— Доложи-ка мне, Лаврентий…. А револьверов у тебя много?!
Берия аж на стуле подпрыгнул.
— Да полным-полно, — говорит. — Штук двадцать. Я же их собираю, сам знаешь.
— Отвечай строго по существу. Винища сколько бутылок?
— Ой… Ну сколько в погреб влезло, где-то тыща.
— Та-ак, пока все сходится… — говорит Сталин, и не поймешь, то ли доволен он, то ли наоборот сердится. — Папиросы, сигареты?
— Слушай, не считал, — честно Берия отвечает. — Ну тоже где-то под тыщу пачек, запасся на черный день, ты ведь помнишь, как было раньше с табаком, чуть ли не мох курили!
— Не бейте на жалость, товарищ Берия!
Ой, мама, думает Берия, это конец. Хоть в окно прыгай, да некуда бежать, здесь тебе не царская Россия, повсюду родная советская власть.
— Револьверы он, значит, собирает… А антиквариат?
— Да я не особо по этому делу. Ну завалялось кое-что в сарае. Картинки там, скульптурки.
— Иконки… — Сталин подсказывает.
— Какие иконки, я коммунист! И вообще зачем мне старье всякое? Дома только самовар, ковер да шесть слоников.
— А в сарае?
— Предметов триста наверное. Коба, я не нарочно! Люди сами натащили. За мою доброту. Я им говорю — не надо, а они тащат и тащат…
— Понятненько, — Сталин по бумажке пальцем водит и мрачнеет с каждой минутой. — Теперь отвечай еще быстрее: порнография есть?!
— Ы…. Ы… Ык!
Это Берию с перепугу нервная икота разбила. Сталин из-под стола ахашени достал, сам хлебнул чуток, бутылку не глядя в Берию швырнул. Тот до дна остатки выдул, отдышался, набрался храбрости — и заявляет хриплым голосом приговоренного к кастрации:
— Так точно! Есть порнография, дорогой товарищ Сталин!
— Много?
— Журналов французских, немецких штук сто. И еще картинки россыпью, прямо куча, не считал.
— Фильмы?..
— И фильмы, только я их не смотрю, проектор надо. Дорогой товарищ Сталин, это все принесли люди! Да, я виноват! Признаю свою вину перед партией и тобой лично!
Сталин наконец-то поднимает на Берию глаза и говорит с неожиданной тоской в голосе:
— Револьверы, вино, антиквариат, порнография… Значит, и член у тебя тоже есть, Лаврентий. Выходит так.
Берия сидит, глазами хлопает, прижимает к груди пустую бутылку.
— А к-как же… К-конечно есть. По-по-показать?
— Он у тебя, что, с собой?!
Берия со стула — хлоп!
Очнулся на полу, рядом бутылка. Берия к ней тянется, она пустая, вот обида. Что было, помнит смутно, но в общем разговор шел о члене. И за дверью ждет Каганович с лопатой — член рубить. Это все из-за члена. Чего-то Берия с ним сделал не то, вразрез партийной линии.
Встает Берия на четвереньки и говорит:
— Коба, если партии нужен мой член — я согласен. Зови Лазаря, пускай оттяпает его. Только выпить дай, а то я боли боюсь.
Сталин за столом трубочку покуривает, глядит на Берию вполне ласково, будто и не было страшного допроса.
— Давай без паники, — говорит. — Я тебя поспрашивал, ты ответил, все хорошо. Ползи работать. Послужишь еще Родине, хе-хе…
— Да за что ж ты меня на погибель верную посылаешь, Коба? Только я за дверь высунусь, тут Лазарь меня лопатой…
— А ну очнись! — Сталин приказывает. — Нет там никакого Лазаря. Дуй на рабочее место. Нужен будешь — вызову. Не видишь, занят я…
И точно, на столе у вождя газета «Правда», исчерканная красным карандашом. Опять небось вместо «товарищ Сталин» напечатали «товарищ Сралин». Лучше и правда дуть отсюда подальше. Хозяин как увидит такую опечатку, сначала ржет, будто старый боевой конь, а потом лично берется за корректуру. Правит газету, так сказать, в целом. Когда редакцией ограничится, а когда и типографию отрихтует. Под горячую руку и тебя красным карандашиком черканет. Приведет в надлежащий вид. Или подлежащий.
Берия кое-как на ноги встал и по стеночке, по стеночке, выползает опасливо из кабинета. Оглядывается — и правда нет Кагановича. Только генерал Власик, начальник охраны, да генерал Поскребышев, начальник канцелярии, сидят в приемной, чай с вареньем пьют.
И оба глядят на Берию загадочно… Насмешливо, но вроде понимающе.
Видок у Берии, конечно, тот еще. Бледный, весь в поту, озирается затравленно, одной рукой держится за голову, другой за ширинку.
— Тут Кагановича точно нету? — спрашивает.
— Зачем тебе Каганович? — Власик удивляется. — Иди сюда, чайку нальем. И варенье вот малиновое, очень полезно опосля взбучки.
— Ты мне зубы не заговаривай, вдруг Лазарь с лопатой за штору спрятался, а ты и не заметил, охранник хренов!
— Очнись, Лаврентий Палыч! — говорит Власик строго, почти как Сталин давеча. — Ну пуганул тебя Хозяин, бывает. Про член спрашивал, верно?
Берия как услышал «член», так зажмурился, что пенсне с носа спрыгнуло. На пол падал — удержалось, а тут не смогло.
Власик пенсне поднял, обратно его к Берии пристегнул, берет наркома за шкирку, силком на стул усаживает, сует в руку стакан чая.
А Поскребышев достает бумажку, точь-в-точь ту же, что Берия у Сталина видел.
— Это копия, я ее на всякий случай припрятал. Чтобы санитаров из психушки не вызывать каждый раз. А то были уже случаи… Вот, смотри.
— Опись имущества, изъятого на дачах и квартире Ягоды, — бормочет Берия вслух, с перепугу читать про себя разучился. — Револьверов разных девятнадцать… Вин заграничных разных тыща двести бутылок… Сигарет заграничных разных одиннадцать тыщ штук… Анти… Антиквариата всякого триста предметов… Коллекция по-по-по…
— Порнографических снимков, — Власик подсказывает не глядя.
— Четыре тыщи девятьсот штук… Ф-ф-фильмов по-по-порно… А-а-адиннадцать… Ч-ч-ч… Че-че-че… ЧЛЕН!!!
Власик быстро стакан с чаем подхватил — у Берии нервная трясучка началась.
— Может водки ему? — спрашивает.
Поскребышев свой чай допивает, кружка у него здоровая эмалированная, на пол-литра, не меньше. Сует ее куда-то под стол, зачерпывает, протягивает исстрадавшемуся наркому. Берия кружку в обе руки — и давай хлебать. Выдул до донышка, цап со стола вазочку с малиновым вареньем и прямо без ложки, через край ее опорожнил. Закусил, значит. И вроде глядит уже куда бодрее. Хвать бумажку, читает последнюю строчку:
— Резиновый искусственный половой член — одна штука!
— Понял? — Власик ему.
— Понял… Люди! Что это было?!
— А это Хозяин вас, наркомов, проверяет так, — объясняет Поскребышев. — Оценивает, вдруг вы совсем уже морально-политически разложились, или можете работать еще. Оружие, шмотки, картинки-иконки, даже порнографию, он более-менее терпит. Прощает. Но как дойдет до члена — пиши завещание. У тебя, я вижу, нету. Вот и гуляй пока.
— Нету… То есть как нету? Есть. Но не резиновый же!
— Вот потому ты и живой, что не резиновый! — Власик наркома по плечу хлопает. — А то пришел бы Каганович с лопатой и твой собственный оттяпал!
— Шутишь?
— Ну щас.
— Правда не шутишь?!
— Шучу, шучу. Нечего Кагановичу больше делать, с лопатой за тобой бегать. Лазарь Моисеич занят, ночей не спит, землю роет.
— Да ну вас! — Берия говорит, поднимаясь со стула довольно уверенно, хотя и с некоторой дрожью в коленках. — Верно Коба сказал, с вами того и гляди с ума сойдешь!
— Ну да, мы такие, — соглашается Поскребышев и зачерпывает опять кружкой из-под стола. — С нами один товарищ Сталин и может работать. Он ведь Сталин. Другие не выдерживают, ты сам погляди, все Политбюро — дурак на дураке. А какие были люди!
И поди пойми, это серьезно он или прикидывается.
Стоит Берия, а сам думает: видели вы мой позор — ох, не прощу. Выжду случая и так не прощу, внукам своим закажете над людьми издеваться. Тоже мне, понимаешь, нашлись ангелы без резиновых членов. У самих небось полные закрома барахла ворованного.
А генерал Власик водку сосет из кружки и улыбается.
— Погодите, — Берия говорит. — Ладно, у Ягоды член нашли. А у Ежова, значит, тоже?
Власик кружку отдает Поскребышеву, грустно заглядывает в вазочку, где было варенье, расстегивает кобуру револьверную на поясе, вытаскивает оттуда бутерброд с колбасой, закусывает.
— По агентурным данным, член — был, — отвечает Власик, жуя. — Но куда-то запропастился. Не знаешь, кстати, где он?
А Берия, это надо понимать, заместителем Ежова служил, пока того не взяли за член… Тьфу, за какой член, за жабры взяли — и к стенке поставили.
Берия совсем обиделся, надулся, пенсне сверкнул грозно.
— Нужен мне больно ежовский член! Ты вообще думай, с кем разговариваешь!
Сунул руки в брюки, ушел к себе.
— Ишь ты! — Власик ему вслед. — Ну-ну…
— Быстро оклемался, — Поскребышев замечает. — Далеко пойдет.
Тут на окне штора отдергивается, вылезает Каганович.
С лопатой.
У Власика челюсть — бац! У Поскребышева — бац! Власик за кобуру схватился, а там даже бутерброда нет.
Каганович им:
— Если щас кто засмеется — лопатой наверну, ясно?
И пошел к товарищу Сталину в кабинет.
Поскребышев челюсть подобрал, кружкой из-под стола зачерпнул, отпил половину, Власику передал.
— Ничего, — говорит, — я уже привык. Метрополитен — дело новое, до конца не исследованное, могут быть всякие побочные действия. Ты лучше на нем не езди, на метрополитене этом. А то вишь, как Лазаря Моисеча ушибло.
— Я и не езжу. А Берия, вон, вообще про метро не слыхал!
— Куда ему, занятой товарищ. Спорим, он сейчас анонимки пишет, что ты Хозяину в щи сморкаешься, а я в чай плюю?
— Не угадал. Он сейчас дома, порнографию в печке жжет!
Оба не угадали. Берия кое-как до рабочего места добрался и давай по шкафам да сейфам шуровать, а там ни грамма. Вспомнил, залез в ящик из-под сапог, раскопал среди анонимок на академика Капицу бутылку ахметы, хлобысь ее из горла до донышка. Посидел немного, очухался, глянул на себя в зеркало — не видать ли седины опосля пережитого. Да какая седина, лысый, как коленка. Вызвал машину, домой поехал.
Дома кочергой вооружился и давай, как верно Власик сказал, порнографию в печке жечь. Потом в подвал спустился, кочергой все бутылки расколотил. Револьверы с саблями погрузил в машину, свез на металлолом, сто рублей заработал, тут же в рюмочной их пропил — пропадай, моя телега, все четыре колеса. Назад приехал, сигареты охапками в сарай перетаскал и вместе с антиквариатом запалил. Дождался, пока разгорится, пожарную команду вызвал, а то мало ли, вдруг к соседям огонь перекинется, а соседи-то Ворошилов с Буденным, старые большевики, чуть что — шашку наголо и давай пластать. Ежов, покойник, Буденному через забор пустую бутылку кинул, ну как бы в шутку. Буденный шутки не понял, выскочил с шашкой и Ежову столб электрический снес одним махом. Ежов так и сидел без электричества, да без телефона, пока за ним черный ворон не приехал. Все еще удивлялись, чего дурак ждет, другой бы удрал давно, а этот просто не знал, что его из наркомов выгнали и под суд отдали, квасил себе потихоньку, морально-политически разлагался…
Возвращается Берия домой, садится за обеденный стол на сорок восемь персон. Вроде бы все теперь, чист нарком перед партией. Глянь, а на комоде под самым большим из шести слоников лежит сберкнижка на стотыщ рублей. Забыл совсем про нее. Куда спрятать-то? В четвертую бы ножку стола, наверняка тоже полая, да уж больно крепко прикручена. Берия стол на бок опрокинул, ножку хвать, дергает ее так и сяк — не поддается. Он со зла тресь ее сапогом! Хрясь кочергой! Хрясь! Ножка возьми да надломись. И торчит из нее нечто странное. Берия дергает, а это ЧЛЕН!!! Член резиновый, да такого большевистского размера, что ни в сказке сказать.