Александра посмотрела на часы и, решив, что время еще есть, прилегла на кушетку с томиком морских рассказов сэра Артура Конан Дойля. В пятнадцатый раз перечитав о том, как капитан Шарки и Стивен Крэддок перехитрили друг друга, она вновь взглянула на часы и забеспокоилась: Анжелике давно пора было вернуться.
Александра выпила стаканчик лимонада со спиртиком и нервно закружила по комнате. Анжелика должна была обернуться минут за тридцать, самое большее — сорок, а отсутствовала уже целый час. Она правда всегда любила посидеть у Льва Абрамовича, но сегодня Александра попросила ее не задерживаться.
Наконец, Анжелика вернулась. Вид у нее был обеспокоенный, и известия она принесла довольно странные.
— Что-то случилось с Львом Абрамовичем! — сказала она прямо с порога. — Магазин закрыт, на двери замок… Ни записки, ни объявления… Не знаю, что и думать.
— Да, странно, — согласилась Александра. — Может он заболел?
— Надо узнать… Но вообще странно, никогда такого не было. Мне пришлось сходить в лавку на Литейном. Через полчаса обещали все доставить.
— Что именно?
— Водку, коньяк и «Ерофеича».
— А аперитив?
— Ой, забыла! Я так волновалась…
— Ну ладно, — сказала Александра. — Давай займемся салатами и холодными закусками.
В эту минуту раздался звонок: пришел Лядов с товарищами.
Лядов был серьезный мужчина — большой, в каракулевой шапке, с усами и в калошах. Александра видела его впервые и рассматривала не без женского интереса. Всех остальных, за исключением маленького кривоногого грузинчика в идиотской вязаной шапке красного цвета, она знала ранее.
— Это что? — тихо спросила Александра, обращаясь к Кржижановскому и указывая пальцем на грузинчика.
— Да так, — неопределенно махнул рукой Глеб.
— Слышишь, ты! — грубовато обратилась Александра к грузинчику. — Сбегай-ка пока за аперитивом! — и дала ему три рубля. — Иди на угол Литейного. Купишь три бутылки итальянского вермута.
Грузинчик поклонился и ушел с покорным, но недобрым видом.
— Чтобы он тут поменьше отсвечивал! — пояснила Александра.
— Это товарищ Коба, — сказал Зиновьев. — Грузинский интернационалист.
— Знаем мы, Гриша, таких интернационалистов! — возразила Александра. — Только окажитесь у него в руках с вашим семитским носом!
— Зря вы так с ним, Александра Михайловна, — поддержал Зиновьева Каменев.
— В конце концов, — примирительно сказала Александра,
— ничего страшного не произойдет, если грузинский интернационалист принесет дамам пару бутылочек аперитива! Верно, Анжелика?
Вопреки обыкновению, Анжелика не подыграла шутке: она была серьезно обеспокоена непонятным исчезновением Льва Абрамовича Каскада.
Пять минут спустя раздался новый звонок, и явились охотники (кроме Шаляпина). Ульянов торжественно преподнес восхищенной Александре медвежью шкуру, а Бени, Леха и Пятница пронесли на кухню разрубленную на несколько частей и упакованную в холщевый мешок тушу.
Анжелика решила незамедлительно поделиться с Ульяновым своими неприятностями. Выслушав ее, наследник престола с минуту ходил по комнате с крайне озабоченным видом. Затем сказал:
— Пойдем-ка, Бени, посмотрим…
И вот они опять шли по Невскому проспекту. Маршрут был родной и знакомый, но по мере приближения к магазину Каскада Ульянов все больше мрачнел. Даже Бени, мало знавший Льва Абрамовича, молчал, насупившись. Дорога показалась обоим непривычно длинной.
Наконец, они были у цели. Ульянов быстро осмотрел дверь. Ему нередко доводилось приходить сюда раньше открытия, и он прекрасно помнил, что тогда все здесь выглядело иначе.
— Пойдем, Бени, — тихо сказал Ульянов. — Нам здесь больше нечего делать. От этого чугунного замка веет подвалами инквизиции.
Они двинулись в обратный путь. Минут пять шли молча. Затем Ульянов трагически севшим голосом произнес:
— Вероятно, Бени, мы никогда больше не увидим Льва Абрамовича Каскада.
— Неужели вы допускаете..? — вскричал Бени.
— Я допускаю все, — тихо ответил Ульянов.
— И вас арестовывали!
— Бывало.
— И что же?
— Это было до революции.
— Но ведь г-н Каскад не революционер!
— Г-н Каскад не революционер, — согласился Ульянов.
— Он — лакмусовая бумажка.
— Что-что? — не понял Бени.
— Лакмусовая бумажка. Если забирают таких людей, значит в стране революция.
— Я не понимаю.
— Видишь ли, Бени, это трудно объяснить. Это надо почувствовать.
— Это нелегко, г-н Ульянов. Тем более, что мой учитель русского языка употреблял глагол «забирать» иначе, чем это делаете вы или Анжелика.
— Вот видишь, Бени, — очень серьезно сказал Ульянов,
— русский язык ты уже почувствовал, а революцию еще нет… Ладно, завтра утром я съезжу на Лиговку и попытаюсь что-нибудь разузнать. Довольно о грустном, Бени. Расскажи мне лучше, как у тебя с Анжеликой.
— Никак, — вздохнул Бени.
— Лопух ты! — сказал Ульянов. — Такая девушка! Может быть мне попробовать?
Наследник престола даже потер руки от приятных предвкушений. Бени впервые недобро посмотрел на Ульянова.
— Ну-ну, шучу, — попытался успокоить приятеля наследник престола, но Бени показалось, что Ульянов вовсе не шутил.
— Ничего хорошего, милая Анжелика, мы вам не сообщим,
— сказал Ульянов. — Я вполне разделяю ваши опасения.
— Что же делать? — спросила Анжелика.
В тревоге она была даже прекраснее, чем обычно. Хотя куда уж дальше: изумрудные глаза, черные распущенные волосы, голливудская (как сказали бы теперь) грудь… «Да, хороша!» — подумал Ульянов.
— Завтра утром попробую что-либо разузнать, — сказал он вслух.
— А сейчас, Анжелика, займись медвежатиной, — приказала Александра. — Сегодня у нас заседание ЦК, а завтра утром г-н Ульянов обязательно все выяснит.
Анжелика отправилась на кухню. Влюбленный Бени и хозяйственный Пятница вызвались ей помогать.
Остальные деятели, включая саму Александру, разместились в гостиной, наполнили бокалы аперитивом и начали дебаты.
— Ну-с, товарищ Лядов, что новенького в Москве?
— Товарищи! — начал Лядов. — Как вам должно быть известно, еще в первые дни декабря Московский Совет, возглавляемый большевиками, учитывая настроения рабочих, вынес решение начать всеобщую политическую забастовку. В среду, 7 декабря, в двенадцать часов дня свыше ста тысяч человек прекратили работу. Власти применили силу, и мы вынуждены были взяться за оружие. К 10 декабря забастовка переросла в вооруженное восстание. Мы применяли новую тактику уличной борьбы, сочетая баррикадные бои с партизанскими действиями. Основной силой восставших были небольшие боевые группы, вооруженные револьверами, охотничьими ружьями и даже винтовками. Борьба носила исключительно упорный и ожесточенный характер. Нам удалось захватить целый ряд важных стратегических объектов в разных частях города, в том числе Пушкинскую харчевню, что неподалеку от Арбата.
— И чем же вы занимались в Пушкинской харчевне? — оживился Ульянов.
— Там был организован склад оружия, Владимир Ильич.
— Это очень прискорбно, — задумчиво произнес Ульянов.
— Я вас не понимаю, Владимир Ильич, — сказал Лядов.
— Организация склада оружия в самом сердце Москвы…
— Явилась очень прискорбным фактом, — заключил Ульянов.
Лядов промолчал. Все в недоумении уставились на Ульянова.
— Я вспоминаю прекрасные пушкинские чтения в той харчевне в дни моего нелегального пребывания в Москве летом 1900 года, — с печальной улыбкой произнес наследник престола.
— А теперь там выдавали обрезы. Действуя таким образом, вы отпугиваете от своего движения интеллектуалов.
— Интеллигенция и так не с нами, Владимир Ильич.
— Интеллигенция — это говно! — сказал Ульянов. — Ей и пушкинские чтения ни к чему. Я говорю об интеллектуалах. Многие из них с нами, так не отталкивайте их от нашего движения.
— То же самое сказал и Плеханов, — признался Лядов.
— Разумеется!
— Но еще он сказал, что раз мы оказались не готовы победить, то не следовало и выступать.
— Много он понимает! — вставил свое мнение Коба.
— Не с вашими куриными мозгами критиковать Георгия Валентиновича Плеханова, — строго сказал Ульянов, впервые обратив внимание на этого типчика. — Лучше снимите свою кардинальскую шапку и пойдите помогите на кухне!
— Вопрос, между тем, отнюдь не праздный, — заметил Лядов после ухода Кобы. — Пролилась кровь, а конечной цели мы не достигли. Так стоило ли выступать?
— Когда-нибудь мы бы все равно выступили впервые, — высказал свое мнение Зиновьев. — Но победить с первой попытки едва ли возможно.
— Верно, — сказал Ульянов. — Теперь нам предстоит изучить уроки московского восстания. На мой взгляд оно наглядно показало, что только в решительной вооруженной борьбе пролетариат может одержать победу. Думаю, что выступить было необходимо, но мое несогласие с Плехановым еще не означает, что мы можем позволять себе пренебрежительно отзываться о нем.
— А по-моему мы должны быть предельно принципиальны в подобных вопросах, — вступил в разговор Каменев.
Ульянов с сомнением покачал головой. Вопрос был непростой. С точки зрения революционной теории вопрос был действительно очень принципиальный, но практические взаимоотношения с конкретными людьми порой требовали иного подхода.
— Главным критерием при оценке нами любого человека должно быть его отношение к режиму, — сказал Ульянов. — Георгий Валентинович является сторонником иных методов борьбы, но за его отношение к режиму я всегда спокоен. Здесь уместно вспомнить и всеми нами уважаемого Льва Абрамовича Каскада. Лев Абрамович и вовсе скептически относится к революционным идеям, однако его отношение к режиму делает честь всем нам, близко его знавшим! Давайте, друзья, принесем водки и выпьем за нашего дорогого Льва Абрамовича; я сильно опасаюсь, что он попал в переплет…
В гостиную вошла Анжелика.
— Александра Михайловна, нужно сбегать за мясником. Мы не можем разделать медвежатину сами.
— Ну так и сбегай! — ответила Александра.
— Это еще зачем!? — воскликнул Ульянов, поднимаясь со стула и направляясь в кухню.
Все последовали за ним.
— А этот здесь на что? — добродушно осведомился Ульянов, снимая пиджак и одновременно отвешивая Кобе легкую затрещину. — Сейчас я вам покажу класс, ребята!
Ульянов засучил рукава рубашки, и обнажил до локтей свои толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки. Анжелика смотрела на него не отрываясь; Бени мучительно ревновал. Ульянов схватил длинный нож и принялся ловко разделывать сочащиеся кровью куски медвежатины.
— Вот это настоящая работа! — приговаривал он. — Тащите водку в гостиную, ребята. Медвежатина, считайте, уже готова…
Короче говоря, к десяти часам все уже были в говно, а Бени вообще спал…
В ночь с 20 на 21 декабря 1905 года
Аликс мерно посапывала во сне; рядом с ней тревожно ворочался Ульянов.
«… 2-5 сентября 1792 года народ стихийно расправился с заключенными в парижские тюрьмы роялистами. Это были дни опасности иностранного вторжения. Предатели, контрреволюционеры, заговорщики изнутри подвергали опасности Революцию, которой и без того угрожали извне.