Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Да уж, тихий смех в темноте… Теперь она и сама об этом постоянно думала…
В дверь позвонили. Сашка с дискотеки? Рановато…
— Нуся, иди, к тебе Тамара! — мама Томку недолюбливала, но с наличием у дочери подружки приходилось мириться: Тамарин супруг, существо абсолютно безотказное («Подкаблучник, по-другому и не скажешь!») часто помогал Лучининым по хозяйству — мебель передвинуть, полочки повесить, прокладки в кранах поменять.
— Так, Лучинина, чего расселась? — Томка, появляясь даже на открытом пространстве, не говоря уж про помещения, всегда производила впечатление миниатюрного торнадо. В школе они с Инночкой сидели за одной партой, всю жизнь прожили на одной лестничной площадке, дружили с детского сада и по сию пору. Но, что удивительно, будучи похожими друг на друга чисто внешне, были настолько разными по характеру, что только тот, кто видел Томку и Инночку впервые, причем в состоянии полного покоя, лучше спящими, мог это сходство заметить. Все остальные — общие друзья, соседи и родственники — в один голос утверждали: да, только противоположности сходятся. Вот лучший пример: Томка и Инночка.
— С дуба рухнуть, праздник на дворе, а она вяжет! А ну, отрывай задницу от дивана, все уже в сборе!
— Вот грубая ты, Томка, и неженственная… А кто в сборе? И где? И по какому поводу?
— Слушай, Лучинина, ты примерно с Нового года какая-то малахольная! Может, тебя доктору показать? У нас в поликлинике психиатр отличный, Федор Михалыч. Сегодня бабий день, восьмое мартеца, забыла? И Фридка с Катюхой уже двадцать минут над полными рюмками кукуют. А Мишку я выгнала в баню, пусть с мужиками празднуют, восьмое марта без козлов, отличная традиция!
Инночка задумчиво оглядела себя: домашние джинсы, свитер — ее первый опыт на ниве ручного трикотажа, в связи с чем употребляется только дома и на даче, теплые шерстяные носки. Не будет она переодеваться, уютная одежда, перед кем выставляться, перед Томкой и Фридкой, что ли?
Сунуть ноги в тапочки и пересечь лестничную площадку — две минуты. Томка, как всегда, раздула из мухи слона: раскрасневшаяся от мороза Катька, Екатерина Александровна, недавно открывшая для себя прелести новой должности — зам мэра по какой-то трудно произносимой социальной белиберде, — прихорашивалась перед зеркалом в прихожей, а меланхоличная Фрида медленно и печально резала хлеб. На столе красовалась охапка привядшей мимозы — Томкин Мишка не отступал от традиций ни на шаг.
— Ну, бабоньки…
Катька зацепила это отвратительное «бабоньки» на широкомасштабной гулянке, посвященной Катькиному тридцатилетию, и привычное «девочки» навсегда исчезло из ее словарного запаса. А жаль — бабоньками ни Фридка, ни Инночка, ни Катька себя не ощущали. «Интересно, — ехидничала утонченная Фрида, — она, когда старшеклассницам грамоты какие-нибудь выдает, тоже на всю мэрию орет: „Бабоньки!“?»
— За нас, молодых, худых и почти красивых! — Тамара по-гусарски хлопнула полную стопку водки.
— Господи, Тома, что за речевые штампы, ты же интеллигентный человек, доктор… — состроила кислую мину Фрида.
Тут уж взвилась Катька:
— Тамар, налей ей сразу еще одну, а то будет еще полчаса занудствовать!
Ловко разлив водку — «Пуля, пуля свиснуть не должна!», — Тамара, усевшись, поинтересовалась:
— Ну, о чем разговаривать будем? О любви или о мужиках?
— О мужиках Фридке с Инночкой не интересно, Тамар, давай о любви.
— Девчонки, пусть Фрида почитает. Фрид, что-нибудь новенькое, а? — подала голос Инночка. Балагурки притихли.
Фрида была настоящая, в смысле — член Союза писателей, поэтесса, получала стипендию и раз в год выпускала книжки стихов. Как ни странно, но тиражи Фридиных творений, пусть и не многомиллионные, довольно быстро расходились. Инночку это не удивляло: стихи были тонкие, умные, в меру философичные и очень женственные. Катька с Томкой ни бельмеса в стихах не понимали, но гордились: как же, подруги детства современной Сафо. Впрочем, кто такая эта самая Сафо, обе тоже не особо догадывались.
Фрида привычно полуприкрыла глаза. По поводу внешности поэтессы мнения подруг расходились: грубая и неженственная Томка считала бледность, длинный нос и узкие губы признаками желчного характера и анемии («Говорю вам как врач!»), Катька всерьез восхищалась вкусом Фриды (видимо, сознавая полную неприменимость к себе, кустодиевской, кружевных воротничков, шалей и камеи), а Инночка, иногда совавшая свой нос в любимое Сашкино «фэнтези», про себя называла поэтессу легкокрылым эльфом.
— Прерванная любовь, — заявила Фрида и, смутившись, добавила: — Это название.
Последовала, как положено, пауза. Затем она тихо начала:
Кто я? В золотой клетке тела заключенная душа?
Тончайшее устройство — механизм балерины?
Поющая часть скворца, издающая, не дыша,
Колебания воздуха? Сбрасывая личины,
С каждым разом обнаруживаю измененья:
Так тасуются карты, так ветер играет газетой…
Так меняют «любовь» на «просто жить».
Смущенье, как правило, чуждо этому Рубикону.
Пепел, нет, ни ядерной катастрофы, просто «Бонда»,
Запретным огоньком сгребая по хрусталю,
Я равнодушно думаю: уже поздно,
Пора снова в спячку, я больше его не люблю…
И искренне не понимаю, как, плавя мозг,
Ожидание стекало слезами, слезами в ладони.
Не спать по ночам, задавая никчемный вопрос:
«Когда?!» Словно распятый на телефонной Голгофе разбойник…
Но достигнутая цель не понятна, и даже смешна,
Вызвав любовь, как из бутылки — джинна,
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— Вот ты знаешь, даже и не нагрелись. Любит он меня, подумаешь, бином Ньютона… Вот на работе как себя вести — это да, это вопрос.
— Как раз не вопрос. Как будто ты не при делах. Ребята, бодрее, завтрак! — Это уже громко, куда-то в глубину квартиры.
— Пожалуй, это мысль, — согласилась Инночка. — Тем более что на работу он сегодня не выйдет, инвалид любовного фронта.
— Ин, ты его презираешь?
— Да нет, он нормальный мужик, с ним весело и легко. Просто обман весь этот, вся эта игра… Зачем столько времени скрывать было? Я не понимаю. Мне это не нравится. Переварить надо как-то, а потом посмотрим, что будет.
— Ну да, ты уже раз выходила замуж по великой любви.
— Теть Ин, у тебя великая любовь? — В дверь просунулась белобрысая Лешкина голова.
— Нет у меня, Леш, никакой великой любви. Вот закончишь школу на одни пятерки, я за тебя замуж выйду!
Это была старая любимая шутка двух семей: Лешка с сопливого детства обожал «красивую тетю Инну», и в пять лет, в свой день рожденья, под громовой хохот «женсовета» и их сильных половин, тогда еще наличествующих почти в полном составе (только Фрида замужем никогда не была, а Катька пару раз выскакивала), заявил, что вырастет и женится на теть Инне. «А я куда денусь?» — дурашливо спросил тогда порядком поддатый Славик. Но это был уже взрослый вопрос, и всем сразу стало неловко. Впрочем, неловкость быстро забылась, а шутка осталась.
Инночка вернулась домой — она и вправду опаздывала. Не надеясь придать лицу благопристойный вид, она уселась к зеркалу — и была приятно удивлена: ни темных кругов под глазами, ни какой-нибудь болезненной бледности, и веки не опухли… Определенно, ее ночью патронировал какой-то ангел. Но она сомневалась, что это был отец. Отец умер от инфаркта, когда Инночка была подростком, почти ребенком. А вчера проблемы у нее были далеко не детские…
Глава 21
Инночка оказалась права: шефом на работе и не пахло. Впрочем, ожидаемого нездорового оживления по поводу отсутствия Голубева на трудовом посту тоже не было. Не все, стало быть, тетушке докладывает. Ну и правильно, гордиться, вообще-то, нечем — в кабаке морду набили. Чисто теоретически Инночка знала, что женщины, особенно русские, по своей природе жалостливы; что только в животном мире самка, пардон, отдает предпочтение победителю. Но лично ей Виталия Валентиновича особенно жалко не было. По крайней мере, сейчас, утром понедельника, когда сумасшедшая кадриль воскресенья почти забылась, почти стала прошлым. Ее пальцы бодро бегали по клавиатуре, меняя размер, резкость и баланс оттенков фотографий. В поисках композиционного решения будущей страницы мозг не участвовал — Инночка обладала редким чувством внутреннего баланса, и все создаваемое ею, будь то макет детской книжки или сложносочиненная шаль в подарок вечно мерзнущей эстетке Фридке, рождалась, появлялось на свет, исключительно стильным и гармоничным. На всякий вес был противовес, а композиционный центр украшали и дополняли необходимые детали, не отвлекая внимания.
Мозг был занят другим, важным делом, ставшим привычным в последнее время, — самокопанием. Вот почему ей Витку не жалко, а? Вот ему, наверное, больно сейчас, даже чаю с лимоном или кофе его любимого не попьешь — губы ему Славик, боров этакий, просто по зубам размазал. Швы сзади тоже, наверно, болят. Да и чешутся. Инночка вспомнила, как жаловался (мам, ну просто муравьи ползают!) ей Сашка, после того как ему зашили разбитый на тренировке (случайно, мам, честное слово), затылок.
Врет много, потому и не жалко. Сына, «подростка в трудном возрасте» врать — и то отучила. Ну будем надеяться, что отучила. Она не терпела вранья. Скажи честно, и вместе подумаем, как жить дальше, чем можно помочь. Ладно, не можешь сказать, правда совсем неприглядна — ну и молчи в тряпочку, имей мужество не изворачиваться. А тут такая многоходовка: и тебе угроза увольнения, и якобы внезапно вспыхнувшая симпатия, и такие мы хорошие, не пристаем после первого свидания…
С другой стороны, с чего это она так злится? Многие женщины на ее месте сочли бы всю эту историю крайне романтичной: любил всю жизнь и, полностью изменив себя, от внешности и характера до материального положения, нашел способ завоевать… ну не ответную любовь, ладно, так хотя бы симпатию. Которая, кстати, уж себе-то можно признаться, никуда и не делась. И не известно, чем бы все это закончилось, если бы ее сердце было свободно… Стоп. О чем это она, совсем с ума сошла? Это кем же таким твое сердце занято, Лучинина? Каким таким принцем на белом коне?
И в эту секунду зазвонил телефон. Инночка тупо уставилась на белый аппарат, почти погребенный под разным нужным и не нужным бумажным мусором. Это с юга, подумала она. Это с юга, где цветут магнолии, а вместо пчел жужжат пули. А что, ничего невозможного: может же человек позвонить на номер, который был его собственным рабочим в течение пары лет? Она схватила трубку и почти крикнула:
— Да!
— Уф, просто камень с души! — прошепелявил узнаваемый голос в трубке. — Я уж думал, после вчерашней моей исповеди ты и знаться со мной не захочешь. Молча встала и ушла в ночь.
— Привет… — Инночка надеялась, что ей удалось скрыть разочарование. — Как здоровье?
Виталий оценил ее манеру разговора. Так можно было общаться с престарелой тетушкой, которую не навещал две недели, и старушка озадачилась получением законной порции внимания. С гриппующей соседкой по подъезду тоже так общаются.
— А я с утра Светке позвонил и сказал, что в командировку уехал на неделю. Так что кошка бросила котят, пусть резвятся, как хотят. Чего там, полный развал трудовой дисциплины?