– Когда?
– Сейчас.
– Ну, не в воскресенье же.
– Почему? – сказала она.
– Нет. Это – идиотизм. Ваши родители не будут согласны.
– Мне это безразлично.
– У меня нет денег.
– Достаточно для двоих.
– С трудом хватает мне одному, – сказал я.
– Родители дадут мне денег.
– Не думаю. Ваши родители меня не знают. Да и вы не знаете меня, ведь так?
Она покраснела и спрятала лицо на моем плече.
– Вот и нет, я знаю вас, – прошептала она. – Я могла бы описать вас по памяти – целиком.
Я решил посмотреть, как далеко это может зайти, и сказал:
– Масса женщин могли бы описать меня подобным образом.
Она не прореагировала.
– Мне это безразлично. Больше они этого делать не будут.
– Но вы ничего обо мне незнаете.
– Я не знала ничего о вас. Она стала напевать песню Дюка с таким названием.
– Вы и сейчас знаете не больше, – заверил я ее.
– Тогда расскажите мне, – сказала она, перестав петь.
– В конце концов, – сказал я, – не знаю, как я мог бы помешать вам выйти за меня замуж. Вот разве если уеду. Но мне не хочется уезжать.
Я не добавил: «пока не получил Лу», но именно это я хотел сказать. Джин приняла все за чистую монету. Эта девица была в моих руках. Надо было ускорить ход дела с Лу. Джин положила голову мне на колени, а сама пристроилась на краю сиденья.
– Расскажите мне, прошу вас, Ли.
– Хорошо, – сказал я. Я сообщил ей, что родился где‑то в Калифорнии, что у отца моего были шведские корни, и отсюда – мои белокурые волосы. У меня было трудное детство, потому что родители мои были очень бедны, и в возрасте девяти лет, в самый разгар депрессии, я играл на гитаре, чтобы зарабатывать на жизнь, а потом мне повезло: я встретил одного типа, когда мне было четырнадцать лет, он заинтересовался мною, увез меня с собой в Европу, Великобританию и Ирландию, где я провел десять лет.
Все это были бредни. Я действительно десять лет прожил в Европе, но не в таких условиях, а всем, чему я научился, я был обязан лишь самому себе и библиотеки типа, у которого я работал в качестве слуги. Я не сказал ей ни слова и о том, как этот тип обращался со мной, зная, что я негр, ни о том, что он делал, когда его приятели не заходили повидать его, ни о том, как я расстался с ним, заставив его подписать чек для оплаты моего путешествия обратно и прибегнув для этого к специфическим знакам внимания.
Я рассказал ей кучу чепухи о моем брате Томе, и о малыше, и как он погиб в результате несчастного случая; считали, что не обошлось без негров, эти типы – большие притворщики, это раса прислужников, и что одна мысль приблизиться к существу с другим цветом кожи делает меня больным. Итак, я вернулся, и обнаружил, что дом моих родителей продан, брат мой Том – в Нью‑Йорке, малыш в шести футах под землей, и тогда я стал искать работу, и я обязан этим местом в книжной лавке другу Тома; это‑то было правдой.
Она внимала мне, как проповеднику, а я знай наяривал; я сказал ей, что считаю, что ее родители не согласятся на наш брак, потому что ей нет еще двадцати лет. Но ей только что исполнилось двадцать, и она могла обойтись без согласия родителей. Но я мало зарабатывал. Она предпочитала, чтобы я сам зарабатывал деньги – и честно, и ее родители, конечно, полюбят меня и найдут мне более интересную работу на Гаити на одной из своих плантаций. Тем временем я пытался как‑то сориентироваться и наконец выбрался на дорогу, по которой прибыли мы с Дексом. Пока что я вернусь к своей работе, и она приедет повидать меня на неделе; мы как‑нибудь устроимся, чтобы рвануть на Юг или провести несколько дней в какомнибудь местечке, где нам никто не помешает, а потом вернемся уже женатыми, и дело будет сделано.
Я спросил ее, скажет ли она об этом Лу; она сказала – да, но не о том, что мы делали вместе; говоря об этом, она опять возбудилась. К счастью, в это время мы уже приехали.
– Почему вы закрыли обе двери?
– Я всегда сплю с закрытыми дверьми, – сказал я. – Не оченьто стремлюсь проснуться рядом неизвестно с кем.
Она, наверно, надушилась с головы до ног. Пахло от нее на расстоянии километра, и макияж ее был безупречен. Она была причесана, как накануне, – волосы разделены пробором; мне стоило лишь протянуть руку, чтобы взять ее, как спелый апельсин, но я имел предъявить ей небольшой счетец.
– Вы были у Джин, – уверенно сказала она.
– В любом случае, вы меня выставили за дверь, – сказал я. –Это все, что я могу припомнить.
– Мне не нравятся ваши манеры, – сказала она.
– А я считаю, что веду себя очень корректно сегодня вечером,
– сказал я. – Приношу свои извинения, что был вынужден раздеваться перед вами, но ведь вы все равно, я в этом уверен, не смотрели.
– Что вы сделали с Джин? – продолжала она настаивать.
– Послушайте, – сказал я. – Я удивлю вас, но иначе поступить не могу. Лучше, если вы будете знать. Я поцеловал ее в тот день, и с тех пор она беспрерывно бегает за мной.
– Когда?
– Когда я помогал ей протрезветь у джики.
– Я знала это.
– Она меня почти заставила сделать это. Знаете, я ведь тоже немного выпил.
– Вы ее действительно поцеловали?..
– То есть?
– Как меня… – прошептала она.
– Нет, – просто ответил я с той искренней интонацией, которая мне очень нравилась.