— Сколько-сколько? — изумленно спросила яблочная кошка, забыв сопротивляться.
Бэтээр сообразил, что про детей он нечаянно сказал вслух, и торопливо успокоил ее:
— Сколько хочешь. Полдюжины — это я так, от радости. Я всегда все планирую с размахом, привычка у меня такая. А ты как хочешь. Можно штуки три-четыре.
Яблочная кошка злобно зашипела сквозь зубы — совершенно по-кошачьи — и опять стала выкручиваться из его рук. Не хочет три-четыре. Вот ведь глупая.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал он, покрепче сжимая ее руки и затылок. — Можно не больше трех.
И быстро потрогал ее губы языком. Соленые. А щеки? Тоже соленые. И ресницы соленые. И чего она там все время говорит? Надо это дело прекратить. Все равно он сейчас не в состоянии что-то слушать.
Он это дело прекратил, она перестала высказывать свое возмущение, правда, не сразу — сначала он чувствовал, как ее губы шевелятся под его губами, все еще пытаясь что-то сказать, потом она протестующее замычала и опять попыталась отвернуться. Бэтээр оторвался от ее губ, отдышался и засмеялся, когда она тут же начала что-то сердито бормотать. Жаль, что уже так темно, наверняка щеки у нее сейчас полыхают, как маков цвет. И круглые честные глаза сверкают, как у рассерженной кошки. Ай, жалко, что так темно.
— В нашей спальне всегда будет гореть свет, — доверительно сообщил Бэтээр яблочной кошке. — Не очень яркий. Так, ночничок какой-нибудь, чтобы я мог тебя видеть…Не вырывайся. И перестань болтать, мешаешь. Сейчас я тебя опять поцелую.
— Вы что, не слышите, что вам говорят? — возмущенно спросила яблочная кошка.
— Конечно, нет, — бездумно ответил он, опять склоняясь к ее лицу. — Чего там слушать-то… Глупости бабские. Не мешай.
Яблочная кошка опять рванулась из его рук и злобно зашипела, а он опять засмеялся и потрогал ее губы языком. Нет, уже не соленые. Хорошо. Он сделает все, чтобы она больше никогда не плакала.
— Тетя Наташа, — раздался Пулькин голос где-то совсем рядом, буквально в трех шагах. — Вы здесь, тетя Наташа? Бэтээр куда-то пропал. Машина уже давно стоит, а его все нет и нет. Бабушка Настя даже беспокоиться начала.
— Я здесь, — недовольно сказал Бэтээр, выпуская яблочную кошку из рук. — Чего это вдруг обо мне все забеспокоились? Когда сама допоздна шастаешь — так это как так и надо! А как я на минутку задержался — так сразу и забеспокоились все!
— Когда это я до пол двенадцатого шастала? — обиженно откликнулась Пулька и с треском полезла сквозь розовые кусты. — На минутку он задержался! Машина уже больше часа стоит! Откуда мы знаем, где ты и с кем?
— Я с тетей Наташей.
— А-а, тогда ладно, — успокоено буркнула Пулька, вламываясь наконец в свободное пространство, огороженное розовыми зарослями. — Черт, ободралась вся…А что это вы тут делаете?
— Ободралась она! — сердито проворчал Бэтээр. — Дома надо сидеть, чтобы не обдираться, а не по кустам лазать! Обещала помогать, а сама вон чего… Я тетю Наташу уговаривал замуж за меня идти. Уже почти уговорил, а тут ты…
— Правда? — обрадовалась Пулька. — Ой, тогда я пошла. Ты не торопись, братик, мы дверь закрывать не будем, мы Жульке скажем, чтобы тебя дождалась. Пока, да? Спокойной ночи, тетя Наташа! И учтите: Бэтээр хороший. На вашем месте я бы согласилась, не задумываясь.
— Два сапога пара, — пробормотала яблочная кошка и поднялась, подхватывая со стола ружье и привычно вешая его на плечо. — Полина, твой брат шутит, неужели не понятно…Ладно, поздно уже, давно всем спать пора. Спокойной ночи. Полина, не лезь напролом, вот же удобный проход. Не видишь? Иди за мной.
Яблочная кошка стала пробираться по удобному проходу сквозь розовые кусты, Пулька потопала за ней, тревожно приговаривая: «Как это шутит? Ничего он не шутит!», — а Бэтээр пошел за Пулькой, мечтая наконец-то как следует отшлепать ее. Выпороть, как сидорову козу. Солдатским ремнем. А еще лучше — компьютер отобрать. На все лето. Нет, на все лето — это чересчур, он все-таки не садист. На месяц. За месяц она как раз успеет прочувствовать всю меру своей вины, но еще не успеет его возненавидеть за бессердечие и неоправданную жестокость. А ведь помогать обещала! Помощница… Морда бесцеремонная.
— Спокойной ночи, — опять сказала яблочная кошка и не оглядываясь пошла к дому.
Бэтээр с Пулькой вместе сказали: «Ага», — и постояли еще немножко молча, глядя ей вслед.
— Знаешь, что, — наконец торжественно заявила Пулька. — Мне кажется, тетя Наташа согласится. Скоро. Может, уже даже завтра.
— И с чего это тебе так кажется? — заинтересовался Бэтээр.
— Женская интуиция, — важно объяснила Пулька. — Это тебе не понять, это для мужиков слишком сложно. Согласится, вот увидишь. Только тебе надо как-нибудь посмелее… понастойчивее как-нибудь. А то ты со своей нерешительностью сто лет будешь уговаривать, знаю я тебя… Лучше всего, если бы ты ее соблазнил. Тогда она, как честная женщина, просто обязана будет выйти за тебя замуж. Правильно?
— Пулька, откуда ты все это знаешь? — поразился Бэтээр. — Про соблазны и все такое… тебе еще не рано? Или это уже в школе проходят?
— В школе! — надменно фыркнула Пулька. — Бэтээр, ты все-таки совершенно дремучий. В школе проходят про размножение. А про любовь — это в художественной литературе. У нас дома, между прочим, очень неплохая библиотека, если ты помнишь. Зачем ты ее собирал, если даже классиков не читаешь? Если бы читал, то знал бы: как только соблазнят — так сразу женятся. Обязаны, как честные люди.
Она повернулась и пошла к дому стариков, на ходу пофыркивая и бормоча что-то по поводу необразованности всех мужиков вообще и его. Бэтээра, в частности. Бэтээр пошел за ней, с интересом прислушиваясь к ее бормотанью и тоже время от времени пофыркивая — от веселого удивления начитанностью своей маленькой сестры. Пороть солдатским ремнем он ее раздумал. И компьютер отбирать не будет. Пулька сказала, что тетя Наташа согласится выйти за него замуж, скоро, может быть, даже завтра. Нет, не будет он отбирать у Пульки компьютер. Наоборот, надо ей что-нибудь подарить.
— Пулька, — негромко окликнул он сестру. — Ты те штаны еще хочешь? Помнишь, ты весной говорила — короткие и с разрезами.
— Не хочу, — ответила она, не оглядываясь. — Мода прошлого сезона. Отстой.
— А чего же ты хочешь? — растерялся Бэтээр.
— Больше всего я хочу, чтобы ты на тете Наташе женился, — так же не оглядываясь сердито сказала она. — Идем скорей, бабушка Настя ждет.
Глава 8
Наталья никак не могла заснуть и по этому поводу очень нервничала. Да, именно по этому поводу, и не по какому другому. Завтра… то есть уже сегодня рано вставать, Любочка опять проснется в пять часов, а потом — по хозяйству возиться, а потом — опять народ пойдет, а потом — Анина мама юристов приведет… Очень колготной день будет, очень трудный. Обязательно нужно поспать хоть немножко.
Да что же это такое, в самом-то деле! Сроду она бессонницей не страдала. Страдала от недосыпу — это да, это у нее практически всю жизнь. В смысле — всю сознательную жизнь, с тех пор, как у нее появились Вера-Надя. А до этого, еще в той, бессознательной и в общем-то бессмысленной, жизни был спорт, жесткий режим, тренировки под наблюдением врача, кормежка под наблюдением врача, сон под наблюдением врача… Только работа и институт были не под наблюдением врача.
— Учись, я не против, — говорил врач недовольно. — Все равно какие-никакие корочки пригодятся потом… А детский сад тебе зачем? Вот дурь-то! Зарплата — слезы, времени отнимают прорву, перспектив никаких. На спорт надо ставку делать. С твоими данными давно уже можно было бы выйти на другой уровень… На мировой уровень, да. Если бы ты всерьез относилась к собственной судьбе…
— Толик, — убеждала его Наталья. — Я всерьез отношусь! Ну как ты не понимаешь? Спорт — это ведь только спорт, при чем здесь судьба? Ну, побегаю еще, постреляю… А потом? Для биатлона я уже сейчас тяжеловата, худеть мне трудно и… не хочется. А стендовая… Ну, чего там еще достигать? Всего, чего можно, я уже достигла, дальше мне не интересно. Смысла не вижу. А работа — это как раз судьба. Мне детский сад нравится, я всю жизнь там работать хочу. Чем не перспектива?
— Рассуждаешь, как старуха, — сердился Толик. — Еще о пенсии вспомни! С твоими данными к золоту надо стремиться! В чемпионы мира! И не меньше! У тебя что, вообще никакого честолюбия?
— Ну, почему это никакого? — неосторожно сказала она. — Может быть, я когда-нибудь заведующей в нашем садике стану.
На самом деле она и заведующей становиться не собиралась, ей и так ее работа нравилась. Очень. А Толик взбесился.
— Я тебя заставлю делать то, что надо! — орал он. — Я тебя переломлю! Я тебя на веревке в чемпионы вытащу! Ты у меня рысью за медалью побежишь!
Раньше она даже не догадывалась, что он умеет так орать. Так багроветь, выпучив глаза, топать ногами и брызгать слюной. И было бы из-за чего… Очень хотелось тоже разораться как следует, но Наталья сдержалась, все-таки опыт работы в детском саду уже тогда давал себя знать.
— Ты почему на меня кричишь? — спросила она строго, но совершенно спокойно. — Кричать нельзя, это нехорошо.
Он замолчал, все еще тараща глаза и шлепая губами, потом шагнул к ней, больно схватил за плечи и прошипел в лицо:
— Ты будешь делать, что я скажу… Никакого детского сада… Никакой работы… Завтра уволишься.
— Почему я должна делать, что ты скажешь? — опять очень спокойно спросила Наталья. — Ведь я же тебе не запрещаю ходить на работу… И вообще не диктую, что делать и как жить.
— Что? — удивился он. — Ты мне запрещать будешь? Диктовать? Чтобы мне какая-то баба диктовала?!
Он даже засмеялся, и поэтому последующее явилось для Натальи полной неожиданностью. Он сильно толкнул ее, и она упала — не опасно, поперек разложенного дивана, ни обо что не ушиблась, даже, кажется, и не испугалась. Только сразу почему-то отключилась. Врачи «скорой» думали, что она потеряла сознание, и Толик тоже так думал, потому «скорую» и вызвал. А она просто заснула. Закрыла глаза — и заснула. За одну секунду. Ее пытались привести в чувство, но она просыпаться не хотела. Так и проспала сутки с температурой под сорок, а потом — еще неделю с перерывами, с уже не очень высокой температурой, а потом совсем проснулась, сильно похудевшая и слабая, потребовала закрыть больничный и стала собираться на работу. Толик не запрещал, смотрел настороженно и вроде даже тревожно, попытался что-то объяснить: он не нарочно, он не хотел, он не думал, что так получится…В общем, наверное, это он так извинялся. Ну и хорошо. Раз осознает — значит, можно простить. Она и простила.
Это была ее первая ошибка. Или первой ошибкой было то, что она вообще вышла за него замуж? Что теперь об этом думать… Да и кто в восемнадцать лет не делает подобных ошибок? Еще и серьезнее ошибки делают, и не только в восемнадцать. Выходят за кого попало, а потом терпят что попало всю жизнь. Она хоть не всю жизнь терпела…
Потом Толик еще несколько раз пытался вернуться к теме спортивной карьеры. Уже без криков, очень осторожно, аргументы приводил. Весомые. Например, квартира. Ну, кто бы дал девятнадцатилетней девчонке двухкомнатную квартиру, если бы она не стала мастером спорта и гордостью области? Никто бы не дал. А вот если она станет чемпионом… Пусть даже не чемпионом мира, а хотя бы России… Вот где возможности открываются! Все будет, все! И новая квартира, и машина, и деньги, и тренерская работа в перспективе, и заграница, и еще черт знает, какие возможности! На дворе был девяносто первый, возможностей не было вообще никаких, и Наталья ясно видела, что дальше будет, мягко говоря, не лучше. Толик этого не видел. Он был совершенно уверен, что стоит ей выйти в чемпионы — и тут же им обломится большой и жирный кусок, которого хватит на всю оставшуюся жизнь. Сам он добывать большой и жирный кусок как-то не очень стремился. Спортивный врач — хорошая работа. Спокойная. Без ночных дежурств, срочных вызовов и многочасовых стояний за операционным столом. А зарплата… Ну, что зарплата, все-таки не хуже, чем у других. И зачем думать о его зарплате, если Наталья может выйти в чемпионы — и все, и будут они оба кататься, как сыр в масле, не вспоминая, какого числа должны выдавать эту позорную зарплату…