– А Ван кто такой? – поинтересовался Сергей. Глеб зевнул:
– А… Кореец. Ван-кто-то там. Тут все земли вообще-то станичные считаются но у нас народу мало, ну и арендуют землю иногородние. Он помидоры выращивает. Скиба просил, чтобы мы ему насчет столовой записку передали… Ты слушай, – Глеб почесал нос. – Давай мы тебя как-то поудобней называть будем.
– В смысле? – не понял Сергей. Глеб засмеялся:
– Ну! Я – Глебыч, Мирослав вон – Серб, Петька – Сухов, потому что на Петруху не похож, Володька – Джигит… Давай тебя хоть Серым звать будем, хоть у нас их уже трое!
– Лучше Бокс, – сказал Сергей и сам удивленно моргнул глазами вместе с остальными.
– Почему Бокс? – удивился вслух Мирослав. Сергей пожал плечами:
– Я… не знаю. Вырвалось…
…Плантация Вана оказалась здоровенной – как хорошее поле, в дальнем конце которого виднелся хороший дом с пристройками в окружении небольшой рощицы. Среди кустов с еще только начавшими краснеть завязями возились полдюжины пропитых личностей – нанятые корейцем за харч и одежду на лето бомжи из Буденновска и еще каких-то городов. На мальчишек они внимания не обратили.
– Мы с тобой? – спросил Мирослав, придерживая коня. Глеб отмахнулся:
– Да зачем толпой? Тут тропинка узкая, потопчем… Я один. Держи повод, Серб, – он ловко перебросил ремни другу, с шиком соскочил наземь, поправил кубанку и зашагал через поле к домам по натоптанной тропе, помахивая нагайкой – то в воздухе, то твердо пристукивая по голенищу сапога.
Идти было далеко, Глеб взмок, упрятал кубанку за ремень и мечтал о том, как он сейчас попьет воды из колодца, устроенного корейцем в старой артезианской скважине. Тень деревьев приближалась, но там было безлюдно. Ван жил один, без семьи – то ли ее вообще не было, то ли дожидалась хозяина в Корее… Кто его знает?
Оставалось сделать еще десяток шагов, когда кореец материализовался – с улыбкой, легко одетый, в сандалиях, излучающий гостеприимство. Он говорил по-русски с неизбежным легким акцентом, но почти незаметным и не делавшим его речь смешным, как это часто бывает.
– А, Глебыч заехал! Пить хочешь? Тебе чего – воды, квасу… – он хитро подмигнул, – …пива?
– Воды налейте, пожалуйста, – Глеб достал из кармана листок блокнота. – Вот, господин войсковой старшина просил вам передать.
– Конечно, конечно, – Ван просмотрел бумажку, кивнул: – Скажи – все сделаем, быстро сделаем… Пошли, попьешь, пошли в дом, там прохладно, – и он первым поспешил к высокому крыльцу.
Глеб зашагал следом – но сделал всего десяток шагов, повернувшись к сараю, на двери которого висел замок – она как раз содрогнулась от удара изнутри, что-то неразборчиво прокричал человек.
– Это кто? – Глеб споткнулся. – Кто там у вас?
– А, там? – Ван тоже остановился, повернулся.- Рабочий. Напился вчера ночью и буянит, едва скрутили… Пошли в дом, пошли.
– А, – Глеб сделал еще шаг – и снова остановился – в дверь нанесли второй удар, и сорванный мальчишеский голос закричал уже отчетливо:
– Кто там?! По-мо-ги-те!!!
– Рабочий? – Глеб не двигался с места. В дверь били еще и еще. Ван пожал плечами:
– Да мальчишка, бомжонок тоже… Мало того, что пьет, еще и вороватый, спасу нет… Пош…
– Погоди-ка, – Глеб мотнул головой в сторону сарая. – Ну-ка откройте… пожалуйста.
– Да зачем, Глебыч? – Ван скривился. – Он еще не проспался, сам слышишь, сейчас, не дай бог, какую доску подхватит, тогда…
– Откройте, – приказал Глеб. Ван помедлил, вздохнул, пожал плечами:
– Ну сейчас. Ключ принесу, – и поспешно исчез в доме.
Глеб, не очень спеша, подошел к сараю. Удары прекратились, но через дверь слышалось дыхание.
– Ты кто? – спросил Глеб. Но ответа не получил. Из дома истошно закричал кореец:
– Сорвался, ай-я, сорвался, спасите!
Обернувшись, Глеб увидел только одно – по тропинке на него молчаливой белой молнией несся угловатый, словно собранный из детского конструктора, большеголовый пес, в пасти которого, казалось, ничего нет, кроме сотни зубов.
Это был бультерьер.
Глеб никогда раньше не видел у Вана собак, а теперь понял – глупо, конечно, какая плантация без собаки? Бультерьер – тупая злобная тварь… Молнией промелькнули в голове все истории о вырванных животах, перегрызенных в муку костях, откушенных головах… Но это были мысли, а не действия. А сделал Глеб только одно.
Бультерьеры почти не чувствуют боли. Но Глеб и не сделал ему больно, он просто убил похожего на спятившего робота пса одним ударом нагайки в лоб.
И только после этого ощутил, как подкашиваются и дрожат ноги.
Он любил собак. Но лежащую возле его сапог помесь крысы и крокодила невозможно было воспринимать, как собаку, друга и защитника. В псе было столько же общего с овчаркой или сенбернаром, как у маньяка-убийцы с человеком. Поэтому Глеб просто перешагнул через труп с протекшей через оскаленные зубы кровью и пошел к дому, играя нагайкой и переводя дух. Про себя. Незаметно.
Ван еле сползал с крыльца, придерживаясь одной рукой за перила, а другой прижимая сердце. В этой руке был ключ.
– Сорвался… – простонал кореец. – Как ты его… это вот везение… я уж думал…
Глеб взглянул в его узкие глаза и, уловив хвостик страха, прижал его каблуком…
…Ван судорожно мыкнул и медленно перевел взгляд на руку – ту, что лежала на перилах. В миллиметре от пальцев лиственничный брус был перерублен на четверть длины ударом нагайки.
– Вырвалась, – сказал Глеб. – Неудачно, а если б по руке? Пойдемте, покажете, какой там у вас малолетний преступник… Пойдемте, пойдемте… а то ведь опять вырвется, не дай Господин Ван, вам не рассказывали, как наши прадеды германских кирасир нагайкой наповал убивали, с одного удара? Тюк по каске – и лапти врозь…
Нехотя, косясь на Глеба, кореец открыл сарай – тяжело лязгнул выпущенный им из рук пробой. В небольшом помещении, почти сплошь заставленном какими-то инструментами, в неудобной позе лежал на полу мальчишка лет 12,загорелый дочерна, здорово грязный, одетый только в вылинявшие шорты, с копной растрепанных светло-русых волос. Он приподнялся на локте – и Глеб понял, что руки у него скованы за спиной в запястьях, а другой цепью – притянуты к так же закованным ниже щиколотки ногам. Из-под колец цепей сочилась кровь, на острие какой-то бороны висел мокрый, разлохмаченный тюк кляпа. Глаза у пацана были сумасшедшие.
– Буянил… – Ван улыбнулся, – я же говорю… вот и пришлось…
– Влет он все! – отчаянно и напропалую закричал мальчишка, катаясь по полу.
– Врет, дяденька! – кажется, он толком не соображал, кого видит перед собой, только понимал, что Вен этого человека боится. – Я мать ищу! Я правда мать ищу! Я к нему нанялся на месяц, подработать, пахал с утра до ночи… – мальчишка говорил яростно, но ни разу не матюкнулся (Глеб представил, как бы "излагался" сам в подобной ситуации!) – Он соврал, что заплатит! А сам! А сам! – мальчишка что-то никак не мог вытолкнуть из себя, завозил щекой по полу: – А сам!.. Спросите его, что он вчера со мной… сделать хотел! Я его укусил, там, за плечо укусил! А он меня сюда! Сказал – без воды я быстро поумнею! Я!.. – и мальчишка закатился в истерическом плаче.
Глеб посмотрел на Вана. Поднял руку с нагайкой, отодвинул дорогую легкую ткань на плече – правом, угадав сразу. Глубокий след укуса, замазанный йодом, отчетливо выделялся на коричнево-желтоватой коже припухлыми очертаниями человеческих челюстей.
– Ключи от цепей несите, – сказал Глеб. – Побыстрее… У вас там, кажется, ружье есть? Не надо лишних телодвижений. На окраине вашей… плантации четверо наших, у них карабины. Они разозлятся и подпалят вашу фазенду с углов, а вам и выйти не предложат. Поняли? КЛЮЧИ. Бегом.
Ван бросился к дому. Глеб присел, положил руку на плечо ревущего мальчишки, спросил:
– Мать твоя где?
Тот тяжело, с икотой всхлипнул, повернулся чуть удобнее:
– В Пятигорске… Она пьющая… сильно… Я в детдоме… сбежал, заберу ее… есть такие клиники, где лечат… я ее туда, а лечение я… отработаю, как хотят, пусть даже… – он дернулся и отвернулся, пробормотав: – Хоть ТАК…
– Дурак ты, – зло сказал Глеб, но зло было не на мальчишку, и тот это почувствовал.
Ван принес ключ. Бегом. Ноги у него подгибались. Глеб рванул массивный стержень с бородками из рук корейца, сам щелкнул двумя однотипными замками – и ощутил тяжелый толчок злости, увидев широкие красные раны, забитые ржавчиной и пылью. Злость перерастала в неконтролируемую ярость, Глеб, выпрямившись, посмотрел сверху вниз в глаза хозяину плантации – и тот, задрожав, попятился, губы у него прыгали, взгляд бегал с лица Глеба на нагайку, которая, словно послушный хозяину зверь, вилась вокруг голенища сапога.
– Тащи перекись, йод, бинты, обувь – хоть свою, – приказал Глеб. И, склонившись к отшатнувшемуся Вану, сорвал у него с пояса мобильник.
5.
Обратно часто скакали галопом – дороги, по которым возвращались, были полевыми грунтовками, для коней самое то. Когда до лагеря оставалось километров пять, а солнце коснулось нижним краем горизонта, лежавшего где-то за степью, Сергей и догнал Глеба, ехавшего в голове колонны. Все мальчишки были покрыты пылью, сделавшей их почти неотличимыми, пыль на шкурах коней превратилась в грязную корку, набилась в волосы и сапоги и, как Глеб подозревал, даже в оружейные чехлы.
– Зря ты милицию вызвал, – зло сказал Сергей. – Надо было отходить эту гадину вашими нагайками и волочь за собой на аркане, – он кивнул на тугую скатку троса, висевшую у луки седла Глеба.
– Лет сто назад так бы и сделали, – согласился Глеб. – Но ты не волнуйся, в милиции много наших. И малолетке пропасть не дадут, и эту тварь отсюда наладят… пппппомидоррчики! – Глеб сплюнул пылевым сгустком, – Как нас не заслабило с этих помидорчиков!
– Постой, – Сергей захлопал слипшимися ресницами,- как "наладят", куда?! Ему же сидеть нужно!
– Посадить его по закону не получится, – поморщился Глеб. – Уберется с Кубани – и черт с
ним. Все равно у него тут никто больше ничего покупать не будет…
– Эй, давайте до лагеря проскачем! – крикнул Володька, закрутил над головой нагайку, потом взвыл по-волчьи, кони шарахнулись, оседая на задние и закидываясь.
– Хватит, эй! – Глеб с руганью осадил жеребца. – Шагом поедем, чтоб все лечь успели, а то от таких чучел у парней сон отобьет…
– …а девчонки вообще родят, – добавил Петька. Серб поинтересовался:
– А ты что, позаботился уже, чтоб было кого?
– Или ты…
– Бультерьера ты здорово уработал, – сказал Сергей, качнув головой. – Я не поверил, как увидел…
– Да ну его, – Глеб вздохнул и признался вдруг: – Я так испугался, ты бы знал.
Мирослав позади грянул Розенбаума:
– К дому путь-дороженька далека,
И трехрядка рвет меха – ох, лиха!
С шашками да пиками,
С песнями да гиканьем,
Едут-едут кубанцы
по верхам!
– и еще четыре мальчишеских глотки подхватили над вечерней дорогой:
– С шашками да пиками,
С песнями да гиканьем,
Едут-едут кубанцы
по верхам!..
…Скибы в лагере, как ни странно, не было – он редко покидал его пределы на ночь, и Глеб отрапортовал Лукашу, против обыкновения серьезно и внимательно, но как-то отстраненно выслушавшему репорт от начала до конца. Судя по всему, из милиции уже позвонили, но есаула не это беспокоило. Глеб закончил рапорт и с полминуты недоуменно молчал, прежде чем Лукаш очнулся и приказал: коней расседлать и привести в порядок, самим вымыться и привестись в порядок, оружие вычистить и привести в порядок, лечь спать, и чтоб был полный порядок. После чего круто повернулся и удалился,