни лошадей с развевающимися гривами и хвостами таким бешеным скоком неслись по лесу, что земля дрожала от топота их копыт.
– Наверно, испугались медведя или волка, – сказал Бирк. – Только страх может их так гнать. Но Рони помотала головой.
– Они мчатся не со страху, а чтобы вытрясти из себя зиму, всю, до конца. Как только они перебесятся и станут тихонько щипать траву, я поймаю одного из них и отведу к нам в замок. Я давно уже мечтаю поймать коня.