Я сидел здесь на стуле один и критиковал вашу комнату, и вас, и каждую книгу вашу, и хозяйку вашу, старался унизить вас и смеяться над вами...
- Этого не надо бы говорить...
- Вчера вечером, заключив из одной вашей фразы, что вы не понимаете женщины, я был рад, что мог вас на этом поймать. Давеча, поймав вас на "дебюте", - опять-таки ужасно был рад, и всё из-за того, что сам вас тогда расхвалил...
- Да еще же бы нет! - вскричал наконец Васин (он всё продолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), - да это так ведь и бывает всегда, почти со всеми, и первым даже делом; только в этом никто не признается, да и не надо совсем признаваться, потому что, во всяком случае, это пройдет и из этого ничего не будет.
- Неужели у всех этак? Все такие? И вы, говоря это, спокойны? Да ведь с таким взглядом жить нельзя!
- А по-вашему:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман?
- Но ведь это же верно, - вскричал я, - в этих двух стихах святая аксиома!
- Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом - ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили... да и опоздал же я с вами!
- Еду, еду, убираюсь! Одно только слово, - прокричал я, уже схватив чемодан, - если я сейчас к вам опять "кинулся на шею", то единственно потому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне этот факт и "обрадовались", что я успел вас застать, и это после давешнего "дебюта"; этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое "юное сердце" опять в вашу сторону. Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше не приходить и знаю, что вам это будет чрезвычайно приятно, что вижу даже по вашим глазам, а обоим нам даже будет выгодно...
Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне, главное, ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился, говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему старику князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
II
Я так и знал, что он мне ужасно обрадуется, и, клянусь, я даже и без Версилова зашел бы к нему сегодня. Меня только пугала вчера и давеча мысль, что встречу, пожалуй, как-нибудь Катерину Николаевну; но теперь я уж ничего не боялся.
Он стал обнимать меня с радости.
- Версилов-то! Слышали? - начал я прямо с главного.
- Cher enfant, друг ты мой милый, это до того возвышенно, это до того благородно, - одним словом, даже на Кильяна (этого чиновника внизу) произвело потрясающее впечатление! Это неблагоразумно с его стороны, но это блеск, это подвиг! Идеал ценить надо!
- Не правда ли? Не правда ли? В этом мы с вами всегда сходились.
- Милый ты мой, мы с тобой всегда сходились. Где ты был? Я непременно хотел сам к тебе ехать, но не знал, где тебя найти... Потому что всё же не мог же я к Версилову... Хотя теперь, после всего этого... Знаешь, друг мой: вот этим-то он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то чертами, это несомненно...
- Кстати, чтоб не забыть, я именно для вас берег.
.. Хотя теперь, после всего этого... Знаешь, друг мой: вот этим-то он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то чертами, это несомненно...
- Кстати, чтоб не забыть, я именно для вас берег. Вчера один недостойнейший гороховый шут, ругая мне в глаза Версилова, выразился про него, что он - "бабий пророк"; каково выражение, собственно выражение? Я для вас берег...
- "Бабий пророк"! Mais... c'est charmant!<35> Xa-xa! Но это так идет к нему, то есть это вовсе не идет - тьфу!.. Но это так метко... то есть это вовсе не метко, но...
- Да ничего, ничего, не конфузьтесь, смотрите только как на бонмо! <**3>
- Бонмо великолепное, и, знаешь, оно имеет глубочайший смысл... Совершенно верная идея! То есть, веришь ли... Одним словом, я тебе сообщу один крошечный секрет. Заметил ты тогда эту Олимпиаду? Веришь ли, что у ней болит немножко по Андрею Петровичу сердце, и до того, что она даже, кажется, что-то питает...
- Питает! Вот ей, не угодно ли этого? - вскричал я, в негодовании показывая кукиш.
- Mon cher, не кричи, это всё так, и ты, пожалуй, прав, с твоей точки. Кстати, друг мой, что это случилось с тобой прошлый раз при Катерине Николаевне? Ты качался... я думал, ты упадешь, и хотел броситься тебя поддержать.
- Об этом не теперь. Ну, одним словом, я просто сконфузился, по одной причине...
- Ты и теперь покраснел.
- Ну, а вам надо сейчас же и размазать. Вы знаете, что она во вражде с Версиловым... ну и там всё это, ну вот и я взволновался: эх, оставим, после!
- И оставим, и оставим, я и сам рад всё это оставить... Одним словом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда при тебе... Забудь это, друг мой; она тоже изменит свое о тебе мнение, я это слишком предчувствую... А вот и князь Сережа!
Вошел молодой и красивый офицер. Я жадно посмотрел на него, я его никогда еще не видал. То есть я говорю красивый, как и все про него точно так же говорили, но что-то было в этом молодом и красивом лице не совсем привлекательное. Я именно замечаю это, как впечатление самого первого мгновения, первого на него моего взгляда, оставшееся во мне на всё время. Он был сухощав, прекрасного роста, темно-рус, с свежим лицом, немного, впрочем, желтоватым, и с решительным взглядом. Прекрасные темные глаза его смотрели несколько сурово, даже и когда он был совсем спокоен. Но решительный взгляд его именно отталкивал потому, что как-то чувствовалось почему-то, что решимость эта ему слишком недорого стоила. Впрочем, не умею выразиться... Конечно, лицо его способно было вдруг изменяться с сурового на удивительно ласковое, кроткое и нежное выражение, и, главное, при несомненном простодушии превращения. Это-то простодушие и привлекало. Замечу еще черту: несмотря на ласковость и простодушие, никогда это лицо не становилось веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки чувствовали, что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не было в его сердце... Впрочем, чрезвычайно трудно так описывать лицо. Не умею я этого вовсе. Старый князь тотчас же бросился нас знакомить, по глупой своей привычке.
- Это мой юный друг, Аркадий Андреевич (опять Андреевич!) Долгорукий.
Молодой князь тотчас повернулся ко мне с удвоенно вежливым выражением лица; но видно было, что имя мое совсем ему незнакомо.
- Это... родственник Андрея Петровича, - пробормотал мой досадный князь. (Как досадны бывают иногда эти старички, с их привычками!) Молодой князь тотчас же догадался.
- Ах! Я так давно слышал... - быстро проговорил он, - я имел чрезвычайное удовольствие познакомиться прошлого года в Луге с сестрицей вашей Лизаветой Макаровной.