— Доброе утро, — растерянно пробормотала Наталья, застряв на пороге. Может, пойти переодеться в платье? — Что это вы рано как? Я сама завтрак хотела приготовить. На всех. Зачем вам на пустяки время тратить… Это ведь не мужское дело, правильно? А кофе я не очень… И девочки не пьют.
— Чай я тоже заварил на всякий случай.
Полинин брат выключил газ, вытряхнул из сковороды на большое блюдо горку каких-то румяных ломтиков, повесил полотенце, опять оглянулся на нее и непонятно сказал:
— Яблочная кошка.
Сегодня Полинин брат был уже в полшестого энергичен, бодр и весел. Полностью одет, умыт и побрит. И вон, яблочное что-то нажарил. А она опять даже не причесалась. Надо, наверное, все-таки в платье переодеться.
— Ну, что такое? — говорил Полинин брат, расставляя на столе чашки, блюдца, сахарницу, вынимая из холодильника банку вишневого варенья и между делом весело поглядывая на Наталью. — Ну-ка, скорей за стол… Зря я, что ли, старался? Гренки — мое фирменное блюдо. Тетя Варя говорила: фирменное блюдо лентяя. Она, конечно, была права: три минуты — и готово… Но все равно вкусно. Скорей, скорей, а то ведь остынут. И к тому же поговорить надо, пока дети не мешают.
— Что-то случилось? — догадалась Наталья и пошла к столу. — А я думаю: что это вы веселый такой… Позвонили, да? Любочкиного отца поймали? Где он был? Кто его поймал? Не сбежит опять? Это точно он, ошибки быть не может? Тимур Романович, вы лучше сразу все скажите, даже если что-то плохое… Даже если совсем плохое — все равно лучше сразу, а то у меня сердце не выдержит.
— Хорошо, — согласился Полинин брат, поставил перед ней чашку с чаем и пододвинул гренки. — Поймали, точно он, не сбежит… Самое плохое тоже есть, как не быть. Этот подонок хотел ваш дом сжечь… Тихо, тихо! Не успел, ребята его вовремя перехватили. Ну, немножко, кажется, поломал кое-что. Так, по мелочи. За неделю все отремонтируем. Да не беспокойтесь вы! Ничего не случится, там мужики остались, подежурят еще.
— Ага, — ехидно сказала Наталья. — Мужики. Конечно, тогда можно не беспокоиться. Подежурят, а как же… Это ведь они дежурили, когда он ломал? Кое-что!
По правде говоря, ей сейчас даже собственный дом был не так важен. В конце концов, она ведь и ожидала чего-нибудь подобного. Эх, надо было самой там дежурить, в розовых кустах, с ружьем, с патронами, набитыми кристаллами соли величиной с хороший горох… Ладно, главное — что поймали.
— Ладно, — примирительно буркнула она и взялась за гренки. — Главное — поймали. А точно не сбежит? Где он сейчас?
— Черт его знает, — легкомысленно сказал Полинин брат. — Его «скорая» увезла. Так что он в какой-нибудь больнице. Скорей всего — в реанимации.
— Опять в больнице! — возмутилась Наталья. — Опять суд отсрочат! Да что ж это такое?! Он там будет здоровье поправлять, а я тут — последние нервы тратить?.. И в чужом доме жить?.. И Любочку прятать?.. А он и в больнице не успокоится! Он же опять каких-нибудь подонков найдет! И адвоката какого-нибудь сволочного! И опять будут ходить, угрожать, торговаться… Мне что теперь — уволиться и в розовых кустах поселиться?.. Да, а что это он вдруг опять в больнице? Его же прошлый раз более-менее долечили, вроде бы. Или мужики отметелили? В порядке самозащиты, да? Очень по-мужски, очень, ага. А суда опять не известно сколько ждать, правильно?
Она сердилась и даже, против обыкновения, не скрывала этого. А он сидел себе спокойненько, пил свой кофе, веселился, с интересом разглядывая ее, — и тоже этого даже не скрывал. Ничего тут веселого нет, неужели не понятно! Ни-че-го! Если только Любочкин отец не помрет еще до этой больницы… Нет. Полинин брат вполне нормальный человек, он на убийство не пойдет, даже на убийство такого подонка. И друзей своих на это не толкнет. Нет. Не может быть. Или все-таки?.. Он, кажется, что-то о реанимации говорил?
Наталья поймала себя на том, что уже довольно долго сидит молча и со страхом таращится на Полининого брата. Закрыла рот, опустила взгляд в чашку, глубокий вдох, медленный выдох… Домой надо перебираться, вот что. Прямо сегодня. Поломал он там чего-то, не поломал… Ничего, по ходу дела починим. Домой надо.
Может, Полинин брат понял, о чем она думает, а может, сам думал о том же. Порассматривал ее веселыми глазами, поулыбался, опять как-то очень легкомысленно сказал:
— Да никто его пальцем не тронул, что вы, ей-богу, глупости какие-то выдумываете. Сам он сгорел.
— В каком смысле? — не поняла Наталья.
— В прямом, — весело объяснил Полинин брат. — Сгорел синим пламенем. Я ж говорил: дом хотел поджечь… А спичку на себя уронил. А перед этим бензином облился, когда дом поливал. А ребята его потушили. А он уже без сознания. Может, конечно, и выживет как-нибудь, но это маловероятно. Вот, жду, обещали позвонить, если какие новости интересные будут… Эй, что это с вами?.. Наташ, ты чего?! Погоди, я сейчас… Вот черт…
В губы ткнулось что-то холодное, Наталья машинально сделала глоток, поперхнулась, закашлялась, вода плеснула ей на грудь, и она пришла в себя. Проморгалась, разгоняя серую пелену перед глазами, продышалась, отстранила рукой стакан, маячивший перед лицом, и увидела испуганные глаза Полининого брата. Когда он говорил о том, что отец Любочки сгорел синим пламенем, глаза у него не были испуганными. Глаза у него были веселыми.
— Ты чего? — бормотал Полинин брат, испуганно заглядывая ей в лицо. — Тебе нехорошо? Болеешь чем-нибудь? Может, лекарство какое нужно? Может, врача вызвать? Что делать-то надо, а? Может, котят твоих разбудить? Может, они знают, что делать надо?
— Ничего не надо, — с трудом сказала Наталья. — Извините… Со мной такое впервые. Это просто… В общем, я не хотела, чтобы он вот так. Сама готова была убить, может быть, даже убила бы. Патроны приготовила специальные. С солью, только с крупной… С очень крупной, как дробь. Опасно. Особенно если в живот или в лицо. Болевой шок. Думала — пусть. Заслужил… Но чтобы вот так, чтобы сгорел заживо?.. Я не хотела этого. Это нельзя. Представила, как будто сама бензином облила и подожгла. Страшно.
— Наташ, ты что?! — Полинин брат совсем испугался. — Ты думаешь, это специально? Наташ, он сам, я тебе клянусь! Ребята не могли так, они нормальные люди, они, наоборот, его спасти пытались! Наташ, ты ведь не думаешь?..
— Нет, не думаю… Просто очень страшно. Представила, что сама… Я ведь хотела его смерти. Значит — виновата.
На самом деле Наталья не могла объяснить, что она испытывала. Страшно было, да. И ощущение вины. И облегчение — теперь этот подонок не дотянется до Любочки. И еще облегчение от того, что ей не пришлось самой, своими руками… И сомнения все-таки были: как же это получилось? Просто как на заказ. По щучьему велению, по моему хотению… Но ведь чтобы так — этого она не хотела! Непереносимая боль, и предсмертный ужас, и тоска обреченности — не ее, чужого человека, плохого человека, этого подонка и человеком-то нельзя называть, — но минуту назад все это она почувствовала, как свое. И ей стало жаль этого подонка. Вот как это можно объяснить?
Полинин брат вдруг опустился на колени перед ее креслом, ухватил ее за руки и, глядя ей в глаза гипнотическим — совсем как у Полины — взглядом, медленно и раздельно заговорил:
— Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. Он виноват сам. Не думай об этом. Никогда больше об этом не думай. Думай о Любочке. Все будет хорошо. Ты ни в чем не виновата.
Она-то знала, что виновата. Но он был уверен, что — нет. Совершенно искренне уверен, это было видно. И эта его искренняя уверенность очень помогала. Да, не надо больше об этом думать. Надо думать о Любочке. Тем более, что думать придется много, долго, изобретательно, и не ей одной. Ничего не кончилось, все только начинается.
— Ничего не кончилось, — сказала она вслух, думая о Любочке.
— Все кончилось, — перебил Полинин брат, сжимая ее ладони. — Все плохое уже позади. Ты ни в чем не виновата.
— Тетя Наташа, что случилось? Бэтээр, ты чего это? Бэтээр, ты тетю Наташу обидел, что ли? Это ты прощения просишь, правильно? Тетя Наташа, вы на него не сердитесь, он хороший! Он иногда только может ляпнуть что-нибудь вообще такое… Это не потому, что дурак, просто не думает своей головой!
Полинин брат выпустил руки Натальи, поднялся и сердито уставился на сестру. Наталья оглянулась — Полина вошла в кухню, но затормозила на половине пути к столу, переминаясь босыми ногами, комкая в руках белый платок и тревожно тараща заспанные глаза то на нее, то на брата.
— Пулька, а ты своей головой думаешь? — с досадой сказал Полинин брат. — Ну почему ты решила, что я тетю Наташу обидел? Она совсем не из-за меня расстроилась. А ты, не разобравшись, сразу обвинять!
— Нет? — обрадовалась Полина. — Ну, извини, братик. А из-за кого тогда?
— Ладно, это все не очень важно, — начала Наталья, делая знаки Полининому брату, чтобы ничего не рассказывал.
Но он либо не понял ее знаков, либо решил, что сам лучше всех знает, что надо и что не надо, и прямо без всяких вступлений ляпнул:
— Любочкин отец сильно обгорел, сейчас в реанимации, может, и не выживет. Тетя Наташа переживает. Думает, это она виновата, потому что хотела его смерти.
— Ужас… — Полина распахнула глаза, сильно побледнела и обеими руками прижала скомканный платок к горлу. — Это я… Это я хотела его смерти. Я вчера Вере-Наде сказала: чтоб он сгорел… Бэтээр, почему он обгорел? Как? Какой ужас…
— Пулька, вот давай теперь ты меня доставай! — с досадой сказал Полинин брат. — Тетя Наташа считает себя виноватой, теперь вот и ты тоже считаешь себя виноватой! Я этой вашей женской логики просто не понимаю. Сам он во всем виноват. И все. И хватит уже об этом. Сядь лучше чаю попей. С гренками. И вообще уже пора завтрак на всех готовить.
— Какой завтрак?! — крикнула Полина и заплакала. — Бэтээр, ты что, вообще что ли?.. Это я! Не понимаешь? Это я вчера сказала!
Она повернулась, выскочила из кухни и свернула куда-то вправо, наверное, в необитаемую комнату, чтобы своим ревом не разбудить и не напугать Любочку.
— Ну что это такое? — Полинин брат растерялся и, кажется, смутился. — Я чего-то не понимаю, да? Честно говоря, я даже обрадовался, что этот подонок… ну, сам все организовал. Подожди, не смотри на меня так… Я не то чтобы обрадовался… а все равно облегчение какое-то. Камень с души. Наташ, я все честно говорю. Камень с души, да. И мне все равно, выживет он или нет. А ты вон чего… напугала меня до полусмерти. И Пулька ревет. Ей его тоже жалко, да? Я этого не понимаю. Или это я урод какой-то, что не понимаю? А с Пулькой теперь как?.. Что мне ей говорить?
— Не надо ничего говорить… — Наталья встала и направилась из кухни. — Я сама поговорю.
Она остановилась на пороге, оглянулась, подумала, объяснять ему что-нибудь или не объяснять, и на всякий случай решила попробовать. Хотя вряд ли поймет. Мужик.
— Вы не урод, — сказала она, с сочувствием глядя в его растерянное лицо. — Вы нормальный человек. И, наверное, даже хороший человек. Вон какую сестру вырастили. И понимаете вы все правильно — со своей точки зрения. Просто у женщин этих точек зрения больше. И одна из них: а вдруг то же самое случится с моими родными? Они это представляют — и им становится страшно. И жалко того, с кем случилось. А мужчины ничего не представляют.