- О чем?
- О к-кооптации. Можно ли к членам избранным приобщать членов к-кооптированных. П-преинтересный вопрос!
- Охота этим заниматься!
- А! Вон вы какая! А у нас п-полагают, что от этого зависят судьбы неб-благодарного отечества! Я лично стою на почве в-возможного несоответствия личных убеждений личному п-пов-ведению, и меня, кажется, исключат из партии.
Бодрясин, конечно, шутит. В партии его уважают и побаиваются, как человека умного, прямого и преданного революционному делу.
- Неужели и Надя Протасьева, и Вера, и Петровский этим заняты?
- А непременно! Они, кажется, примкнули к антик-к-ко-оптаторам и соответственникам. Впрочем, Петровский, я думаю, воздержался; он сегодня купил новый костюмчик, довольно х-хо-рошенький, только рукава коротки.
- Вы его не любите?
- Петровского? Я вообще любви по мелочам не расточаю, а на большую не имел еще случая.
- Как людям не скучно!
- А чем же, Наталья Сергеевна, заниматься?
- Да уж лучше, вот как я, валяться на постели.
- Вам хорошо, вы - отставная героиня на покое. А мы - люди п-подначальные и обязаны заниматься самоусов-вершенствованием. Отличное слово, только очень трудно произносится. Попробуйте-ка.
- Что? Самоусовершенствование?
- У вас хорошо выходит. А я больше раза в день не могу выговорить.
Бодрясин недавно вернулся из России, куда ездил нелегально, будто бы по делам перевозки литературы. Но Наташа знала, что дело шло о пополнении рядов эсеровской боевой организации, сильно обескровленной и нуждавшейся в притоке новых сил. О российских настроениях он рассказывал:
- Люди сведующие утверждают, что сейчас в России д-дураков осталось чрезвычайно мало, и все очень торопятся наверстать п-потерянное в смысле личных переживаний. Я, конечно, не осуждаю, но с удивлением смотрел, как быстро люди меняются, особенно молодежь. В Ярославле, например, была небольшая группочка, хорошо подобранная. Ну и оказалось, что все заделались п-поэтами-символистами, а также изучают п-по-ловой вопрос. И убедили меня, что я чрезвычайно отстал от века. И я понял, что действительно отстал. Однако в-водку мы п-пили, и я, знаете, всех п-перепил, а они ослабели и стали тихо скандалить, так что я п-предпочел скрыться.
Бодрясин любит притворяться циником - но никого этим не обманывает. С Наташей он откровеннее, чем с другими.
Они молчат и смотрят на огонь камина. Бодрясин не спрашивает, но Наташа знает, что он ждет, когда она заговорит о деле.
- Я вам сегодня обещала ответить.
- Это не спешно.
- Все равно нужно. Я все-таки сначала хочу осмотреться и отдохнуть.
- Од-добряю.
- Вы вправду одобряете?
Бодрясину поручили поговорить с Наташей об ее вступлении в боевую группу Шварца. Он выполнил поручение с неохотой, но выполнил. Не убеждал, не советовал, не отговаривал,- просто передал о желании Шварца и других. Даже не сказал, что сам с этой группой тесно связан. Она обещала ответить сегодня.
По-видимому, такого ответа он и ждал.
- Одобряю искренне. И не потому, что не верю в дело или не верю в вас, а потому что так для вас лучше, торопиться не нужно.
- Я себя здесь еще как-то не определила.
- Вот именно. А тут нужно либо слепо, либо по х-хладному разуму, как мы, грешные.
- Вы - по хладному разуму?
- А как же! По чувству, Наталья Сергеевна, я и мухе зла не желаю, хотя она кусается. Ей, мухе, тоже жить хочется. А по х-хладному разуму - готов ей обломать крылышки, пожалуйста! Одним словом - дело конченое. Хотите, я вам п-про-читаю апостола?
- Слушайте, Бодрясин, почему вы такой не простой?
- А нет, я, собственно, простой. Но скажу вам прямо - вы меня даже обрадовали. А почему - потом вам расскажу, сейчас не в ударе. Что же до апостола...
- Какого апостола?
- Ну, как в церкви читают. Вы давно в церкви не бывали? А я, вы знаете, из семинаристов. Могу апостола или многолетие. Иногда упражняюсь - и выходит весьма в-велегласно. У меня к-консьержка в ужас приходит, они ведь не понимают всей к-красоты.
- Вы, значит, серьезно говорить не хотите?
Бодрясин повернул лицо к Наташе, и лампа осветила уродливый рубец на его
скуле.
- Слова, Наталья Сергеевна, не серьезны, а мысли мои серьезны. И от этих мыслей иногда хочется уйти подальше. Совсем далеко! Так что не сердитесь.
- Я не сержусь, а мне иногда вас жаль.
- Чувство хорошее. И мне тоже. Я себя, в общем, люблю и жалею, но нельзя же в этом п-преувеличивать! Вы обедать пойдете?
- Нет, Анюта купит и принесет чего-нибудь. Оставайтесь с нами.
- Тогда, знаете, я спущусь и куплю вина и чего-нибудь там вроде сыру. Мы устроим дру-жескую трапезу, и я п-подробно расскажу вам о к-кооптации и несоответствии. А вы расскажете о п-пустыне и верблюдах. Можно? И будет прек-прекрасный вечер!
МАМЕНЬКИН СЫНОК
У Петровского, действительно, новый костюм, и неплохой, из английской материи. Но быть элегантным Петровскому не удается, как не удавалось и в России, даже не помогает хорошо заглаженная складка брюк. Неудачен цвет галстука, недостаточно блестят башмаки, форма мягкой шляпы выдает русского. Нужна еще уверенность в себе, и этой уверенности у Петровского нет.
А между тем ему положительно везет. Это уже не тот неудачливый юноша Петровский, ко-торому жандармский ротмистр говаривал в Москве на конспиративной квартире: "Отвратительно вы работаете. Петровский! Прямо вам говорю - так у нас ничего не выйдет. А вы еще о прибав-ке!" Теперь и опыта больше, и положение совсем иное: он действительно свой человек в партий-ной среде, и Москва возлагает на него надежды. Нет и в деньгах прежней нужды Петровского не стесняют, только бы работал честно и усердно.
Для вида он - студент Сорбонны; как легальный, имеет возможность ездить в Россию. В партии ему не дают серьезных поручений, но могут и дать. Он ждет, осторожно укрепляя связи, не проявляя особой воинственности, не измышляя никаких "событий", ограничиваясь осведомлени-ем своих московских покровителей. Им довольны - доволен и он. Его карьера зависит от выдер-жки и он готов ждать.
Недавно он познакомился со Шварцем и, кажется, Шварцу понравился. Что такое Шварц - отлично известно Петровскому: глава боевой организации, будто бы распущенной после провала в Петербурге,- но разве может Шварц оставаться бездеятельным? Где-то и что-то Шварц готовит! Спрашивать об этом, конечно, нельзя не только Шварца, но и других, к нему близких.
Петровский - добрый товарищ, скромный, всегда готовый помочь в нужде. Сам не нужда-ется: у него в Москве мать, небогатая, но с достатком. Материнские письма Петровский охотно читает вслух. Она пишет: "Ради Бога, учись хорошенько и береги здоровье!" В шутку Петровского называют маменькиным сынком, но в общем любят.
Может быть, у Петровского и нет в Москве никакой матери, ни бедной, ни богатой; но ведь письма от нее приходят и деньги получаются! И сам он пишет ей аккуратно, опуская письма по вечерам в почтовом отделении на улице Клод Бернар.
В последнем письме Петровского к матери были строки:
"Дорогая мамочка. Деньги получены, спасибо. Я писал тебе, что познакомился с милым Ш. На днях опять с ним виделся. Он очень участлив. Покаялся ему, что наука меня не удовлетворяет и что хочется живой и настоящей работы. Он сказал: "подождите, придет и ваше время". Потом спросил, мог ли бы я съездить в Россию по маленькому делу. Я ответил, что конечно".
Дальше писал о других встречах - все в том же откровенном тоне преданного сына, уверен-ного, что мать его одобрит.
И правда, в ответ он получил:
"Старайся, милый, подружиться с таким дельным и нужным человеком. При надобности приезжай повидаться. На расходы вышлю, но будь умереннее, позже это окупится. Сообщи, как твой новый друг думает проводить лето".
Получив письмо. Петровский с довольным видом гулял по бульвару Сен-Мишель. На него приветливо смотрели окна магазинов,- превосходные воротнички и яркие галстуки. Сам он смо-трел на лица проходивших женщин как это и понятно в молодые годы - и думал о том, что, при житейской удаче, все делается доступным человеку: и предметы, и рестораны, и женщины.
На повороте встретился с Бодрясиным, который спешил и только кивнул. Петровский подумал: "Вот этот мне не очень нравится! Шварц гораздо лучше".
И решил - хотя это нелогично - чаще видаться с Бодрясиным и, если можно, посидеть с ним и выпить, притвориться опьяневшим и покаяться и ему в том, в чем признался Шварцу: что спокойная жизнь и ученье наскучили и что душа просит иного, если нужно - бурь, подвига, самопожертвования. Потому что ведь нельзя же сидеть за границей без дела, когда там, в России, гибнут последние герои, а деспотизм поднял голову! Но только нужно покаяться в этом осторож-но и тонко, потому что Бодрясин - человек грубоватый и недоверчивый.
Втянутый в большую игру - игру своей и чужими жизнями,- Петровский пытался чувст-вовать себя героем или, по крайней мере, большим авантюристом. Но гораздо чаще он испытывал страх: а вдруг узнают, что у его мамы седоватые полковничьи усы и жилистая шея, а ее интерес к заграничным товарищам сына преувеличен? Не так же ли провалилось много больших и малых деятелей, которых в разговоре сам Петровский называл предателями и провокаторами. Придет день - и на шее нежданно затянется веревка! Затянут ее те же Бодрясин или Шварц, и тогда не спастись, а если и ускользнешь - все равно окончена житейская карьера. И тогда никакая мама не поможет; напротив, эта мама первой отвернется и бросит его на произвол судьбы.
В минуты такого малодушия Петровский робкими шагами входил в ресторанчик или в биб-лиотеку, где встречались эмигранты. Подходя, наблюдал, нет ли на лицах вопроса или подозрения, и успокаивался, услыхав приветливое: "Куда вы запропастились, Петровский?" или: "А вот и он в новом костюмчике!". На улыбки он отвечал улыбкой и усаживался рядком, уверенный, что еще день выигран.
Никаких особых "сомнений" или раскаяний Петровский не испытывал; случалось это в Москве в начале его знакомства с "мамой", но давно прошло. Маленький и неопытный шулер возмужал, втянулся в игру, имел от нее достаток, даже иногда любовался своей двойной жизнью. Товарищи считали его парнишкой средних способностей, малым - простаком; но простаками были они сами,- и это доставляло Петровскому и удовольствие и оправдание: пусть так думают!
И он не обижался, когда его называли шутя маменькиным сынком; только принимал смущенный вид и неловко отшучивался.
ДВЕ ЧАШКИ КОФЕЮ
Сидя у Наташи перед камином и пристально глядя на горящие угли, Бодрясин говорил:
- За эту неделю, что я у вас не был, со мной вышел прек-к-курьезнейший случай. Хоть это и т-тайна, но вам могу рассказать. Был я только что в Бельгии и ездил туда уб-бивать ч-человека.
Сразу не поймешь, когда Бодрясин говорит серьезно и когда шутит. Судя по тому, что он больше обычного заикается, нужно думать, что за шуткой кроется серьезное.
На своем обычном месте, в уголке кровати, опершись локтем на подушку и подобрав ноги, Наташа голубыми глазами смотрела на его освещенное отблеском камина и обезображенное шрамом лицо.
- Нужно вам сказать, Н-наталья Сергеевна, что я до сей поры человеков не убивал, не приходилось. И как-то не собирался, потому что я - личность с яркими приметами, неудобная для выступлений.