— А-а; так ты тут кучеряво живешь, я погляжу… Раз не голодный, прячь тогда пельмени в холодильник.
Выполнив указание, Петяша снова зажег плиту, поставил чайник и подсел к столу. Димыч, успевший тем временем слазать в буфет за второй емкостью для коньяка и распорядиться на свою долю «Дойной», недоверчиво отпробовал напиток — и смерил бутылку одобрительным взглядом:
— Надо перелезать через забор? Или — прямо на улице?
Распознав цитату, Петяша ответил — также в точности по «Швейку»:
— Я ее купил.
В мыслях его царил легкий сумбур.
Каким образом объяснить столь кстати появившемуся Димычу свой нежданный достаток?
Если говорить правду, придется рассказывать обо всех своих неприятностях, а этого Петяша — ну уж очень не любил. Если же что-нибудь соврать, то, по меньшей мере, останешься с неприятностями один на один, а от этого — неуютно. Вдобавок, не давало покоя смутное ощущение, что что-то — непонятное и неизвестное пока — не так…
Поднявшись из-за стола, Петяша раскрыл холодильник, куда только что положил дареные пельмени.
Внутри аппарата немедленно зажглась лампочка, изнутри дохнуло холодком. На металлических, ребристых стенках морозилки уже успел образоваться порядочный слой изморози.
Аккуратно притворив дверцу, Петяша шагнул к кухонной двери и щелкнул выключателем.
Лампочка под потолком ярко вспыхнула, будто и не бывало вороха грозных предупреждений в почтовом ящике, предварявших отключение электричества за систематическую неуплату.
Погасив свет, медленно Петяша опустился на табурет и налил себе коньяку.
— Знаешь, — заговорил молчавший до сего момента Димыч, — ну его, этот чай. Свари лучше кофе, если имеется.
Через полтора часа бутылка «Дойны» опустела, а Димыч был в курсе всего, происшедшего с Петяшей за последнее время — до появления электричества, за которое никто и не думал пока платить, включительно. Некоторое время он молча дымил сигаретой и размышлял. Наконец табак догорел под рыжий цилиндрик фильтра, и Димыч, повертев окурок в пальцах, решительным движением расплющил его о дно пепельницы.
— Что такое со светом может быть, ей-богу, не знаю. Даже предполагать — не пойму, в какую сторону. Мало ли — может, ошибка какая-то. А вот с этими тремя… Говоришь, сосед по лестнице с ними во дворе ошивался?
— Было.
— И, какого рожна им от тебя надо, ты вовсе понятия не имеешь…
— Ни малейшего.
Неторопливо, но неотвратимо, с непреклонной солидностью парового катка, доведенного до серьезного раздражения нервов, Димыч поднялся с табурета.
— Пойдем, спросим.
От коньяка с кофе Петяша ощутимо отяжелел. Радостное возбуждение, наступающее после первых доз, прошло, навалилось оцепенение. Ощущение тревожного неуюта усилилось. Никуда идти и ничего выяснять — не хотелось.
— Слушай, а оно нам надо, а?
С этими словами Петяша машинально скрипнул пальцем по трехнедельной щетине на подбородке, уже переросшей, собственно, статус «щетины» и совершившей, таким образом, качественный скачок до уровня «бородки». Он понимал, что Димычем движет отнюдь не формальная обида за товарища: в нем, в Димыче, загорелось своеобычное любопытство — черта, сравнимая по интенсивности с его, Петяшиной, склонностью к размышлению, уже описанной выше.
Если так, отвертеться от похода к соседу не удастся ни за что.
Димыч был явно настроен во что бы то ни стало разобраться в происходящем безобразии и, согласно распространившемуся недавно в Фидонете выражению, «снести рассадник».
Петяша снова, уже осознанно, поскреб подбородок.
— Тогда я хоть побреюсь… а то — куда такому обросшему на люди вылезать?
Димыч досадливо поморщился.
— Ладно. Давай только — не тормози.
Прихватив с собою сигареты, Петяша прошел в ванную, там смочил теплой водой лицо, намылил щетину куском мыла, сполоснул и вытер о полотенце левую руку и закурил, продолжая неспешно обрабатывать подбородок и щеки помазком.
Никуда идти и ничего выяснять — не хотелось.
Зачем разбираться в первопричинах, когда со всех сторон удобней плюнуть и забыть?
Но все же…
Сигарета докурилась до половины; Петяша, оставив помазок, взялся за бритву. Соскребая щетину под носом, он подумал, что сходить к соседу все же стоит. Как ни обвиняй себя в параноидальных наклонностях, компании шахматистов, по зрелом размышлении, явно был надобен именно он, Петяша. Показательно, кстати, что по возвращении домой на такси он их на скамейке не видел. А ведь время было не раннее, по магазинам ходил часа два. Или — просто не успели еще собраться? Несколько дней подряд он, помнится, видел их в окно, только вот за временем не следил — у него и будильник-то стоит черт знает, с каких пор…
Интересно, а сегодня они — там? На месте?
Бритва задвигалась быстрее.
Вскоре щетина была изведена под корень. Нижняя челюсть приобрела полузабытую уже гладкость бильярдного шара. Промыв под краном физиономию, Петяша направился в комнату — взглянуть в окно.
Шахматистов на скамье не было и помину; место под солнцем оккупировали дворовые старушки, выгуливавшие престарелых, облезлых болонок и упитанных, крикливых внучат.
Погладив ладонью щеку и пожалев, что не осталось с прежних зажиточных времен одеколона, Петяша влез в «приличные» штаны и натянул футболку.
— Димыч, где ты делся? Айда.
10
На лестничной площадке обнаружилось необычайное оживление.
Дверь в соседнюю коммуналку была распахнута настежь. В проеме двое здоровил в грязно-белых халатах пыхтели, пытаясь вытащить из квартиры…
…того самого буйно-кудрявого мужика, что так заинтересовал Димыча после Петяшина повествования.
Сосед, хоть и замотанный в смирительную рубаху (и как только замотать-то удалось?), оказывал весьма достойное сопротивление: упирался, лягался, бешено сверкал глазами.
Проделывал он все это, как ни удивительно, молча.
Чуть в стороне от театра военных действий находился третий медработник, хотя и сильно уступавший двум первым в комплекции, зато облаченный в халат едва ли не безупречной белизны. Он лениво изготавливал шприц, только что вынутый из раскрытого на ступеньках чемоданчика. Как раз в тот момент, как Димыч с Петяшей вышли на лестницу, он даванул поршень, выпустив из крохотного отверстия в игле струйку лекарства, дабы стравить воздух, и утомленно спросил:
— Ну что? Справитесь вы, наконец, или колоть? Сами ведь потом на руках потащите.
Санитар поздоровее открыл было рот для ответа, но кандидат в постояльцы знаменитого «Скворешника» при виде Петяши вдруг замер и разом обмяк, обвис, вцепившись в плечо санитара, что посубтильнее. Ярость в жгуче-черных глазах его — непонятно с чего — сменилась полной покорностью судьбе, словно он внезапно понял, что, преуспев в сопротивлении, лишь наживет себе гораздо более паршивую участь.
Санитары не преминули воспользоваться смятением в стане противника и повлекли свою жертву вниз.
— Я-а-ас-сненько, — с сожалением протянул Димыч, когда они с Петяшей вернулись в квартиру. — Теперь до него минимум месяц не добраться…
Петяше тоже хотелось бы думать, что он — по меньшей мере, на месяц — избавлен от неожиданностей со стороны полузнакомого шизика, проживающего по соседству. В конце концов, может, это он просто что-то болезненное насчет него, Петяши, нафантазировал! И друзей собрал — разбираться, а те еще не знали, что он — больной, и — рады стараться…
Да, все это было очень похоже на правду. На чужое сумасшествие вообще много чего можно списать и много чего объяснить им. Но проклятое, с нездоровым граничащее, любопытство Димыча не позволяло удовлетвориться таким красивым, так замечательно похожим на правду объяснением. А вдруг причина все-таки не в безумии этого типа? Чего же тогда ожидать завтра, послезавтра и впредь — вообще всякий раз, выходя на улицу?
И чем он, Петяша, вообще обязан?..
Для ответа на эти вопросы — прав Димыч, зараза такая, любознательная, — имеющейся в наличии информации недостаточно.
Другой вопрос: стоит ли дополнительная информация того, во что обойдется ее добывание?
По чести сказать, сейчас, когда под рукою имелась приличная выпивка, соответствующая закуска и достаточно обнадеживающие перспективы на будущее, ни в чем разбираться — не желалось.
Хотелось лишь одного: покоя.
И в этом единственном, естественнейшем человеческом желании, Димыч, похоже, собирался ему, Петяше, отказать. Он, вновь утвердившись за кухонным столом, откупорил принесенный с собою «Ахтамар» и во многозначительном молчании разлил его по емкостям, одна из коих, кстати сказать, представляла собою химическую мензурку, а другая — маленький пластиковый стаканчик из-под йогурта. Судя по всему, он намеревался вот-вот заговорить о чем-то, без сомнения, еще усилившем бы тревогу в мыслях Петяши, но как раз в этот момент в комнате зазвонил телефон.
11
Собственно говоря, Петяша даже не понял поначалу, что это там дребезжит — давно не слыхал этого звука, отвык.
— А-а, ты заплатил, наконец? — поинтересовался Димыч.
Петяша машинально покачал головой — нет, когда бы?
Жизнь вновь подбрасывала непонятное, пугающее своей непонятностью, ставящее перед необходимостью действовать, когда хочется прямо противоположного.
Покоя…
Телефон звонил. В звонке его явственно звучало: «Хер вам на все рыло, уважаемый Петр Алексеич, а не покою».
Пройдя в комнату, Петяша снял трубку и неприветливо произнес:
— Слушаю вас.
— Господин Луков? Петр Алексеевич? — спросил из трубки этакий вальяжный, исполненный солидности и вместе с тем энергичный голос.
Столь официальное начало не предвещало ничего хорошего. К тому же, к обращению «господин» Петяша как-то до сих пор не привык, не было оно связано в его голове ни с чем приятным и положительным, а посему — воспринимал он его, скорее, в ироническом смысле и вообще недолюбливал.
Потому он, с наигранной злобой, «качая» сквозь зубы голос, процитировал:
— Я — не господин; господа — все в Париже!
На противоположном конце линии последовала небольшая заминка.
— Э-мммм… Возможно… В общем, Петр Алексеевич, с вами говорит Анатолий Леонидович Швыдко, из издательства «Норд-Зюйд». Вот какое дело: нам порекомендовали к рассмотрению четыре ваших романа, в общей сложности — шестьдесят семь листов. «Страна восходящего пива», «Кирпичом по котенку, котенком по кирпичу…», «Долгая, нудная сказка» и «Стоит ли пить боржом?..» Мы ваши рукописи прочли, обсудили и решили опубликовать. У вас ведь — книг еще не издавалось, я не ошибся? Так, если между нами не возникнет особых разногласий, скоро уже в руках держать будете…
За последние дни Петяша уже успел устать удивляться удивительному. Вот сейчас, в данный конкретный момент, от него явно ждали какой-то ответной реакции, но его, как на грех, хватало лишь на тупое, безмысленное молчание в трубку.
Однако на противоположном конце его молчание было расценено иначе.
— Вы — кому-либо еще продали права на эти романы?
— Нет.
На это коротенькое слово Петяши-таки хватило.