— Ну, ты даёшь… обещал же… — услышала я сквозь пелену полузабытья, — почему дороже? Мы же договорились, что… — это был голос дяди Коли.
— О чём договорились, то и сделал. А цена. Ты что, совсем обезумел? Знаешь, какой риск? Девчонка совсем маленькая. Если что… я же отвечаю… — сипло бормотал доктор. — Кстати, она вряд ли когда-нибудь родить… Но я понимаю, тебе по барабану. Это я к слову…
Вскоре после этого дядя Коля исчез из моей жизни. Наверное, я стала слишком взрослой для него, и он нашёл для своих забав объект помоложе. Может быть, он всё же испугался, что я расскажу отцу. В общем, видимо, решил, что приходить к нам не стоит.
5.
В нашем доме жизнь бурлила в том же темпе. Но то ли я повзрослела, то ли после того, что пережила, стала относиться ко всему этому спокойнее. Меня больше не удивляли ни прыгающие друг на друге женщины и мужчины, ни голые тела, слоняющиеся по тёмным комнатам. Когда не спалось, я выходила в большую комнату и теперь уже бесцеремонно, даже не прячась, наблюдала за тем, что происходило. Пьяные взрослые привыкли ко мне и не обращали внимания на подростка, сидящего в углу и с безразличным видом грызущего печенье. Я им, похоже, не мешала. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие наблюдать за вакханалиями, происходящими в нашей квартире. Но что-то непреодолимо влекло меня рассматривать мужские и женские тела, хотя в большинстве своём, они вызывали отвращение. У немолодых мужчин были круглые, выпирающие вперёд животы. Причём в отличие от толстых женщин, у которых животы тряслись и колыхались, у мужчин они торчали толстым и упругим шаром. Меня веселило это наблюдение. Хотелось подойти и ущипнуть какой-нибудь такой шар. Я была уверена, что сделать это непросто. А вот тёток можно щипать, сколько хочешь. Пальцы запросто провалятся в мягкую плоть, как в парное тесто…
Особенно меня веселил мужик с рыжей бородой. Когда он оказывался ко мне в профиль, я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Его пузо вырисовывалось строгой дугой из под двух слегка свисающих, почти женских, сисек. Члена было не видно. Крошечный стручок прятался в курчавых волосах. Короткие и кривые ноги, словно созданные для лихой езды на конях, были сплошь покрыты такой же рыжей порослью, особо бурно колосившейся под животом. Впрочем, она же густо покрывала грудь и спину. Когда я его увидела впервые, не могла удержаться, чтобы не подсмотреть за тем, как он занимается сексом. Я никак не могла представить, как же он достаёт своим невидимым писюном до женщины.
— Если он ляжет сверху, то живот не даст ему дотянуться, — подумала я, примеряя мужика к тётке.
Мои опасения были не напрасными. Ни разу я не видела, чтобы этот рыжий монстр на ком-то лежал. Обычно сексом он занимался сидя. Или пристроив даму к подоконнику, вонзался в неё сзади. В общем, ушлый толстяк нашел выход из положения.
Ещё, среди завсегдатаев нашей квартиры, мне запомнился седой старик. Впрочем, он был, наверное, не таким уже и старым. Дядька был худым и длинным. Сухощавым и морщинистым. На его теле, в отличие от рыжего, не было волос вообще. И спина, и грудь, и даже ноги были совершенно лысыми и блестели словно полированные. А вот на голове ерошились седые длинные космы. Особенно потешно смотрелась эта длиннобудылая каланча тоже в профиль. Он выглядел вопросительным знаком. Живота у него не было вообще. Как и груди. На сине-серой, изрешечённой костями грудной клетке, напоминающей стиральную доску, виднелись два коричневых соска. Руки висели длинными плетями. Дядька был самым мерзким из всей кампании, но успехом у женщин пользовался бешеным. Я быстро сообразила, с чем это связано. Между тощих ног этого старика висел такой же, как и всё остальное в его фигуре, тощий член, болтающийся чуть ли не до колен. Иногда старик садился на стул и, наблюдая за сексом других, натирал свою плеть длинными тонкими пальцами. Член набухал прямо на глазах, превращаясь в самостоятельный орган. Через пару секунд он уже призывно торчал вперёд, дергаясь и требуя удовлетворения. Видя, как это чудовище целится в чей-нибудь зад, я замирала, в ужасе ожидая, что сейчас он пробьёт очередную партнёршу насквозь. Но женщины не только не боялись его, но охотно сами подставляли себя, повизгивая от радостного предвкушения предстоящего удовольствия.
Скорее всего, эти люди были не такими уж старыми и не столь уж противными. Просто тогда мне было всего тринадцать и они, на мой детский взгляд, казались и древними, и мерзкими. В ночной темноте эти карикатурные мужчины и женщины, двигающиеся медленными и плавными движениями, напоминали не живых людей, а тени. А вся эта фантасмагория могла сойти за иллюстрацию к «Божественной комедии» Данте. Или… за видения воспалённого воображения тихо помешанного. Позже я их видела на картинах Питера Брейгеля.
6.
Постепенно я стала спокойно воспринимать всё то, что происходило в квартире. Незаметно и естественно для себя, я стала курить и пить волку.
— Куришь? — однажды спросил мужик, как всегда случайный посетитель вертепа.
Он присел на стоящее рядом со мной кресло и протянул сигарету. В тот день я впервые закурила. И впервые выпила водки… И впервые занялась сексом без какого бы то ни было принуждения со стороны. Не могу сказать, что сделала я это по зову плоти. Вряд ли у меня было желание слиться с этим мужчиной в любовном экстазе. До сих пор я не знаю, почему тогда отдалась ему. Скорее всего, хотелось ласки, которой так не хватало, а соединение тел казалось мне формой нежности. Может, так, а может, всё гораздо проще. Может, просто я напилась и перестала контролировать себя, а мужик воспользовался этим. Почему нет?
Во всяком случае, с тех пор я стала и курить, и заниматься сексом с теми, кто случайно оказывался рядом, и пить водку, лихо опрокидывая в себя стопарик. Правда, видя всё время ухудшающееся состояние отца, боясь дурной наследственности, я старалась не увлекаться спиртным. Вдобавок к этому, я помнила маму, погибшую из-за того, что была пьяной. Да и головные боли наутро после выпитого радости не прибавляли, но и горести не уменьшали.
На глазах мой папаша превращался в законченного алкаша. Когда кто-то звонил в двери, он, с трудом шаркая ногами, шёл к выходу в ожидании бутылки, которую приносили гости. Не знаю, чем бы мы питались, если бы ни наши визитёры. Они приносили не только выпивку, но и закуску, которая оставалась и на следующий день. Папа уже почти не выходил из квартиры. Он перестал узнавать тех, кто приходил к нам. Потом он перестал узнавать и меня.
Мне исполнилось семнадцать, когда он умер. Всё произошло как-то неожиданно. Как, впрочем, шла моя жизнь в последние годы. Я с трудом вставала по утрам и словно сомнамбула двигалась в школу, по инерции заканчивая десятый класс. Там на меня давно махнули рукой и не обращали внимания. Учителя знали — заставить меня учиться они не могут, вызвать в школу некого, а выгнать из неё меня тоже никто не имеет права, тем более, что, несмотря на частые пропуски уроков, училась я сносно.
Привитая бабушкой любовь к книгам въелась в меня с детства, и я читала запоем всё, что попадалось в руки. Чтение поддерживало меня в той сумасшедшей жизни, в которую я окунулась не по своей вине и не по своей воле. Герои Майн Рида и Фенимора Купера помогали выжить в то время, когда ко мне в комнату являлся дядя Коля. Иногда казалось, что живу я по-настоящему только читая книги о романтических дамах и отважных рыцарях… они были моими друзьями и советчиками. А реальность с этой загаженной и пропитанной вонью голых тел квартирой, дядей Колей и другими персонажами лишь выдумка, страшный сон, сказка с плохим концом… или фильм абсурда в котором пришлось сниматься в роли статистки. Но самое главное, что помогало мне удерживаться в школе, было то, что я никогда ни с кем не конфликтовала. Я не огрызалась, если мне делали замечания за прогулы, никогда не спорила с учителями и не пыталась доказать им, что они идиоты. Я тихо сидела на своей парте, никому не доставляя хлопот, а когда меня вызывали к доске, почти всегда находила, что ответить.
Однажды утром папа не проснулся. Я заметила это лишь вечером, когда кто-то позвонил в двери. Звонок долго верещал, требуя внимания, но никто не спешил открывать. Трель вызывающе голосила и, я, не выдержав, всё же поплелась в коридор. Заглянув к папе в комнату, я сразу поняла, что он уже никогда не встанет. Его состарившееся лицо, заросшее седой щетиной, завалилось куда-то в сторону, рот открылся, будто папа хватал воздух, пытаясь удержаться в этой жизни ещё чуть-чуть.
Похоронив отца с помощью той же соседки, которая помогала хоронить маму и бабушку, я осталась совершенно одна. Одна в большой и загаженной квартире. Оставаться в этом бедламе не было никакого желания. Всё напоминало о мерзости, творившейся в этих стенах. Каждый стул отражал задницу, сидевшую на нём. Каждый диван повторял движения голых тел, тёршихся на нём. По столешницам и дверцам шкафов навечно остались засохшие потёки вина и спермы. Даже на поблекших узорах видавших виды обоев застыли пятна когда-то врезавшихся в них брызг шампанского неаккуратно открытой бутылки. Всё казалось грязным, липким, мерзким. Даже в воздухе висел приторный запах порока, не выветриваемый никакими сквозняками.
— Боже, неужели я тут жила… — подумала я, оставшись одна.
Я стояла посреди комнаты, не решаясь даже присесть на ободранный стул или продавленный диван. На меня нашло какое-то прозрение, и охватил настоящий ужас. Я словно проснулась. Вокруг себя я видела вполне реальные вещи и до боли в грудине осознавала, как они мне противны. Образы мамы и бабушки ушли в темноту прошлого. Почти ничто в квартире не напоминало об их присутствии. Даже остатки дедушкиной библиотеки, которые не успел распродать отец, растащили случайные гости. Дух прежних хозяев с их чаепитиями за большим круглым столом и жёлтым абажуром над ним испарился. Теперь квартирой владели видения голых тел смешных людей, преследующих меня в ночной тишине. Хотелось бежать, куда глаза глядят от этих воспоминаний. Нужно было что-то предпринимать. Но что?
Ко мне наведывались папины дружки, видимо, рассчитывая пользоваться квартирой по своему усмотрению и дальше. Некоторые суетились вокруг меня, пытаясь усладить, чтобы завоевать доверие. А один, особо шустрый, решил сделать меня любовницей, естественно, с перспективой захвата жилплощади. Но, надо сказать, несмотря на всё происшедшее со мной, а, может как раз благодаря этому, я выросла рационалисткой и пофигисткой, а не какой-то мягкотелой тряпкой… Жизнь, отхлеставшая меня по всем мягким местам, научила кое-чему. Ну, хотя бы тому, что нельзя никому давать распоряжаться тобой. Ты и только ты сам должен решать, как тебе поступить. Я быстро сообразила, что наша сталинка стоит немалых денег, разогнала всю ошивающуюся вокруг меня братию и быстренько обменяла квартиру на меньшую, получив приличную доплату. Конечно, организовать это мероприятие было нелегко. Но я нашла человека, который за приличный куш помог в считанные дни провернуть дело.
Оставшись одна, в новой квартире, без старых знакомых, я решила «завязать» с прошлым. Мамина наследственность и бабушкино воспитание всё же давали знать. Жизнь, которую вёл папа и которая органически должна была овладеть мною, на самом деле была мне противной. Я задумалась, что же делать, но, имея лишь свидетельство об окончании десяти классов, полученное с большими натяжками, на какую-то приличную работу рассчитывать не могла. Ну, не идти же уборщицей…