— О, бля… Дожили. Перестроились… — только и смог сказать Федор Николаевич.
За соседним столиком трое военных летчиков — подполковник, майор и капитан, пили из фужеров шампанское пополам с коньяком. Пьяными и блудливыми глазами они в упор разглядывали чужих женщин, время от времени подполковник протягивал капитану двадцатипятирублевку и хрипло говорил:
— Отнеси. Пусть еще споет за Одессу!..
Белоснежный детина с ловкостью фокусника принимал «четвертак», делал знак оркестру и, выждав четыре такта вступления, начинал:
— «В тумане скрылась милая Одесса, золотые огоньки…»
Что бы ни пел детина — все танцевали только фокстрот.
— Ну, так мы придем в Одессу на месяц позже! — кричал Марксен Иванович. — Вася! Закусывай сейчас же!.. Арон! Куда ты смотришь? Положи Васе ветчинки… Вы столько лет ждали этого момента. Так подождите еще месяц — ничего страшного. На барже отдохнете, наберетесь сил и в Одессу придете готовыми ко всему…
— Шо я слышу? — прохрипел подполковник и с полным фужером, качаясь, подошел к Марксену Квановичу. — Не, шо я слышу?! Сплошной разговор за Одессу!.. В этом городе трех, мать их за ногу, революций, в этой, извиняюсь, обосранной колыбели, люди говорят за мою милую, родную Одессу?! Разрешите представиться — военный летчик первого класса подполковник Ничипорук…
Подполковник даже попытался щелкнуть каблуками, но пошатнулся, и если бы Арон вовремя не подхватил его, на Вооруженные силы могло бы лечь пятно позора.
— Вы лучше присаживайтесь, товарищ подполковник, — сказал ему Арон.
— Зови меня просто — Леха, — прохрипел Ничипорук.
Этой ночью «москвич» снова стоял у кильблоков «Опричника». Но теперь в нем, на правах полновластного хозяина, спал мертвецки пьяный Федор Николаевич, и в такт его булькающему, рыдающему храпу в стареньком «Москвиче» что-то ритмично дребезжало и позвякивало…
В уже почти обжитой каюте «Опричника» при полном электрическом свете (украденном с соседнего фонарного столба) гуляли «под большое декольте» Арон, Вася, подполковник Леха, майор Аркаша и капитан Митя.
Во главе стола сидел улыбающийся и единственно трезвый Марксен Иванович и прихлебывал обжигающий чай, держа большую фаянсовую кружку двумя руками.
— Нет, Леха!.. Ты чего-то явно не понимаешь! — кричал Вася. – Она только длины — семнадцать метров!!!
В ответ все три летчика оскорбительно захохотали.
— И в высоту, с кильблоками — четыре!.. — добавил Арон, чем вызвал еще больший взрыв веселья со стороны представителей военно-воздушных сил.
— Ой, я сейчас умру!.. — хрипел Леха. — Митя! Наливай!..
— А то, что она весит тринадцать тонн, это ты понять можешь?! — в отчаянии прокричал Вася. — Да еще центнер консервов, крупа, инструменты!.. Наши собственные шмотки, наконец!
— Ой, ой… — заходился Леха. – Не, чижики, вы слышите?! Если я счас не выпью, я просто не знаю, что будет!!!
— Васенька! Арончик!.. — сквозь смех и слезы прокричал капитан Митя. – Вас на сцену — Мише Жванецкому делать нечего!.. Скажи, Аркаша?
— Жуткий, повальный успех! — подтвердил майор. — Они всех комиков по миру пустят, да, командир?
— А то! — прохрипел подполковник Леха.
Арон и Василий были откровенно растеряны. Марксен Иванович тоже пребывал в легком недоумении.
— Подождите, ребятки… Леша, Аркадий, Митя! Вы, что, серьезно это? — спросил Марксен Иванович.
— Не, Марксен Иванович, — отрицательно качнул головой подполковник Леха. — Пока это было не серьезно. Пока что это был чисто одесский треп. А теперь, ша!
И за столом стало тихо.
— У всех налито? — спросил Леха, оглядел стол и сам себе ответил: — У всех. Тогда три минуты попробуем быть серьезными. У меня экипаж — восемь чижиков. Классные чижики! Где сейчас остальные пять, меня не колышит. Лишь бы они к сроку были на базе у самолета. Если я что скажу не так — мой второй летчик Аркаша и мой штурманец Митя меня поправят. Я разрешаю. Несколько лет мы с чижиками каждый день летали в Афган. Мы возили туда живых мальчиков, а обратно привозили мертвых. И за это мы получали чеки Внешторгбанка и ордена… Теперь все иначе. Теперь мы перестроились и перековали мечи на орала. Теперь мы играем в конверсию. Теперь мы возим тихие мирные грузы. Хотя, что может быть более тихим и мирным, чем двести гробов с мертвыми мальчиками? Неужели тот двухэтажный разобранный дом с ваннами и туалетами, всего на восемь комнат и гаражом на две машины, который мы сегодня приволокли из Одессы в Ленинград от нашего одесского жулика-генерала — вашему ленинградскому жулику-генералу, чтобы вашего не обвинили, что он построил себе дачу, используя служебное положение. А называется наш рейс — Советская Армия помогает народному хозяйству! Так неужели после всего этого дерьма мы не можем запихать вашу паршивую лодочку… семнадцать метров!.. тринадцать тонн!.. Тьфу!!! в наш замечательный аэроплан, со всеми вашими бебихами, и через три часа вы увидите нашу Одессу, а еще через пару дней выйдете в открытое море и поплывете навстречу своей судьбе… И не волнуйтесь, Арончик и Вася. И вы, Марксен Иванович, умоляю, не нервничайте. После погрузки вашей яхты в нашем самолетике еще найдется место для пары пульмановских вагонов.
Как яхта по небу летала
Нет, не хвастал пьяный подполковник Леха! Не напрасно ржали над Ароном и Васей майор Аркаша и капитан Митя!..
Когда «Опричника» в родных кильблоках, установленных на какие-то огромные салазки, трактор-тягач по аппарели втаскивал в гигантское чрево Лехиного самолета, казалось, что сказочный кит с распахнутой пастью заглатывает маленькую, робкую сардинку!
Таких невероятных самолетов, с печально опушенными концами крыльев, с четырьмя циклопическими двигателями, висящими на пилонах у самой земли, ни Арон, ни Вася, ни даже Марксен Иванович никогда не видели.
Они стояли с раскрытыми ртами, а командир этого фантастического летающего сооружения — уже не в кителе, а в аккуратной кожаной куртке, абсолютно трезвый и чисто выбритый Леха Ничипорук горделиво усмехался и говорил:
— Это же не аппарат, это же чудо! А, Марксен Иванович?
И Марксен Иванович мог в ответ только потрясенно развести руками…
Потом это чудовищное, до уродливости пузатое дитя суперсовременной авиационной техники взревело всеми двигателями, коротко пробежалось по взлетной полосе и вдруг круто взмыло в серое ленинградское небо, с каждой секундой становясь все изящнее, стремительней и прекрасней…
В кабине летчиков, в левом командирском кресле, за штурвалом сидел теперь жесткий, предельно собранный подполковник Леха Ничипорук.
Справа от него — второй пилот майор Аркадий. Где-то далеко внизу и впереди штурман капитан Митя.
А за спинами командира и второго летчика — радист, техники, стрелки, инженер… все с наушниками на головах, с ларингофонами на шеях. Каждый на своем месте. Каждый делает свое дело. Каждый понимает друг друга с полуслова.
— Штурман! — хрипит Ничипорук в ларингофон.
— Слушаю, командир! — мгновенно откликается Митя.
— Займем эшелон, свяжись с нашей базой тяжелых вертолетов, с полковником Казанцевым!
— Есть, командир!
— Когда выйдет на связь, пусть переходит на наш канал. Он знает. Понял, штурман?
— Так точно, командир!
Второй летчик понимающе улыбнулся. Ничипорук подмигнул ему:
— На хер мне нужно, чтобы мои разговоры с Гришкой Казанцевым на магнитку писались! Имел я их всех в виду…
В огромном дрожащем фюзеляже раскрепленная яхта занимала в лучшем случае одну треть пространства, а сидящие на откидной скамейке Марксен Иванович, Арон и Вася казались маленькими и несчастными существами, замурованными в гигантский железный ящик.
Марксен Иванович вязал свою нескончаемую жилетку, Арон дремал, а Вася хлопотливо проверял документы:
— Паспорт раз… Паспорт два… Паспорт три. Есть!.. Справка на валюту… Кот наплакал! Есть… Технический паспорт… Есть… Регистровое удостоверение? Есть!.. Слава богу! Марксен Иванович… У вас приглашения с собой?
— Да, Васенька.
— Оба экземпляра?
— Оба, оба. Не волнуйся.
Они даже не заметили, как к ним подошел Ничипорук.
— Ну, как, мужики? Не душно, не тесно? — прохрипел он.
Арон всхлипнул со сна, открыл глаза:
— Все о'кей, командир. Садись, поболтаем…
— Да нет, — улыбнулся Лсха. — Мне рассиживаться некогда.
И вдруг на весь огромный самолет раздался искаженный динамиками голос штурмана Мити, включившего громкую связь:
— Командир! Полковник Казанцев на связи!
Леха нажал кнопку над головой Васи, прохрипел в решеточку:
— Понял. Иду, — отпустил кнопку и сказал: — Хочу с одним своим корешком, тоже афганцем, поболтать насчет вашей лодочки. Он жук, каких свет не видывал! У него в Одессе все схвачено.
И быстро ушел. Арон задумчиво посмотрел ему вслед:
— Вот от таких… никуда уезжать неохота!..
А Леха уже сидел в своем командирском кресле, для верности прижимал к горлу ларингофоны и говорил:
— Семнадцать метров… Ширина три десять… Высота от нижней точки киля до верхнего обреза каюты три, три с половиной… Тринадцать тонн. Ты там продумай, как эту мудянку застропить, а мы будем заходить на базу… Счас скажу… Штурман! Расчетное время посадки?
— Одиннадцать двадцать, командир!
— Слышал, Гришаня? Одиннадцать двадцать. И свяжись с Немкой Блюфштейном!.. Скажи, пусть своих чижиков из яхт-клуба соберет и встретит моих корешков прямо на воде!.. Мачту поставить, движок опробовать… Понял? Гриня! А когда ты мне пузырь коньяку отдашь? То есть, как это «какой»?! Ну, ты нахал!.. Кто на «Черноморец» ставил?! Ах, папа римский!.. Ну, Гриня!.. Шоб я еще с тобой хоть раз… Штурман! — в ярости заорал Ничипорук. – Куда связь делась?
— Командир! — истошно прокричал штурман Митя. — Я тут ни при чем! Полковник Казанцев послали вас на три буквы и сами отключились!
Спустя четыре часа где-то под Одессой на пыльном военном аэродроме в степи, неподалеку от стоянки таких же авиамонстров, как самолет Лехи Ничипорука, валялись на грязно-желтой земле ненужные теперь гигантские салазки и яхтенные кильблоки…
Рядом с ними стоял Леха Ничипорук со своим экипажем, еще полтора десятка военных и, хоронясь ладонями от встречного солнца, смотрели в южное синее небо…
…в котором плыла яхта «Опричник», бережно подхваченная огромным тяжелым боевым вертолетом с двумя винтами…
В кабине вертолета за рукояткой управления сидел полковник в форменной рубашке с погонами, в каких-то импортных расписных шортах и пижонских кроссовках. Его фуражка и брюки висели за пилотским креслом.
На голове у него был белоснежный пластмассовый шлемофон с вмонтированными атрибутами переговорного устройства и задранным вверх черным солнцезащитным забралом. Сбоку шла короткая дужка с микрофоном, в который полковник и говорил:
— Не, ты можешь себе представить, Нема?! Он еще Москву не прошел, только-только эшелон набрал, а уже вызвал меня на связь и стал требовать тот коньяк!.. Ну, ты помнишь!.. «Черноморец» — «Спартак»! Кошмар! Этот Леха — такой жучила!.. «С одесского кичмана бежали два уркана…» Так вот один из них был Леха Ничипорук! Чтоб я так жил, Нема!
В яхт-клубе Одесского военного округа, на самом конце длинного бона, далеко выходящего в море, на колченогом столике стояла переносная армейская рация. Около нее на складном стульчике сидел человек в одних плавках, с золотой звездой Давида на шее и точно таком же шлемофоне, как и командир вертолета. Это был Нема Блюфштейн.