Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Да уж, тихий смех в темноте… Теперь она и сама об этом постоянно думала…
В дверь позвонили. Сашка с дискотеки? Рановато…
— Нуся, иди, к тебе Тамара! — мама Томку недолюбливала, но с наличием у дочери подружки приходилось мириться: Тамарин супруг, существо абсолютно безотказное («Подкаблучник, по-другому и не скажешь!») часто помогал Лучининым по хозяйству — мебель передвинуть, полочки повесить, прокладки в кранах поменять.
— Так, Лучинина, чего расселась? — Томка, появляясь даже на открытом пространстве, не говоря уж про помещения, всегда производила впечатление миниатюрного торнадо. В школе они с Инночкой сидели за одной партой, всю жизнь прожили на одной лестничной площадке, дружили с детского сада и по сию пору. Но, что удивительно, будучи похожими друг на друга чисто внешне, были настолько разными по характеру, что только тот, кто видел Томку и Инночку впервые, причем в состоянии полного покоя, лучше спящими, мог это сходство заметить. Все остальные — общие друзья, соседи и родственники — в один голос утверждали: да, только противоположности сходятся. Вот лучший пример: Томка и Инночка.
— С дуба рухнуть, праздник на дворе, а она вяжет! А ну, отрывай задницу от дивана, все уже в сборе!
— Вот грубая ты, Томка, и неженственная… А кто в сборе? И где? И по какому поводу?
— Слушай, Лучинина, ты примерно с Нового года какая-то малахольная! Может, тебя доктору показать? У нас в поликлинике психиатр отличный, Федор Михалыч. Сегодня бабий день, восьмое мартеца, забыла? И Фридка с Катюхой уже двадцать минут над полными рюмками кукуют. А Мишку я выгнала в баню, пусть с мужиками празднуют, восьмое марта без козлов, отличная традиция!
Инночка задумчиво оглядела себя: домашние джинсы, свитер — ее первый опыт на ниве ручного трикотажа, в связи с чем употребляется только дома и на даче, теплые шерстяные носки. Не будет она переодеваться, уютная одежда, перед кем выставляться, перед Томкой и Фридкой, что ли?
Сунуть ноги в тапочки и пересечь лестничную площадку — две минуты. Томка, как всегда, раздула из мухи слона: раскрасневшаяся от мороза Катька, Екатерина Александровна, недавно открывшая для себя прелести новой должности — зам мэра по какой-то трудно произносимой социальной белиберде, — прихорашивалась перед зеркалом в прихожей, а меланхоличная Фрида медленно и печально резала хлеб. На столе красовалась охапка привядшей мимозы — Томкин Мишка не отступал от традиций ни на шаг.
— Ну, бабоньки…
Катька зацепила это отвратительное «бабоньки» на широкомасштабной гулянке, посвященной Катькиному тридцатилетию, и привычное «девочки» навсегда исчезло из ее словарного запаса. А жаль — бабоньками ни Фридка, ни Инночка, ни Катька себя не ощущали. «Интересно, — ехидничала утонченная Фрида, — она, когда старшеклассницам грамоты какие-нибудь выдает, тоже на всю мэрию орет: „Бабоньки!“?»
— За нас, молодых, худых и почти красивых! — Тамара по-гусарски хлопнула полную стопку водки.
— Господи, Тома, что за речевые штампы, ты же интеллигентный человек, доктор… — состроила кислую мину Фрида.
Тут уж взвилась Катька:
— Тамар, налей ей сразу еще одну, а то будет еще полчаса занудствовать!
Ловко разлив водку — «Пуля, пуля свиснуть не должна!», — Тамара, усевшись, поинтересовалась:
— Ну, о чем разговаривать будем? О любви или о мужиках?
— О мужиках Фридке с Инночкой не интересно, Тамар, давай о любви.
— Девчонки, пусть Фрида почитает. Фрид, что-нибудь новенькое, а? — подала голос Инночка. Балагурки притихли.
Фрида была настоящая, в смысле — член Союза писателей, поэтесса, получала стипендию и раз в год выпускала книжки стихов. Как ни странно, но тиражи Фридиных творений, пусть и не многомиллионные, довольно быстро расходились. Инночку это не удивляло: стихи были тонкие, умные, в меру философичные и очень женственные. Катька с Томкой ни бельмеса в стихах не понимали, но гордились: как же, подруги детства современной Сафо. Впрочем, кто такая эта самая Сафо, обе тоже не особо догадывались.
Фрида привычно полуприкрыла глаза. По поводу внешности поэтессы мнения подруг расходились: грубая и неженственная Томка считала бледность, длинный нос и узкие губы признаками желчного характера и анемии («Говорю вам как врач!»), Катька всерьез восхищалась вкусом Фриды (видимо, сознавая полную неприменимость к себе, кустодиевской, кружевных воротничков, шалей и камеи), а Инночка, иногда совавшая свой нос в любимое Сашкино «фэнтези», про себя называла поэтессу легкокрылым эльфом.
— Прерванная любовь, — заявила Фрида и, смутившись, добавила: — Это название.
Последовала, как положено, пауза. Затем она тихо начала:
Кто я? В золотой клетке тела заключенная душа?
Тончайшее устройство — механизм балерины?
Поющая часть скворца, издающая, не дыша,
Колебания воздуха? Сбрасывая личины,
С каждым разом обнаруживаю измененья:
Так тасуются карты, так ветер играет газетой…
Так меняют «любовь» на «просто жить».
Смущенье, как правило, чуждо этому Рубикону.
Пепел, нет, ни ядерной катастрофы, просто «Бонда»,
Запретным огоньком сгребая по хрусталю,
Я равнодушно думаю: уже поздно,
Пора снова в спячку, я больше его не люблю…
И искренне не понимаю, как, плавя мозг,
Ожидание стекало слезами, слезами в ладони.
Не спать по ночам, задавая никчемный вопрос:
«Когда?!» Словно распятый на телефонной Голгофе разбойник…
Но достигнутая цель не понятна, и даже смешна,
Вызвав любовь, как из бутылки — джинна,
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— Вит, это самый дурацкий на свете вопрос. Что ты хочешь от меня услышать? Подарок на то и подарок, что сюрприз. Я, например, такой вопрос только маме своей задаю… И сыну, пожалуй. Причем, маму нужно пытать, потому что она очень экономная. А Сашка — тот просто ждет, чтобы сделать конкретный заказ.
— Чтобы угодить с подарком, надо очень хорошо знать человека…
— Вот и посмотрим, что ты обо мне знаешь. Или думаешь. Или думаешь, что знаешь… — Инночка быстро показала шефу язык и выпорхнула из кабинета, оставив его ломать голову над практически неразрешимой проблемой.
…Что можно подарить женщине, которую безумно любишь и больше всего на свете боишься спугнуть, особенно сейчас, когда вот-вот… Хорошо бы, конечно, сделать предложение. Ну, то есть, нормальное официальное предложение. Он, морщась, вспомнил первый разговор с ней на эту тему: с пустыми руками, с забинтованной головой, обмирая от смущения и страха. Да еще учесть тот момент, что она только-только узнала, что он ее обманывал, и порядком на него злилась. Наверное. Господи, ну и дурака же он свалял! Сейчас можно все обставить по-другому. Розы, много… За кольцом можно в Москву смотаться, время еще есть. Но отказа, тем более на публике, он не перенесет. Значит, что-нибудь не столь откровенное. Традиционное что-нибудь. Французские духи. Ага, вероятность промахнуться — девяносто девять и девять десятых процента. Выпендриться и подарить ей машину? Подарок однозначно дорогой и полезный, да вот одна подробность — она не водит. Тряпки, конечно, исключаются. Если только шубка? Шубка — это хорошо, это классический ход. Шубок много не бывает. Тем более что ни в чем, кроме золотисто-рыжей дубленки, он ее не видел. Он представил себя, накидывающим ей на плечи норку, — темно-коричневую, искрящуюся… Потом вдруг мысленно добавил остальные составляющие этого действия: двор деревенского дома, неизвестные (и наверняка ехидно усмехающиеся) подружки, скептически (а как еще) настроенная мама; презрительный (переходный же возраст) взгляд сына… И все это не самое главное. Самое главное — жара! Все мечтают побыстрее напялить купальники — и бегом на речку, а он, как дурак, с шубой: примерь, дорогая. Посмотрите, девочки, правда красиво? Черт, голова кругом… Виталий щелкнул кнопкой:
— Светочка, пригласите ко мне Полину Георгиевну, пожалуйста.
Та появилась буквально через две минуты, облаченная в белый костюм, выполненный в старинной технике «ришелье», ставшей писком моды для тех, кому за пятьдесят, в это безумно жаркое лето. В этом костюме, который стоил, к слову, немалых денег, главбух была похожа на бригантину, входящую в порт под всеми парусами.
— Хорошо тут у тебя, Виталька, прохладненько.
— Теть, у меня к тебе вопрос есть. Что можно женщине на день рождения подарить?
Полина Георгиевна склонила голову на бок и посмотрела на племянника как на инопланетянина. Потом все-таки решила уточнить:
— Смотря какая женщина…
Теперь настал его черед удивляться:
— Что значит — смотря какая?
— Ну, старая, молодая там, образованная, нет, родственница, опять же…
— Теть, ну что ты говоришь, ей богу, какая еще родственница! Была бы родственница, я бы денег подарил, пусть сама развлекается, хоть молодая, хоть старая.
Полина Георгиевна прищурилась, глядя на племянника:
— Денег… Денег — это, конечно, правильно. Ну так денег и подари, чего умничать лишнего… А и точно, Виталь, забыла я: небось, Инка-то тебя на день рождения пригласила? У нее в августе, я помню. В ресторан или сразу домой?
— Какая разница? — удивился он. — Ну, на фазенду, а что?
— Не скажи. Если домой, то не Инночке надо угождать, а мамке ее, если в кабак с подружками — тут показать себя надо.
— Будут все: и семья, и друзья.
Полина Георгиевна призадумалась, но ненадолго:
— Вот что, Виталька, мы с тобой сделаем…
После того, как была озвучена идея, что именно подарить имениннице, Полина Георгиевна приступила к разработке общей стратегии. Появиться племянничку на месте сбора следовало без опозданий, но не минутой раньше. Потому что пунктуальность всегда производит хорошее впечатление — это раз. А во-вторых, приехать, когда все собрались, — значит познакомиться со всеми сразу, а не дать себя изучать в пять — или сколько там? — серий.
— И вот еще: дом в деревне — это ехать. Постарайся взять к себе в машину Инку с подружками, а не ее мать.
Это заявление тетушки прозвучало уж совсем загадочно.
— Почему?
— Потому, что подружки будут гоготать, а мать тебя будет рассматривать. А пока с девками до места доедете, ты уже освоишься, стесняться перестанешь. Если по хозяйству шуршать надо — за все берись. И вообще, улыбайся да помалкивай. К сыну Инкиному сразу в друзья не набивайся, молодые — они подозрительные. Спросит что — отвечай, а сам не лезь.
Следом были озвучены рекомендации по поводу внешнего вида: появиться надо прилично (встречают по одежке), но с собой иметь во что переодеться, — шорты и футболку, погода позволяет. И еще плавки.
— Теть, а плавки зачем? Я и плавать-то не умею…
— Значит, будешь загорать, — отрезала Полина Георгиевна.
Глава 26
— Ох, что ж я лето так не люблю, ужас какой-то…
Катьке было жарко. Собственно говоря, Катьке, как и всем крупным людям с лишним весом, жарко было всегда. Даже зимой. Катерине по статусу (а как же, работник городской администрации, не нянечка в детском саду и не маляр-штукатур), была положена шуба. Так первое, что сделала горячая Катька, это оттащила обновку в ателье — выпороть утеплитель из подкладки. Принятая мера помогла отчасти, ей все равно было жарко, и в самые стеклянные холода Катька носилась в полушубке нараспашку. Сейчас, когда термометр показывал тридцать восемь в тени, бедная Катерина походила на симпатичный и очень растрепанный помидор, запакованный в белую майку и кургузые шортики, начинавшие свою карьеру в качестве джинсов.