На третьи сутки, ожидая вызова на прогулку, привел себя в полный порядок, крепче подпо-ясал штаны, проделал руками гимнастику, поиграл мускулами, подтянул сапоги, застегнул пид-жак, даже пригладил волосы и прочно надел кепку. Вышел на прогулку бодро и весело, напевая песенку, так что даже надзиратель сам заговорил:
- Чему рад?
- А как не радоваться! Ноне на выпуск!
- Жди!
Тот же вчерашний надзиратель сегодня несколько рассеян: надоело ему целый день шагать по двору рядом с арестантами. Отстал на три шага, а на повороте оказался впереди арестанта, к нему спиной. И в то же время к часовому у ворот подошла девочка с корзинкой, наверное, дочка. Николай Иванович быстро провел рукой по борту пиджака, все ли пуговицы застегнуты, другой рукой нахлобучил кепку - и исчез.
Он исчез внезапно, сам не рассчитывая на такой успех. В три легких прыжка оказался у забора, подскочил, подтянулся, едва коснулся забора коленкой - и ветром перебросил тело. Перепрыгнув, быстро пересек мостовую и вбежал в калитку ворот противоположного дома. Двор был пуст, и было и там нетрудно прыгнуть через забор во двор соседний - но на той же самой улице. Дальше было хуже - и сразу план рушился: на высоком заборе целый частокол гвоздей. Пока думал, как быть, подбежал дворник:
- Что за человек? Чего надо?
Николай Иванович жалостливо посмотрел и потер живот:
- Нужно, братец мой, пристроиться. Очень гороху поел, сил нет!
Но дворник неглуп:
- Живот болит, а через заборы прыгаешь! Много вас тут шатается.
Николай Иванович выхватил из кармана футляр от очков и направил в голову дворника:
- А ты молчи, убью - и не пикнешь!
Тот оробел и попятился в сторожку. Еще пригрозив футляром, Николай Иванович отступил к воротам, вышел и оглянулся. Он был наискосок от ворот участка. У ворот была суета, выбежал часовой, вылетел растерянный надзиратель, выскакивали городовые, озираясь по сторонам. На углу улицы топтался с револьвером околоточный надзиратель.
Если бежать - увидят и поймают. Николай Иванович, поигрывая футляром, тихо перешел улицу обратно к воротам участка. Все глядели по сторонам и на него не обратили внимания. Тогда он, так же тихо и степенно, вытирая нос платком, пошел к углу улицы, где все еще стоял околото-чный, не знавший, куда направить погоню. Несколько городовых обогнало Николая Ивановича, один даже толкнул его на бегу локтем. Спокойно дойдя до угла, Николай Иванович приостановил-ся около полицейского чина и вежливо спросил:
- В чем дело, ваше благородие?
Околоточный, не оборачиваясь, отмахнулся:
- Проходите, господин, проходите!
Николай Иванович послушно, не ускоряя шага, повернул направо. На его счастье, по улице шел трамвай. Он выждал минуту, прыгнул на ходу. Трехрублевка оказалась засунутой за подклад-ку пиджака. Кондуктор дал сдачу, но пассажир ехал недолго - сошел на второй остановке прямо у казенной винной лавочки.
Из винной лавочки, держа в руках полбутылки водки, вышел веселый загулявший мастеро-вой, у забора отбил сургуч, хлопнул по донышку, отхлебнул. Душа нараспашку, пиджак на одном плече, кепка на затылке, на лице радость и радушие, но ноги действуют исправно.
У торговки купил фунтик земляники, перемазал весь рот и быстро зашагал, мурлыча песен-ку, лица не скрывая, по улицам гостеприимной Москвы. Хотя она и гостеприимна, а все же лучше, ради приятной прогулки, забраться куда-нибудь подальше за Москву, в дачную местность.
Погода была хороша, а Николай Иванович, пешком пройдя Сибирь, не стеснялся дальних расстояний.
ГОВОРЯЩИЙ ПУДЕЛЬ
Человек небольшого роста и дурной наследственности, слишком неразвитой, чтобы понять безумие роли, которую ему приходилось играть, приехал из Петербурга в Гессен-Дармштадт, в замок Хобург. Хотя в личных качествах этого человека никто не заблуждался, но каждый его шаг вызывал внимание всего мира и толковался тонкими политиками. Объяснялось это тем, что и сам этот человек и несколько его предков были русскими царями.
Совершенно особый интерес к приезду Николая за границу проявила группа молодых людей на острове Олерон, во Франции. Небольшой остров покрыт сосновым лесом, его северная часть выдвинута в океан и слабо заселена, а в южной части, близкой к материку, небольшие курорты. Группа русских обзавелась большой дачей в отдаленном конце, где на километры тянется пляж, море в отлив уходит недалеко, дачников почти нет, а население занято добыванием сосновой смолы и работой на устричных промыслах.
В том, что маленького человека нужно убить, никто не сомневался. Для его убийства были собраны небольшие средства, и целый ряд молодых людей высшим счастьем для себя полагал погибнуть за это на виселице. Но странность этих людей была в том, что каждое свое действие они согласовали с принципами, выработанными для них революционной партией, иначе говоря другой кучкой молодых и старых людей, менее решительного поведения, но признанных особо авторитетными в нравственной оценке человеческих деяний и их целесообразности. Центральный Комитет принципиально был против, а практически колебался, можно ли убить царя за границей, которая дает безопасный приют революционерам и эмигрантам.
Пока вопрос обсуждался, группа на острове Олерон торопилась изучить положение и выяс-нить возможности. И, конечно, ни международная полиция, ни сам гость замка Хобурга никогда бы не догадались, что для изучения поставленного вопроса избранное лицо немедленно выехало в Лондон для занятий в Британском музее.
В Лондоне Бодрясин покупал ворохи газет, прочитывал все заметки о первых днях пребыва-ния царя в Гессен-Дармштадте и по нескольку часов проводил в библиотеке за изучением планов и чертежей, имеющих отношение к Гессен-Дармштадту, и в частности к замку Хобург. В его распоряжении был пятидневный срок,- и этого срока оказалось вполне достаточно, чтобы решить судьбу Николая: выяснилось, что убить его можно и, конечно, несравненно легче, чем в Петербурге. Судя по газетам - царь даже ходит по улицам! На шестой день Бодрясин, всегда в делах аккуратный, вернулся во Францию, в старый гугенотский городок Ла-Рошель, откуда трижды в неделю уходил пароход на остров Олерон.
Он вернулся вечером, а пароход уходил рано утром. В большом коммерческом отеле, поблизости от порта, он занял комнату и лег спать.
Окна комнаты выходили на площадь, где немолчно гудела карусель, срывались и грохотали вагонетки американских гор, визжали и трещали лотерейные диски, в каждом праздничном балагане гремела своя музыка. Все эти звуки одновременно врывались в окно. Площадь была залита светом электрических рефлекторов, и ни ставни, ни занавеска не могли преградить доступ в комнату световым зайчикам. Бодрясин провалялся в постели до полуночи, а когда огни потухли и шум стих, распахнул окно и стал смотреть на площадь, где рабочие не спеша убирали празднич-ные балаганы.
Сна не было.
Бодрясин был сыном сельского батюшки и родом из Уфимской губернии. Ему повезло: из семинарии он попал в Казанский университет. Дальше - довольно обычный путь "мыслящего": участие в студенческом движении, временная ссылка, возврат, опять беспорядки, тюрьма, бегство, опять тюрьма, Сибирь, где его искалечили на этапе, опять бегство, революция, жизнь в Финляндии и эмиграция. За четыре года эмиграции он трижды побывал нелегально в России по партийным делам, вошел в боевую группу Шварца, но "особые приметы" - шрам через все лицо - ограни-чивали его боевое участие малыми услугами, вроде последней лондонской командировки.
Глядя на уснувшую площадь, Бодрясин продолжал думать о том, о чем думал все эти дни. Шварц лично выступить не может, он - командир, а не исполнитель. И тут уместнее всего женщина. Которая из четырех? Конечно не Дора, преданная и недалекая уже не молодая девушка, пригодная на роли хозяйки конспиративной квартиры. Ксения Вишневская, партийная "богороди-ца", неизвестно зачем остается в группе: она совсем больна. Значит - либо Наташа, либо Евгения Константиновна. Наташа не знает ни немецкого, ни английского языка и на роль дамы-туристки совсем не годится; и Наташа, привлеченная Шварцем, собственно, еще не может считаться членом боевой группы. Евгения Константиновна, если захочет, будет лучше всех у места. С нею должен ехать, конечно, Шварц и еще хоть один помощник, но, конечно, не Петровский, юноша не испы-танный и пустоватый, неизвестно зачем обласканный Шварцем.
При свете фонаря старый сторож беседовал с пуделем. Старик что-то жевал, вынимая из свертка, а пудель ждал, когда и ему перепадет кусочек. От нетерпения он повизгивал, топтался ногами и быстро махал хвостом. Шамкая, старик говорил наставительно:
- Veux-tu taire?* Помолчи! Первым делом- сам хозяин; а потерпишь получишь остаток.
* Замолчишь ты? (Фр.)
В тишине площади голос старика доносился с гулкой отчетливостью.
Бодрясин, наблюдая мирную картину, думал:
- "Сам хозяин" и распорядится. Шварц умен и смел. Но последний петербургский провал группу обескровил! Разве это те люди! Пожалуй, только Ринальдо, свежий и здоровый человек, напоминает прежних. Ринальдо нужен для России, если здесь не будет удачи. Остальные - осколки разбитой армии. Нужны молодые и сильные,- а где их взять? Ринальдо и Наташа?
Закрыв глаза, Бодрясин представил себе красивого молодого ученого, которого называли то Ботаником, то Ринальдо и имени которого никто, кроме Шварца, не знал. В группу Ринальдо вошел недавно, бросив ученую командировку и превратившись в испанца. В планах Шварца Рина-льдо была отведена особая роль, если, конечно, удастся вернуться к террористической работе в России. А рядом с Ринальдо - Наташа, загорелая, надышавшаяся сосновым воздухом, не похожая на всех остальных женщин группы.
Старик на площади отчетливо наставлял пуделя:
- Вот ты теперь поел и улегся штопором. А какова твоя обязанность? Ты мой помощник, ты - сторож. И тебе спать не полагается. Хозяину подремать можно, а ты должен смотреть, все ли в порядке.
Прохладный морской воздух и тишина звали дремоту, мысли и образы ленивее шевелились в голове Бодрясина. Мирная болтовня старика-сторожа, гулкие, гравированные на камне шаги. Бодрясин даже не сразу удивился, когда пудель, в ответ на наставленья, ответил по-русски:
- Как видите - стараюсь.
Измененным голосом, тоже по-русски, старик сказал:
- В такие моменты, мой дорогой, карьера делается, не упустите!
Бодрясин очнулся, перевесился за окно и взглянул вниз. У подъезда отеля прощались двое мужчин. Говорили тихо, но каждое слово доносилось печатным.
- Ну, - желаю успеха. И будьте осторожны прежде всего.
Знакомый Бодрясину голос ответил:
- Не беспокойтесь.
- И помните - в случае чего...
- Ну конечно.
Стукнула дверь, и они поспешно простились. Один вошел в отель, другой помахал ему рукой и пошел обратно через площадь, оттискивая шаг.
Его фигура и походка были Бодрясину незнакомы. Боясь, что он обернется, Бодрясин ото-шел от окна в глубь комнаты. Затем подошел к двери, тихо ее приотворил и прислушался. Шагов слышно не было, но в одном из этажей отпирали дверь ключом.
Бодрясин завесил окно, лег в постель и шепотом сказал вслух:
- К-каждый имеет право на таинственные з-знакомства. Ч-черт возьми!
ДАЧА НА ОСТРОВЕ
Остров Олерон приблизился к материку южным концом, а северным ушел в океан. На южном курорты, на северном сосновый лес и невзрачные селенья рыбаков. Пляж тянется на много километров, но пользуются им немногие только по праздникам. Дачников почти нет. Этим летом поселились в самом лесу, в большом деревянном доме, вытянутом в барак, русские. Живут барственно, купаются дважды в день, играют в крокет и теннис, по утрам сами ходят на почту за письмами. Не часто, то один то другой, ездят на пароходе в Ла-Рошель.