— Несомненно, начальник Петербургского охранного отделения.
— Как!? — удивился Михаил. — Вы близки с Барсукевичем?
— Благодаря ему, я и в курсе всех новостей.
— Неужели Барсукевич по пьянке выбалтывает вам свои секреты?
— Ну, это слишком сильно сказано. Просто есть немало вещей, которые генерал — неглупый, но не слишком усердный служака — не считает нужным от меня скрывать. Другими словами, он прекрасно понимает, что через меня до императора ничего не дойдет, а на пользу дела ему попросту наплевать… Или почти наплевать.
— Так это его общество вы вчера вечером предпочли моему? — беззлобно спросил Михаил.
— Что поделаешь, ваше высочество, — дела.
— Узнали много ценного?
— Да, пожалуй. Впрочем, для вас ничего особо интересного.
— Ну, а все-таки?
— Нет, право, ничего особенного… Расскажите лучше, что именно вы читали в этой газете?
— Да вот эту статейку… Какой-то Н. Ленин.
— Этот «какой-то» Н. Ленин — в высшей степени примечательная личность, — сказал Путятин.
— Вы и его знаете? — удивился Михаил.
— Я знаю этого парня уже лет двенадцать.
— Ах да, вы же старый социалист.
— Я настолько старый социалист, что перестал быть таковым, еще когда Н. Ленин пешком ходил под стол. Кстати, почему вы не пьете? Распорядиться, чтобы подали портвейн?
— Да нет. Сегодня как-то промозгло и хочется водки, но водку я один не пью; вот и ждал вас.
Путятин позвонил, отдал необходимые распоряжения и отправился переодеваться.
Четверть часа спустя, эти странные друзья уже сидели друг против друга, причем перед каждым из них на огромной чугунной сковороде шипела и пузырилась яичница с салом, а между этими сковородами отлично разместились пузатая бутылка водки и миска с солеными огурцами.
— Вы кажется начали мне рассказывать про г-на Ленина, князь, — возобновил беседу Михаил. — Статью, с которой я ознакомился, мог написать разве что неудачник, человек неудовлетворенный своим положением в обществе.
— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — холодно сказал Путятин. — Ленин — подлинный русский интеллектуал, блестящий адвокат, человек всесторонне развитый и образованный. Кроме того, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае нельзя назвать неудачником.
— Откуда же такое недовольство?
— Просто существует определенная категория людей, понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются от представлений об этом большинства обывателей.
— Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем, а некоего г-на Ленина… Кстати, это настоящее имя?
— Его настоящее имя — Владимир Ильич Ульянов, — все также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на упрек, прозвучавший в словах принца крови.
— Вы определенно сочувствуете социал-демократам, князь, — печально сказал Михаил.
— Я скорее интересуюсь их идеологией, — уточнил Путятин. — А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек дороги.
— Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь.
— Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова.
— А что в этом гороскопе особенного?
— Распространяться на сей счет не позволяет мне мой собственный гороскоп, — ответил Путятин, и трудно было понять,
— говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа.
— А что ваш гороскоп?..
— Он советует мне быть скромным, ваше высочество.
— Ну, а все-таки?
— А все-таки, давайте выпьем, мой принц! — и Сергей Николаевич Путятин наполнил рюмки.
19-20 декабря 1905 года
Дело было незадолго до Рождества, а точнее в понедельник, 19 декабря 1905 года, ровно в девять часов тридцать минут утра, в одном из просторных кабинетов Зимнего дворца.
В это время полковник Бздилевич всегда приходил на службу. Он, вообще, императорствовал как какой-то канцелярский работник. Ежедневно приходил, как на службу, в половине десятого, заканчивал — в два часа пополудни. В течение этого времени он иногда вызывал министров или председательствовал на собраниях, но чаще всего просто давал аудиенции лицам, записавшимся к нему на прием. Этому распорядку полковник изменял крайне редко, а зимой — практически никогда.
Заметим попутно, что зима, наконец, наступила. В тот год она пришла в Петербург гораздо позже обычного, лишь в начале второй декады декабря, и сразу, как по волшебству, земля и крыши домов укрылись белым, пока еще чистым покрывалом, Нева встала, каналы и небольшие речки также замерзли, синие от инея деревья стояли голые и некрасивые, и, вероятно, город имел бы совсем унылый вид, если бы не рождественские декорации и не предпраздничная веселость добрых горожан.
Однако всенародное радостное оживление по поводу приближения двух самых любимых празников — Рождества и Нового года — никак не задело вечно угрюмого полковника Бздилевича. Последнему русскому императору постоянно сопутствовали какие-то мелкие неприятности, да и сам он любил создавать себе препятствия, чтобы затем их преодолевать.
В то утро, явившись на «службу», император просмотрел список записавшихся на прием, удовлетворенно хмыкнул, увидев там нужное имя, и приказал немедленно просить генерала Барсукевича.
Генерал вошел с самодовольным, даже слегка напыщенным видом, что однако не мешало ему усердно и униженно кланяться по мере приближения к императорскому столу. Противоречие это объяснялось тем, что с одной стороны Адольф Арнольдович успешно выполнил возложенное на него императором поручение, но с другой
— стал в результате этого обладателем некой страшной тайны, само владение которой грозило разрушить его холуйское благополучие.
— Входите, входите, генерал, — нетерпеливо произнес полковник Бздилевич. — Портвейна? — император жестом указал на инкрустированный столик, на котором стояли две бутылки «Рубина» и несколько стаканов.
Генерал послушно откупорил бутылку, наполнил стаканы, и вдруг, словно повинуясь некой колдовской силе, рубиновое вино, бывшее таким темным и безликим в запыленной зеленой бутылке, ожило, заиграло и заискрилось, смешавшись с дорогим богемским хрусталем. «Рубин» оживает в хорошем хрустале, как старый рубиновый камень — в новой дорогой оправе», — подумал полковник Бздилевич. Он наблюдал это таинство почти ежедневно, и почти ежедневно, наблюдая его, становился поэтом. Вот и сейчас полковник зажмурил глаза и с наслаждением выпил стакан этой излюбленной им красненькой и вонюченькой жидкости.
Не без сожаления вернувшись к прозаической действительности, типичным голосом человека, только что принявшего стакан, император произнес:
— Ну-с, что новенького, генерал? Узнали что-либо про нового полковника Бздилевича?
— Ничего конкретного установить не удалось, и я по-прежнему придерживаюсь того мнения, что личность эта мифическая, и ваше величество напрасно беспокоится по сему ничтожному поводу.
Настоящий полковник Бздилевич с сомнением покачал головой и задал новый вопрос:
— Ну а как у вас с генеалогией, Адольф Арнольдович? Да вы присаживайтесь! Что это вы сегодня такой робкий?
Барсукевич и впрямь был в этот день явно не в своей тарелке, видимо от того, что знал то, что было для него весьма опасно знать, а также от того, что он прекрасно понимал как опасно демонстрировать эти свои знания самому императору. Неуверенно потоптавшись на месте и выпив при этом полстакана вина, он сел, наконец, напротив Бздилевича и положил перед собой черную кожаную папку.
— Что в этой папке? — нетерпеливо спросил царь.
— Здесь то, что вы просили, ваше величество, — ответил начальник охранного отделения и извлек из папки сложенный вдвое лист бумаги довольно большого формата.
Николай взял бумагу из рук генерала и развернул ее.
— Что это такое? — спросил он.
— Генеалогическое древо рода Ульяновых.
— И родоначальник его?
— Федор Кошка, ваше величество.
— Федор Кошка! — воскликнул полковник Бздилевич. — И эти Ульяновы являются потомками Петра III и графини Воронцовой?
— Да, ваше величество.
— Кто-нибудь посвящен в эту тайну?
— Ни одна живая душа, ваша величество! Я собственноручно копался в архивах, сопоставлял факты, выискивал необходимые доказательства; мне пришлось даже ненадолго отлучиться из Санкт-Петербурга, но я все сделал самостоятельно.
— Хорошо, — сказал Бздилевич и углубился в изучение генеалогии. — Как явствует из составленного вами документа, — сказал он после непродолжительного молчания, — истинным главой дома Романовых на сегодняшний день является некий Владимир Ильич Ульянов.
— Именно так, ваше величество.
— Знает ли он об этом? — задумчиво спросил Николай, и непонятно было, адресуется этот вопрос генералу, или император просто размышляет вслух.
— Уверен, что он ничего не знает, ваше величество, — высказал свое мнение Барсукевич.
— Откуда может быть такая уверенность, Адольф Арнольдович? Люди ведь обычно интересуются своими предками.
— Обычно — да, но в данном случае мы имеем дело с не совсем обычным человеком. Я давно его знаю.
— Вот как?
— Дело в том, ваше величество, что этот Владимир Ульянов довольно-таки известная личность, и у нас в отделении на его имя имеется весьма объемистое досье.
— Кто же он?
— Адвокат по образованию и крайне опасный социалист.
— Ne nos inducas in tentationem, et libera nos ab advocatis, — тихо произнес полковник Бздилевич.
Не знавший латыни Барсукевич счел за благо промолчать.
— А известно ли вам, генерал, где сейчас находится этот г-н Ульянов, и чем он занимается?
— Повторяю, ваше величество, этот человек — крайне опасный социалист. Десять лет назад он проходил у нас по делу о «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Кстати, он возглавлял тогда эту организацию. Был арестован, провел в тюрьме четырнадцать месяцев, затем отправился в ссылку. После истечения срока ссылки Владимир Ульянов несколько лет прожил за границей, но сейчас он вновь в Петербурге. Время от времени в большевистских газетах появляются крайне вредные и опасные статьи, подписанные именем Николай Ленин. У меня есть подозрение, ваше величество, что Владимир Ульянов и Николай Ленин — это одно и тоже лицо.
— А нет ли у вас подозрения, — спросил император, — что этот Ульянов и новоявленный полковник Бздилевич — одно и тоже лицо?
— Убежден, что это не так, ваше величество. Владимир Ульянов — непримиримый противник монархии. Его совершенно не интересует ни свое, ни чье-либо аристократическое происхождение. Это крайне опасный враг, но он безусловно не самозванец.
Император несколько успокоился.
— Для нас, генерал, главное, чтобы этот Ульянов ничего не знал и не заявлял о своих правах.
— Думаю, что на этот счет ваше величество может не беспокоиться, но Ульянов опасен по другим причинам.
— Это уже совсем другая проблема, Адольф Арнольдович. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что революция на дворе, и я окружен массой врагов, но то, что одного из них зовут Владимир Ульянов, в сущности, ничего не меняет.
В известной логике императору нельзя было отказать. Он заметно оживился, выпил еще один стакан портвейна, и, уже совсем успокоившись, осведомился разве что из чистого любопытства: