Так и доехали, скандаля. Но когда тетка, наконец, вышла, детей ей кто-то из пассажи-ров сгрузил один к одному, а сложенную коляску, продолжая бешено ругаться, помог спус-тить на тротуар сам водитель.
После «Великой алии» девяностых среди водителей «Эгеда» стали попадаться бывшие советские граждане. Их отличаешь не только по выражению лица, но и по более скованной манере держаться. Впрочем, были у меня и забавные «осечки»…
Иерусалимская зима 92-го года мало чем отличалась от настоящей российской. Подав-ляющее большинство израильтян впервые в своей жизни видели столько снега на улицах Иерусалима.
Что же касается муниципального транспорта, то, вероятно, не было у компании «Эгед» более страшной зимы за все годы существования. Были дни, когда автобусы не ходили из-за снежных заносов, из-за гололеда. Бывшие москвичи и ленинградцы только плечами пожимали, а норилыды с пермяками издевательски ухмылялись. Израильтянами коренными владела тотальная паника.
В один из таких дней я ехала в автобусе по Иерусалиму. Водитель, типичный израиль-тянин, – коренастый рыжий поселенец в вязаной кипе – медленно вел автобус по обледене-лой дороге. За его спиной стоял какой-то щуплый маленький ультраортодокс в полной аму-ниции – черная шляпа, черный лапсердак, черные приютские ботинки – и, подрагивая пейсами, беспрерывно бормотал над ухом водителя:
– Осторожней, осторожней! Помедленней, потише! Водитель время от времени угрю-мо просил его сесть и не действовать на нервы. Но маленький человечек, ошалев от неви-данной зимы, судорожно цепляясь озябшими руками за поручень, продолжал умоляющим тоном требовать вести машину помедленней.
В какую-то минуту автобус «поехал» на льду, но водитель сразу выровнял его. Бедняга ортодокс побледнел и тихо заверещал, как кузнечик. В его полуобморочном лепете слышалось только: «тихо-медленно-тихо-медленно!».
Тогда водитель притормозил и, обернувшись к дрожащему ортодоксу в сердцах вос-кликнул по-русски:
– Отзынь, нечистая сила! Я в Сибири по тайге десять лет пятнадцатитонки водил!!
Все пассажиры на мгновение замерли, и половина автобуса – «новые израильтяне» – буквально повалились от гомерического хохота.
А бедный ортодокс, беспомощно оглядывая пассажиров, все шептал что-то непривыч-ными к морозу губами…
1995 г.
Дети
Израильские дети кошмарны.
То есть они, конечно, милые, красивые и раскованные ребята, но не приведи Бог ока-заться вам в автобусе на заднем сиденьи в окружении пяти-шести этаких симпатяг. Пола-гаю, самым сильным вашим чувством на протяжении всей поездки будет чувство благодар-ности Судьбе за то, что вы состоите членом больничной кассы.
Да нет, ничего особенно злостного и преднамеренного, ничего кровожадного у них и в мыслях нет! То, что вас крепко потопчут, так это просто они вскакивают, непоседы, и прыгают, словно кенгуру в прерии, по сиденьям. Могут плюхнуться к вам на колени, и, задрав вверх ноги в кроссовках сорок второго размера, очень непосредственно рассмеяться. Просто они веселые и раскованные.
То, что вы оглохнете на ближайшие семь лет жизни – это тоже пусть вас не смущает. Потому что никто специально, из преступных побуждений, вас не травмировал. Да, наши дети любят петь исступленным транспортным хором, весело визжать на запредельных зву-ковых колебаниях и орать, как пятьдесят иерихонских труб, собранных вместе. Да что там говорить: просто они веселые и раскованные.
Представьте себе: вы приезжаете из, мягко говоря, непростой страны – России, где не последней проблемой является проблема молодого поколения: преступность малолетних, жестокость подростков, потеря нравственных ориентиров… ну, и прочие прелести. Это так, конечно. Но все-таки… Если не касаться крайних случаев, следует признать, что в России все же существует… как бы это выразиться поточнее… субординация поколений, некое возрастное расстояние, разделение круга тем, разграничение отношений.
Но все-таки… Если не касаться крайних случаев, следует признать, что в России все же существует… как бы это выразиться поточнее… субординация поколений, некое возрастное расстояние, разделение круга тем, разграничение отношений. Да что там гово-рить – не нами сказано впервые: отцы и дети! Скажем проще – место в трамвае балбес ста-рухе все-таки уступит. А не захочет – ему укажут, да еще пристыдят.
Здесь, в Израиле, такой возрастной субординации не существует в принципе. Десяти-летний мальчик будет разговаривать с вами, как со своим сверстником. И не только потому, что в иврите нет обращения к человеку на «вы». Ваш почтенный возраст ни в коем случае не помешает мальчику делать и говорить то, что он считает нужным. И вообще – ваш возраст отнюдь не основание для ущемления его права получить от жизни все удовольствия.
Это не хамство. Это – следствие брутальности всего общества.
Одно важное добавление: все вышесказанное не исключает приветливости, и даже дружественности, и даже фамильярности, – как дополнительного оттенка всеобщей просто-ты.
Спустя несколько недель после приезда я в замешательстве стояла посреди улицы Яф-фо – разыскивала какую-то организацию – задрав голову, читала по складам названия на табличках.
– Есть проблемы? – пропищал кто-то подо мной. Я опустила взор. Клоп лет девяти, худенький, носатый, этакий иерусалимский Буратино покровительственно и спокойно смотрел на меня снизу вверх, явно собираясь руководить моими действиями, если я попала в затруднительное положение.
– Что ты, никаких проблем! – удивилась я, и он кивнул и побежал по своим делам.
А я смотрела ему вслед и думала – с каким вопросом мог бы ко мне на московской улице обратиться его сверстник? «Тетенька, который час?», или спросить – как найти та-кую-то улицу, или – что крайне редко случалось – выклянчивать у прохожих медь («тетень-ка, я деньги потерял, до дома доехать не могу…») – но это особо предприимчивые и артистичные, я таким всегда давала деньги – за талант.
Но – с покровительственным спокойствием интересоваться – не нужна ли взрослому человеку помощь? С какой стати? Ему бы в голову не пришло переступать эту субордина-ционную черту.
И другая картинка.
Еду в пустом автобусе. Кроме меня в салоне только мальчик лет десяти – коротко стриженный, со скучающей рожицей. Он полулежит, вытянув ноги на противоположное сиденье. Я впервые еду к друзьям на их новую квартиру и боюсь проехать нужную остановку. Поколебавшись, решаюсь спросить у мальчика.
Две-три секунды он изучает меня, не снимая ног с сиденья, не меняя ни позы, ни вы-ражения лица. Думает? Не знает? Знает, но не желает ответить?
Наконец, качнув кистью руки, расслабленно свисающей с приподнятой коленки, он говорит мне лениво, но вполне доброжелательно:
– Спроси у водителя, беседэр?
И я – делать нечего – хватаясь за поручни, бреду к водителю, выяснять – на какой ос-тановке мне надо выходить. После чего долго размышляю о юном паршивце, пытаясь про-никнуть в ход его ленивых мыслей, угадать мотивацию поступка и предположить причины, по которым он… и т. д.
А между тем, скорее всего, невинное дитя просто не знало – на какой остановке следу-ет выходить этой тетке странного, как и все «русские», вида.
Его российский сверстник повел бы себя иначе. Он бы сказал «не знаю»; тот, кто по-воспитанней, сказал бы «извините, я не знаю»; интеллигентный мальчик из хорошей семьи попытался бы помочь, спрашивая у других пассажиров.
Скорее всего, мне бы все равно пришлось обратиться к водителю. Что и посоветовал сделать юный израильтянин – без лишних слов и ненужной суеты – с какой стати суетиться? А в сочетании с обращением на «ты» все это и дает тот непередаваемый эффект особого левантийского хамства – впечатление, складывающееся не из грубых слов, а из этой лени, нежелания суетиться, будь перед ним хоть Мессия, на белом осле въезжающий в Иерусалим…
Так вот, – израильские дети…
Бедные бывшие советские учителя, вызубрившие здесь иврит и сдавшие сложный эк-замен на право преподавать… Не все они, добившиеся таким трудом этого права, остаются работать в средней израильской школе.