Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Да уж, тихий смех в темноте… Теперь она и сама об этом постоянно думала…
В дверь позвонили. Сашка с дискотеки? Рановато…
— Нуся, иди, к тебе Тамара! — мама Томку недолюбливала, но с наличием у дочери подружки приходилось мириться: Тамарин супруг, существо абсолютно безотказное («Подкаблучник, по-другому и не скажешь!») часто помогал Лучининым по хозяйству — мебель передвинуть, полочки повесить, прокладки в кранах поменять.
— Так, Лучинина, чего расселась? — Томка, появляясь даже на открытом пространстве, не говоря уж про помещения, всегда производила впечатление миниатюрного торнадо. В школе они с Инночкой сидели за одной партой, всю жизнь прожили на одной лестничной площадке, дружили с детского сада и по сию пору. Но, что удивительно, будучи похожими друг на друга чисто внешне, были настолько разными по характеру, что только тот, кто видел Томку и Инночку впервые, причем в состоянии полного покоя, лучше спящими, мог это сходство заметить. Все остальные — общие друзья, соседи и родственники — в один голос утверждали: да, только противоположности сходятся. Вот лучший пример: Томка и Инночка.
— С дуба рухнуть, праздник на дворе, а она вяжет! А ну, отрывай задницу от дивана, все уже в сборе!
— Вот грубая ты, Томка, и неженственная… А кто в сборе? И где? И по какому поводу?
— Слушай, Лучинина, ты примерно с Нового года какая-то малахольная! Может, тебя доктору показать? У нас в поликлинике психиатр отличный, Федор Михалыч. Сегодня бабий день, восьмое мартеца, забыла? И Фридка с Катюхой уже двадцать минут над полными рюмками кукуют. А Мишку я выгнала в баню, пусть с мужиками празднуют, восьмое марта без козлов, отличная традиция!
Инночка задумчиво оглядела себя: домашние джинсы, свитер — ее первый опыт на ниве ручного трикотажа, в связи с чем употребляется только дома и на даче, теплые шерстяные носки. Не будет она переодеваться, уютная одежда, перед кем выставляться, перед Томкой и Фридкой, что ли?
Сунуть ноги в тапочки и пересечь лестничную площадку — две минуты. Томка, как всегда, раздула из мухи слона: раскрасневшаяся от мороза Катька, Екатерина Александровна, недавно открывшая для себя прелести новой должности — зам мэра по какой-то трудно произносимой социальной белиберде, — прихорашивалась перед зеркалом в прихожей, а меланхоличная Фрида медленно и печально резала хлеб. На столе красовалась охапка привядшей мимозы — Томкин Мишка не отступал от традиций ни на шаг.
— Ну, бабоньки…
Катька зацепила это отвратительное «бабоньки» на широкомасштабной гулянке, посвященной Катькиному тридцатилетию, и привычное «девочки» навсегда исчезло из ее словарного запаса. А жаль — бабоньками ни Фридка, ни Инночка, ни Катька себя не ощущали. «Интересно, — ехидничала утонченная Фрида, — она, когда старшеклассницам грамоты какие-нибудь выдает, тоже на всю мэрию орет: „Бабоньки!“?»
— За нас, молодых, худых и почти красивых! — Тамара по-гусарски хлопнула полную стопку водки.
— Господи, Тома, что за речевые штампы, ты же интеллигентный человек, доктор… — состроила кислую мину Фрида.
Тут уж взвилась Катька:
— Тамар, налей ей сразу еще одну, а то будет еще полчаса занудствовать!
Ловко разлив водку — «Пуля, пуля свиснуть не должна!», — Тамара, усевшись, поинтересовалась:
— Ну, о чем разговаривать будем? О любви или о мужиках?
— О мужиках Фридке с Инночкой не интересно, Тамар, давай о любви.
— Девчонки, пусть Фрида почитает. Фрид, что-нибудь новенькое, а? — подала голос Инночка. Балагурки притихли.
Фрида была настоящая, в смысле — член Союза писателей, поэтесса, получала стипендию и раз в год выпускала книжки стихов. Как ни странно, но тиражи Фридиных творений, пусть и не многомиллионные, довольно быстро расходились. Инночку это не удивляло: стихи были тонкие, умные, в меру философичные и очень женственные. Катька с Томкой ни бельмеса в стихах не понимали, но гордились: как же, подруги детства современной Сафо. Впрочем, кто такая эта самая Сафо, обе тоже не особо догадывались.
Фрида привычно полуприкрыла глаза. По поводу внешности поэтессы мнения подруг расходились: грубая и неженственная Томка считала бледность, длинный нос и узкие губы признаками желчного характера и анемии («Говорю вам как врач!»), Катька всерьез восхищалась вкусом Фриды (видимо, сознавая полную неприменимость к себе, кустодиевской, кружевных воротничков, шалей и камеи), а Инночка, иногда совавшая свой нос в любимое Сашкино «фэнтези», про себя называла поэтессу легкокрылым эльфом.
— Прерванная любовь, — заявила Фрида и, смутившись, добавила: — Это название.
Последовала, как положено, пауза. Затем она тихо начала:
Кто я? В золотой клетке тела заключенная душа?
Тончайшее устройство — механизм балерины?
Поющая часть скворца, издающая, не дыша,
Колебания воздуха? Сбрасывая личины,
С каждым разом обнаруживаю измененья:
Так тасуются карты, так ветер играет газетой…
Так меняют «любовь» на «просто жить».
Смущенье, как правило, чуждо этому Рубикону.
Пепел, нет, ни ядерной катастрофы, просто «Бонда»,
Запретным огоньком сгребая по хрусталю,
Я равнодушно думаю: уже поздно,
Пора снова в спячку, я больше его не люблю…
И искренне не понимаю, как, плавя мозг,
Ожидание стекало слезами, слезами в ладони.
Не спать по ночам, задавая никчемный вопрос:
«Когда?!» Словно распятый на телефонной Голгофе разбойник…
Но достигнутая цель не понятна, и даже смешна,
Вызвав любовь, как из бутылки — джинна,
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Ничего, ему просто нужно время, совсем немного времени, он придет в себя и уедет. Не домой, конечно, там слишком много воспоминаний, на север завербуется, там одни мужики, там всем наплевать, какая у тебя рожа уродливая. Он все забудет, он сможет, у него просто нет другого выхода, не помирать же, в конце концов, дядя Леша бы ему не простил. И мамашка будет рада, сколько она пыталась выжить его из отцовской квартиры, наконец-то ее усилия увенчаются успехом. Квартиру можно долго пропивать, на полгода хватит, а то и больше…
«Вопросы решать» пришлось с главврачом. Это был совсем другой представитель медицинской братии, взгляд у него был цепкий, а руки, как выяснилось, загребущие. Несколько позже Инночка поняла, что красногорский хозяин госпиталя ее банально «развел на бабки». Сама виновата, надо было сразу сообразить, что если документы появляются из ящика стола сразу после того, как в нем же исчезают пятьсот долларов, значит, документы там уже были, причем абсолютно законные, а вот доллары туда залетели просто так, по ее, Инночкиной, глупости.
Был уже вечер, а значит, сегодня никуда уехать им с Генкой не удастся. Инночка поняла, что надо позаботиться о ночлеге. Она вышла за ворота госпиталя и попыталась поймать такси. Остановилась первая же машина. Проблема, как выяснилось, была в другом — в Красногорске не было гостиниц. Все приезжие останавливались либо у знакомых, либо снимали жилье в Москве. Есть ведомственная гостиница, что-то типа общежития, и если такую красивую девушку устроит комфорт в рамках минимализма, как то: душ с холодной водой в конце коридора, комната на восемь командированных, которые будут пить-гулять всю ночь, то — пожалуйста, здесь не далеко, можем подкинуть. Инночка поинтересовалась альтернативой. Таксист засмеялся и предложил довезти до местного РОВД, она зайдет и обложит там всех матом. Если не умеет, он с удовольствием ей поможет — напишет текст на бумажке. В этом случае ночлег ей тоже обеспечен. В клетке с бомжами или еще с кем похуже. Между общагой и ментовкой разницы никакой. Так куда рулить прикажете, барышня? Инночка выбрала общежитие.
Ей все равно было, где и как она проведет сегодняшнюю ночь. Главное было сделано. Генку она нашла, документы его выкупила, завтра она купит ему какую-нибудь одежду, на что денег хватит, и они уедут из этого города. Домой. И все будет хорошо.
Глава 31
Ночь, проведенная в ведомственной гостинице, заставила Инночку задуматься: к какому, собственно говоря, ведомству этот райский уголок принадлежит? К ведомству портовых шлюх и досрочно освобожденных растлителей малолетних? Командированные не просто пили-гуляли, они устроили оргию Калигуле на зависть. Конечно, она не выспалась. С опухшими после вчерашнего безостановочного плача глазами, Инночка внешне не сильно отличалась от соседей по гостинице, разве что встала рано. Надо было найти в незнакомом городе место, где можно дешево купить куртку, джинсы и какие-нибудь ботинки. Ехать за всем этим в Москву, а потом возвращаться за Генкой — еще день потерять. Размеров одежды она не знала, но это ерунда, конечно, пусть будет лучше велико, чем мало. Вот с обувью было сложнее. И денег оставалось не густо, а еще до Москвы ехать, потом до Курского вокзала добираться, билеты на поезд покупать, да и по родному городу лучше тоже не на трамвае.
Сначала одежда. Совета она спросила у дежурной по гостинице. Оказалось, рынок совсем рядом, в двух кварталах по этой же улице. Инночка без проблем нашла убогую, на двадцать палаток, барахолку, купила джинсы, свитер, носки, ботинки и куртку. Можно было возвращаться в госпиталь.
На этот раз она и не подумала передохнуть на лавочке, покурить, представить встречу. Она уже ничего не боялась. Бегом влетела в знакомый корпус, бегом миновала отвратительный зеленый коридор, и только у самой двери притормозила — отдышаться. Сегодня она и постучалась, и поздоровалась, и извинилась — палата все-таки мужская, вдруг кто не одет. Сегодня на нее и посмотрели с интересом: вчера Генка вернулся, еще более нелюдимый, чем обычно, и на вопросы, что это за красотуля такая его навестила, не отвечал. «Красотуля» появилась повторно — следовало ожидать развития событий. Инночка, еще не остывшая от радости по поводу удачных — в смысле, денег хватило — покупок, быстро подошла и поцеловала Генку в щеку. Он, проснувшийся сегодня с мыслью, что вчера у него совершенно точно были галлюцинации, впал в ступор, как только увидел Инночку в дверях. Поэтому ни отвернуться, ни уклониться от проявления ее чувств, в искренность которых он не верил, просто не смог, не успел.
— Я все купила, одевайся, я за дверью подожду! — выпалила она.
Генка, наконец обретший дар речи, сказал:
— Ин, я ничего не понимаю. Что ты купила, куда одеваться, зачем ты подождешь за дверью?
— Будешь одеваться прямо так, при мне? Ну, одевайся, мы едем домой.
Он вытряхнул содержимое принесенного Инночкой пакета на одеяло, несколько секунд рассматривал шмотки, а потом заявил:
— Ничего не получится. Здесь нет трусов.
Мужики дружно захохотали, Инночка залилась краской: мысль о таких интимностях просто не приходила ей в голову.
— Послушай меня внимательно, Воронцов. Если это твоя единственная проблема, то я от всей души советую тебе забыть о ней. Сейчас я выйду за дверь, и если через пять минут тебя не окажется рядом, я разнесу эту вашу лавочку к чертовой матери. И начну с твоей бестолковой башки. Пара подзатыльников добавит тебе ума.
Вся палата, семь человек, уже не просто хохотали, а буквально корчились в судорогах. Мужик лет пятидесяти, полковник, тяжело контуженный три месяца назад там же, на юге, вытирая слезы, с восхищением сказал: