— О, Великий из величайших Инкуб, — прошептал я единым махом врываясь во вражескую крепость, от чего бедра баронессы заходили ходуном, а речи сменились томными судорожными стонами, — приди же в это недостойное твоего величия место и ответь на мои вопросы без утайки, без лжи и по справедливости!
То, с чем я столкнулся или, вернее, куда попал, и впрямь, было горячо, а, если сравнивать с дебелой трактирщицей, то можно сказать, что было еще и приятно тугим, охватившим мою вторгнувшуюся часть столь плотно, что, не будь внутри достаточно влажно, успех был бы затруднителен. Теперь же, я без труда справился с похотью и, излив все, что должен был излить, уселся на пол и, заметив, сколь широко раскрытыми глазами и с какой невыразимой завистью уставился на меня Маленький Крикун, небрежно кивнул ему на баронессу.
Быстрые Глазки, доселе хранящая невозмутимое спокойствие, хотела, видно, что-то сказать, потом сдержалась, а увидев, с какой суетливой поспешностью ее двенадцатилетний братец торопится приняться за дело, вдруг смутилась и отвернулась в сторону.
Поскольку я не рискнул забрать что-либо с замковой кухни, то, как только мальчишка управился со своим делом, мне пришлось пустить в ход руки, а он пытался помочь мне тем же, хотя, более, просто удовлетворял свое любопытство. Как бы то ни было, хвастать нам было нечем, ибо стоны баронессы начали понемногу затихать, как вдруг Быстрые Глазки решительно отстранила нас и начала действовать своей правой рукой с такой сноровкой, что белоснежный зад баронессы вновь судорожно задергался и от наслаждения она, не то что стонала, а даже повизгивала.
Немало пораженный этим умением моей спутницы, я снова почувствовал приступ похоти и, поскольку основные ворота в штурмуемую нами крепость были заняты, решил досконально изучить запасные, на тягу к которым барона, так жаловалась баронесса. Легкая разведка, произведенная сначала одним, а потом двумя смоченными слюной пальцами, показала, что путь вполне проходим, посему, отстранив Быстрые Глазки, я решился принять на этом направлении бой и, клянусь, выиграл его с честью.
Баронесса уже кричала во всю, причем, в выражениях, которых постеснялась бы любая портовая шлюха, призывала делать с ней такое, что у меня бы на это и фантазии не хватило. Без сомнения, Маленькому Крикуну тоже захотелось пройти проторенный мною путь и, очередной раз вогнав сестру в краску, он успешно атаковал зад хозяйки замка.
Но тут уж Быстрые Глазки отпихнула нас обоих и столь старательно принялась орудовать пальцами, что нам оставалось только наблюдать. И то верно, кто лучше женщины может знать, как доставить женщине самое большое удовольствие? Именно той ночью я впервые задался этим вопросом и, проведя годы в доскональном исследовании, с искренним прискорбием вынужден вам поведать — а, пожалуй, даже и никто.
Так что, Быстрые Глазки трудилась во всю, мы с ее братцем заслуженно отдыхали от свершенных нами подвигов, баронесса же стонала, дергала задом, то смыкала, то раздвигала ляжки, громогласно призывала творить с ней всякие непотребства — в общем, вела себя, как и положено женщине, приближающейся к вершине блаженства.
Как вдруг, стоны и вопли разом затихли, в последний раз громыхнули бубны и, в сразу же наступившей тишине, раздался негромкий, точно полусонный голос, сказавший:
— Приятно, очень приятно оказаться в теле этой чокнутой святоши.
Голос, принадлежавший, без сомнения, баронессе, был настолько не похож на ее предыдущие вопли, что мои сообщники от неожиданности отшатнулись назад.
— Приветствую тебя, о Великий Инкуб! — поспешно возвестил я. — Скажи мне, где находится муж этой женщины?
— Конечно же в море, причем с гораздо большими удобствами, чем тот дурачок, которого он, ради злой шутки, определил библиотекарем к своей свирепой жене.
14
— Но почему?! — вскричал я, ибо, признаюсь, гневу моему не было предела. И впрямь, с чего бы это адское создание беспрестанно позорило меня дурачком, да еще в присутствии моих товарищей? С чего бы это барон, такой бесхитростный, обходительный, с виду, человек?..
— Каждый раз будешь «почемукать»? — перебил меня дух. — Хотя бы потому, что ты, сидя с ним в одной таверне, разругал похабную песенку, которую он самолично сочинил. Вот он и направил тебя в такое место, где ты сможешь во всю оценить его остроумие.
— Гнусное отродье! Когда я стану настоящим магом, месть моя будет страшна! — пообещал я.
— Я здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не для того, чтобы выслушивать твои стенания, — сонным голосом баронессы напомнил мне Инкуб.
— Но я ведь уже начал выполнять твое условие! — возмутился я. — Найрена была девственницей?
— Сомнение вполне оправдано, ведь женщинам не составит труда надуть такого олуха, как ты, — с изрядной долей ехидства ответил дух. — Но тут ты не прогадал и, уж коль скоро, взялся выполнять мой приказ так рьяно, придется тебя наградить. Отныне, будешь всегда знать, кто из встреченных тобою особ является девицей, а кто — нет.
— А как я это буду знать?
— Только три вопроса, — пробормотала баронесса и комнату огласило ее сонное дыхание.
— А как же барон? — возмутилась Быстрые Глазки. — Ведь море большое! Где он?
— Нам-то какая разница! — в сердцах ответствовал я и, подойдя к расстеленной перед лицом баронессы карте, заранее припасенным куском угля, начертал на ней стрелу перечеркнув ею наискосок голубую поверхность Внутреннего моря. — Зачем он тебе? Нам лишь бы отсюда убраться. Скажем баронессе — данный знак обозначает, что муж ее отправился не так давно в путь по морю из Смоляной Пеньки. Доплыв в этот порт, мы сможем выяснить, куда именно.
— Не сочтет ли она, что получила слишком мало.
— О, нет, — ответил я и изобразил рядом со стрелой изобретенный наугад знак. — Скажешь ей, что сей древний символ обозначает тоску по дому и оставленным в нем близким и, что только обстоятельства мешают ему воссоединиться с ней.
— Мой добрый товарищ Бес В Ребро, — нахмурилась моя сообщница. — Быть может ты силен в чревовещательстве и, все что мы слышали, лишь хитрый спектакль?
— Да вас-то мне зачем обманывать? Неужели ты, и впрямь, настолько не веришь в магию? — удивился я.
— Скорее поверю в бессвязный бред опоенной и утомленной женщины, — покачала она головой. — Хотя, если это спектакль, ты давно уже возвысился над рангом плутовского подмастерья.
— Это не спектакль, — признался я. — И даже не бред, потому что сама баронесса, бредь она хоть как сто сумасшедших, не могла бы дать мне дар, который я получил от духа.
— Дар? — не поняла собеседница.
— Ну-да, — признался я. — Теперь я точно знаю, что ты — девственница. Не спрашивай, откуда я это знаю, просто знаю и все.
— Ах ты мерзавец! — вскочила на ноги Быстрые Глазки. — Мне всего шестнадцать и я не замужем! Кем же мне еще быть, как не девицей? Я честная плутовка, а не шлюха или развратница!
— То-то и оно, — вздохнул я, а после этого признался моим товарищам по гильдии, как жаждал я всю жизнь магических знаний и какое трудное условие поставил мне Инкуб.
— И вот я перед вами, — горестно заключил я свое повествование. — Имея на сегодняшний день всего одну одержанную победу над особой, которая, и этому я ужасно рад, не держит на меня зла.
— Бедная маленькая Трина! — еще больше рассердилась рыжеволосая плутовка. — Ах ты, старый мерзавец!
— Причем тут Трина! — возмутился я. — Она девственна как и ты. К чему мне спешить, если ее девство поднимет меня всего на одну ступень, а останется еще сорок восемь?
— Ты лучше, чем я подумала, — примирительно улыбнулась она. — Будем же и дальше добрыми друзьями, только не имей виды на мое девство.
— Думаешь легко устоять? — сознался я, — Ведь ты, в отличие от моего маленького дружка, уже достаточно взрослая девица. Но я не собираюсь брать тебя силой или обманом. К тому же, я поклялся виселицей не подводить товарищей по гильдии.
При упоминании о виселице Быстрые Глазки помрачнела.
— Что нам сейчас думать о чьем-нибудь девстве, когда нужно обезопасить собственную жизнь.
После этого мы омыли те части тела спящей баронессы, коим пришлось этой ночью изрядно потрудиться и, вновь замкнув на ней пояс верности, вернули в исходное положение подол платья.
Если и были у меня надежды, что, насладившись после столь длительного воздержания, баронесса изменится характером, то они развеялись следующим утром, когда та приказала сечь двух служанок за то, что, якобы, усмотрела на их щеках следы румян. Итоги же ритуала, если и не удовлетворили ее полностью, то сподвигли к решительным действиям: в сопровождении трех десятков меченосцев, выглядевших более как наш конвой, она отправила нас с Быстрыми Глазками на поиски супруга и, слава Богам, что в ее разгоряченном сознании не возникла мысль оставить наших мальчишку и девчонку в качестве заложников.
Нет слов, чтобы описать облегчение испытанное мной когда нанятый ею корабль вышел, из гавани и когда берега злосчастного Заячьего полуострова скрылись за горизонтом вместе с возвышающимся над ним мрачным серым замком.
15
Плавание наше в Смоляную Пеньку успешным, а, тем паче, приятным назвать можно только весьма и весьма погрешив против истины.
Во-первых: несколько дней нас ужасно укачивало и понадобилось время, чтобы мы оправились от морской болезни.
Во-вторых: погода была зимняя, промозглая и дождливая, из чего следует, что на море было особенно холодно.
В-третьих: еда была отвратительная. На завтрак — кружка травяного настоя и пара сухарей, вместо хлеба. На обед — гороховый суп с солониной, каша и опять сухари. На ужин — каша с солониной и те же проклятые сухари. Правда в обед и ужин, по случаю холодной погоды, каждому выдавалась кружка разбавленного кипятком сладкого вина и, клянусь, вино это было гораздо крепче, чем в замке. Однако, в замке, хотя бы, воду можно было пить сколько хочешь, здесь же питьевая вода выдавалась по счету.
В-четвертых, мир не видел таких суеверных людей, как моряки. Женщина на борту, для них, сама по себе — несчастье. Если же она, во время плавания, вступит с кем-нибудь во вполне желанные для каждого мужчины отношения, то корабль лучше сразу же отправить на дно, потому что, по мнению большинства мореплавателей, ничем иным это плавание кончиться не может.
Исходя из этих дурацких предрассудков, шкипер от имени команды, в первый же день потребовал, чтобы я и Быстрые Глазки поклялись в том, что, на протяжении всего плавания, мы будем соблюдать строжайшее воздержание и не допустим никаких проявлений похоти. Клялись мы милостью всех Богов, виселица, по счастью, при этом не упоминалась.
Мучимый морской болезнью, я стоически переносил вынужденное целомудрие, находя развлечение в том, что начал учить своих спутников читать. Занятию этому немало способствовало то, что Глазки и ее братец схватывали все буквально на лету, а Трина тоже была достаточно смышлена.
Когда же приступы дурноты прошли окончательно, я начал задумываться о бессмысленности принесенной клятвы.
— Положим, — рассуждал я, — наши Боги мудры, всеведущи и милосердны, как то следует из всех религиозных писаний. Не глупо ли, с их стороны, карать целое судно лишь потому, что я заберусь под платьице милого ребенка, которому это, к тому же, доставляет удовольствие? И, уж коли они всеведущи, должны же они знать, что у меня пока и в мыслях нет предпринять в отношении моего маленького дружка, что-нибудь более серьезное? А если они, и впрямь, милосердны, неужели они не простят такой маленький грешок, как желание просто коснуться, просто поцеловать ее нежные, никем не тронутые прелести, просто заглянуть в эти чистые невинные глаза и увидеть в них блаженство?